Георгий Вайнер - Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)
– Дертаньянц, из Гаскони.
– Дертаньянц, говорит… Не знаю, из Черножопии какой-то…
Пауза была недолгой, и судя по тому, как он энергично замахал своими толстыми лапами тупого лентяя другому охраннику, маячившему в глубине холла, распорядились наверху категорически.
– Быстро, быстро! – скомандовал он коллеге, такому же пятнисто-зеленому солдату удачи. – К президенту его!
Пока тот волок меня на второй этаж, я боялся, что он обделается от усердия. Даже странно – почему они мне так противны? Почему я испытываю к этим караульным животным такое злобное отвращение? Может быть, это волчий рефлекс на сторожевого пса? Как говорил вор Лодыга: овчарка – это вонючий мент в лохматом тулупе…
А по коридору мне навстречу семенящей иноходью мчался генерал-полковник. Ма-аленький такой, субтильный генеральчик – с херову душу полководец, с гривой развевающихся черных волос. С красными лампасами на портках, в золотых трехзвездных эполетах, под звон и дребезг каких-то самодельных медалей – Джина Бадаян, великая экстрасенска, предсказательница счастья, прорицательница побед, ясно видящая, как заработать, хиромант-хиропрактик-херотеоретик, президент всякой нежити, академик любой небывальщины, предводитель проходимцев всех стран, кумир мира идиотов, а теперь, оказывается, еще и генерал-полковник.
Бежала и плакала от радости.
– Джина, для дневного брючного костюма – перебор! Милитаристка ты моя оголтелая!.. – крикнул я, принимая ее в объятия.
Она была такая худенькая и тоненькая, что я просто поднял ее на руки, как давеча вознес меня Карабас. А она целовала меня в обе щеки, гладила по голове, как маленького, приговаривала, захлебываясь словами:
– Господи, как я рада тебя видеть!.. Проходимец мой дорогой!.. Гасконский брат мой Дертаньянц! Как ты жив?..
– Ужасно! – горько сообщил я. – Ты вон дослужилась уже до генерала, а меня разжаловали из капитана мушкетеров…
– Кто? Кто он, этот демон? – страшным голосом вопросила Джина. – Назови его, и силы нижнего черного мира поглотят…
– Э, нет, подруга! – засмеялся я и поставил ее на пол. – Тут твои номера не пролезают! Ты генерал понарошечный, а он демон настоящий…
Джина взяла меня за руку и повела к себе, сердито приговаривая:
– С чего это ты решил, что я генерал понарошечный? Самый что ни на есть всамделишный! Генерал-полковник медицинской службы…
– Не гони пену, любимая. Я понимаю – уровень безумия в стране высоковат, но не настолько же, – усомнился я.
Джина остановилась, уперла руки в боки, с вызовом спросила:
– Хочешь сказать, что я глупее или хуже тех долболомов, которым указом звезд насовали?
– Упаси Бог! Жаль, меня не спрашивают, а то бы я тебя сразу направил министром обороны! Или в МВД! Ты бы там такого шороху навела – вся страна бы зачесалась! Чеченцы завтра же самораспустились – столицу свою из Грозного переименовали бы в город Жалобный…
– То-то! – сменила гнев на милость дипломированная чародейка. – А то смотри – чакры порву! В астрал вышвырну, к чертовой матери!
Мы посмотрели друг на друга и снова обнялись – так я рад был видеть моего умного, верного, добропамятного дружочка Джин-Джину, которого я выпустил из бутылки давным-давно.
Надо сказать, у меня вообще фантастическая способность находить и кучковаться с разного рода недостоверными людьми, проходимцами, маргиналами, мистификаторами и самозванцами. Я в них ощущаю родную душу, я опознаю их мгновенно, как Буратино признал родными кукол в театре маркиза Карабаса.
Когда-то Хитрый Пес говорил неодобрительно: «У тебя неискоренимая плебейская потребность предводительствовать стаей оборванцев и импосторов». Я не знал, что импосторы – это и есть самозванцы, и очень обижался, и отвечал ему очень находчиво и тоже по-заграничному: «А ты сам жлоб, сноб и понтовила».
Наверное, Хитрый Пес, как всегда и во всем, был прав. Так ведь и вышло, что никого, кроме этих прекрасных импосторов, у меня и не осталось.
А тогда я был в зените своих успехов и популярности – меня все любили и тютюшкали. И все-таки невезуха подкараулила – на слаломном спуске вышиб диск в позвоночнике. Вообще-то я любую боль терплю – с детства мне доходчиво объяснили, что боль – это спасительный рефлекс организма, и закрепляли во мне этот полезный рефлекс долго, основательно и разнообразно.
Но тут вопрос о моем терпении не возникал – было неясно, сколько еще эта боль согласится терпеть меня самого. От любого ничтожного движения меня пронзал – от затылка до копчика – чудовищной силы электрический удар, и я впервые по-настоящему посочувствовал нашим несчастным шпионам супругам Розенберг, сожженным на электрическом стуле в тюрьме Синг-Синг. Но они-то хоть атомную бомбу сперли, а мне за что?
Пользовала меня толпа профессоров невропатологов, хирургов, остеологов – черт их знает, кого там только не было! Шухер стоял невероятный – нависла реальная угроза потерять чемпиона страны, нашу светлую олимпийскую надежду. Меня бесперечь катали, как дерьмо на тачке, по кабинетам – на рентгены, просвечивания и осмотры, мне делали по пять уколов промедола, загнали инфекцию и вырастили флегмону в арбуз величиной – и все это вместе помогало мне, как мертвому банки. От наркотиков я был все время под балдой, но не в кайфе.
Профессора качали многомудрыми еврейскими головами, светились лысинами, как нимбами, многозначительно перешептывались, вздыхали и объявили в конце концов утешительный диагноз – операция на позвоночнике неотвратима. Надежда, что со временем смогу двигаться на костылях, не исключалась. Консилиум – одно слово! Спасибо, эскулапы дорогие, йог вашу мать!
Я уже был так измучен своим огненным позвоночным столпом, что мне было все равно: режьте, вправляйте, рвите на части – только пусть уймется в жопе это ГОЭЛРО проклятое!
Перед вечером персонал куда-то разбрелся, стало тихо, и я, лежа на брюхе, задремал. Потом услышал шорох, приоткрыл глаз и увидел около своей страшной ортопедической кровати тощую патлатую девку, которая вежливо сказала:
– Здравствуйте, Костя. Меня зовут Джина, я экстрасенс и целитель…
Моложавая ведьма с чертовой тусовки. Боясь разбудить свою звериную боль, я не шевелился и молчал, как партизан в гестапо.
– Меня привез ваш друг Сережа и попросил помочь вам…
– А где он сам? – шепнул я осторожно.
– Внизу. Время ведь – десятый час, его не пустили…
– Ага, его не пустили, а тебя, светило медицинское, пустили?
– Ну конечно, – сказала она. – Я этих теток внизу загипнотизировала…
Елки-палки, может, это у меня от боли памороки начались? Со страхом я смотрел на нее, как из засады высунув голову из-под одеяла. И сестричка палатная, зараза, провалилась куда-то! Шевельнуться не могу – эта ненормальная чего хошь теперь может вытворять со мной.
– Не бойтесь, не нервничайте, расслабьтесь, я не сделаю больно, – спокойно объясняла придурочная шабашовка. – Дотрагиваться до вас я не буду, напрасно ежитесь, я работаю бесконтактно… Сейчас вы ощутите в спине тепло от моих рук… Боль незаметно легко уйдет…
Полный сикамбриоз – я хотел заорать, позвать кого-нибудь, но было стыдно, просто закрыл глаза от страха.
Скинув с меня одеяло, она водила надо мной руками, что-то неразборчиво бормотала, тихонько сопела – по-моему, моей полоумной целительнице не мешало самой подлечить аденоиды. Потом она положила мне ладони на хребтину, еле-еле касаясь спины, – я начал авансом подвывать от ужаса предстоящей боли.
– Ой, какие же вы, мужики, нетерпеливые, – вздохнула Джина. – У вас прорыв чакры между седьмым и восьмым позвонком… Сейчас я вам помогу…
И обрушила мир.
Двумя руками уперлась в позвоночник и резким ударом, будто прыгнула на меня, вправила выскочивший диск. Костяной треск, мгновенная мгла от невероятной вопящей боли, глухота, мой животный рев и пещерный порыв – как у недобитого медведя – раздавить эту ничтожную говнизу.
По-моему, я ее уже сграбастал в охапку, но не успел придушить, поскольку она заполошно верещала:
– Погодите, погодите! Посмотрите – вы же стоите на ногах!..
Я стоял на ногах – без костылей, без помощи этих паскудных гиппократов. Она вылечила меня. Гениальная прохиндейка, недоучившаяся медсестра, чернявая тощая волшебница с чародейской силой в костлявых тоненьких ладошках.
Я точно знаю – в ней бушевало таинственное знание инобытия, взошедшее на дрожжах мелкого шарлатанства и пустякового циркового жульничества.
Конечно, мы были с ней одного поля ягодицы. Всегда я боялся кому-нибудь задолжать. Не мог же ей просто дать деньжат! Сначала хотел по-честному рассчитаться, а потом вдруг заметил, что мне очень приятно устраивать ее судьбу. И жутко интересно.
Я возил ее по всем знаменитым знакомым, с моей подачи она начала помаленьку врачевать режиссеров, писателей и генералов. Потом пошло-поехало – госбоссы и крутые деловики, моссоветовские шишки и жены цековских командиров. Был в ней азартный размах гражданки Хлестаковой и таинственный шарм бесовщины, никогда она не мельчилась, играла с апломбом – лечила или бесплатно, или за огромные деньжищи.
