Их было девять… - Настасья Викторовна Лис
Но Пашка на это ничего не сказал. Он, молча, воспринял информацию. Да, его сейчас, наверняка, вообще больше ничего не волновало, кроме исчезновения Лены. Дом заметно опустел. Мне стало казаться, что он сам постепенно умирает вместе с людьми, которые в нём проживали. Без Оли стало особенно тихо и тоскливо. Я даже боялся представить, каково сейчас Павлу. Он немного посидел с нами, потом на некоторое время вышел на улицу, закурил, попросив сигарету у Ваньки.
На Павла это было совсем не похоже, ведь он бывший спортсмен и, несмотря на то, что ушёл из профессионального спорта, всё равно до мозга костей остался им. Я беспокоился о том, как бы он ночью не отправился искать Лену, так как и с ним могла случиться подобная история. А этого мне совсем не хотелось. Я, молча, наблюдал за ним, как он себя ведёт, что делает. После того, как Пашка отправился спать, я, почувствовав дикую усталость во всём теле, тоже последовал его примеру. Конечно, сон сразу не шёл. Думалось и о Ленке, и об Оле, которая, кстати, еще не в курсе наших последних новостей. Я даже и не знал, стоит ли ей завтра говорить о том, что произошло, или всё-таки подождать до ее выздоровления и возвращения домой. Ночью поднялся ветер. Он свирепствовал как-то не по сезону, завывал в деревьях, стучался в дверь, пытаясь сорвать ее с петель. Не знаю, в каком часу, но, наверное, ближе к трём, я стал, наконец, проваливаться в сон. Сквозь дремоту слабо слышал, как вернулись Сухаревы и все остальные.
Но я старался не концентрировать своего внимания на их разговорах, – мне это было уже не интересно, да и с утра нужно было быть отдохнувшим, чтобы нормально перенести дорогу в больницу. Возможно, что понадобится еще моя помощь Павлу в поисках Лены. Однако, несмотря на моё явное старание выспаться, я всё-таки слышал, как братья Сухаревы о чём-то спорили и, кажется, камнем преткновения стала Лиза. По-моему, это была единственная тема, на которую Костя не боялся высказываться, по крайней мере, здесь, в отряде.
30. 06. 1972 г.
Утром проснулся вторым. Впереди меня оказался только Пашка. Он уже умылся, попил чаю и, кажется, снова собрался искать Лену.
– Паш, может, ты один не пойдёшь в лес? Опасно всё-таки. Дождись меня с больницы. Я ненадолго туда, – предложил я ему свою помощь.
– Я в лес далеко не пойду, – хмуро заверил меня парень, – ты бы, кстати, тоже был поосторожнее, – добавил он. Но я ответил на это, что тоже не пойду прямиком через лес, а сегодня отправлюсь более длинной, но безопасной дорогой. Сам же понадеялся, что, возможно, снова встречу вчерашнего «спасателя».
Завернув с собой пару бутербродов и пожелав Пашке удачи в его поисках, я вышел на улицу. Практически понимая, что Лену Пашке не найти, я верил в то, что ему с его настырностью, возможно, удастся докопаться до истины и выяснить главную загадку, – что же всё-таки за странные и страшные вещи происходят в этой местности. Солнышко, прятавшееся за редкими тучами, уже висело над головой. Я слабо улыбнулся в предвкушении встречи с Олей, по которой уже успел соскучиться. Путь мне предстоял не самый короткий, так как я решил подстраховаться и пойти в обход. Деревья здесь росли негусто, отчего лес казался достаточно освещенным и дружелюбным. Сочно-лимонные лучи нехотя проглядывали сквозь шелестевшие зеленые кромки деревьев. Мелкая мошка тучками клубилась над головой, собираясь в хороводы и раздражая сознание однообразным «пением»… …Вдруг лес перевернулся вверх тормашками. Ноги беспомощно подкосились, унося за собой оглушенное тело. Голову заломило в затылке. Сквозь сон припоминаю спину высокого, а, может, и среднего роста мужчины, который свободно тащит меня куда-то за сапоги. Ароматная трава прогибается под моим телом, безжизненно ложась на землю. Острые камни и стебли растений неприятно царапают оголившуюся спину. Локти онемели, будто их почистили на мелкой терке… …Я медленно разлепил веки и почувствовал, что открыл глаза, хотя вокруг ничего не было видно. Голова по-прежнему сильно болела в области затылка, словно от мощного удара. Все тело нарывало и казалось, что в каждой клеточке дергается моторчик, отдаваясь дрелью в зубах… …Я сидел на влажном или холодном полу, мои глаза постепенно привыкали к темноте. Наконец стали вырисовываться хоть какие-то очертания непонятного помещения. Клинический страх кололся внутри, как дикий ежик, то разворачиваясь, то снова собираясь в клубок. Я попытался пошевелить руками, которые, к моему огромному удивлению, были свободны. Пальцы лихорадочно нащупали в кармане походных штанов коробок спичек, который я сунул туда перед дорогой. Сознание скупо обрадовалось нужной находке, организм улыбнулся сквозь слезы. Замерзшие пальцы бессильно впились в спичку и лишь с третьей попытки зажгли ее. Я оказался в небольшом мрачном помещении, которое напоминало деревянный погреб. На мне была пыльная, местами изорванная одежда. Изо рта шли бесцветные клубочки пара. Дрожащая рука, с грязными и бардовыми от запекшейся крови ногтями, нерешительно нащупала прохладную шершавую стену. Спичка кругом осветила помещение. На стене я приметил выключатель, плотно покрытый липкой пылью и паутиной. Нажал. В глаза бросился свет, по помещению заплясали сумасшедшие тёмные круги и точки. На многочисленных полках аккуратно стоят стеклянные сосуды с каким-то подозрительным содержимым…
…Пишу, чтобы не сойти с ума, пишу, чтобы поведать бумаге весь ужас, так как поговорить больше не с кем. Зачем я здесь? Зачем мы все, пропавшие, были здесь? Оленька…, она ведь ждёт меня. И Пашка, который ищет Лену совсем не там, где нужно. Если бы я только мог подсказать ему… …Я, наконец, понял…, – в банках человеческие органы: почки, сердце, желудок. Боже, помоги…, это конец…, я не хочу…, неужели всё?
Ну, и пусть, пусть так…, чуть-чуть потерплю, а потом ничего не буду ощущать. Просто усну. Вот она какая «аномальная» зона. А банки кто-то старательно хранит…, вон, даже надписи с именами приклеены: «Лёня», «Игорь», «Олег», «Егор», «Лена». Это, значит, осталось от ребят… …Они тоже были здесь, испытывали дикий страх и, наверное, боль. Только бы не мучиться…, лучше уж сразу…, позвать кого-нибудь на помощь? А кого? Интересно, сколько я уже здесь нахожусь и сколько мне еще предстоит?
Я слышу, плохо, но слышу молодые женские голоса, один – постарше, словно говорят мать и дочь. – Вот…, смотри, не забудь вымочить органы в уксусе…, и никаких специй, – они старят. А все, что мы делаем, – это для молодости и вечной красоты…, – учил голос, что постарше. – Этот
