Вечный шах - Мария Владимировна Воронова
— В общем, сосед показал, что Ткачева первая начала кричать.
— А еще он какие-то мужские голоса слышал.
— И что это значит?
— Ира, откуда я знаю? Пока я вижу только одно — дело слеплено из воздуха, а сказки про то, как двадцатилетняя сирота затерроризировала номенклатурную семью, это собачий бред.
— Но тем не менее Смульский поехал к девушке.
— Вот и надо понять зачем. Что их связывало? Будь она беременна от него — ноль вопросов, но ведь нет! — Гортензия Андреевна резко встала. — Если у них был просто легкий флирт, то нечего Борису Витальевичу было делать у нее во дворе, а если Вика мучила его семью, то почему этого не доказали? Элементарно же, всех парней из окружения Ткачевой за шкирбон и на опознание. Три секунды дел!
— Смульская утверждает, что от страха не запомнила лица нападавших.
— А попробовать? Ради галочки хотя бы? А сводка звонков из АТС вообще есть в деле?
— Вика могла звонить из автомата.
— Хорошо. Где звонки из автомата? Где хоть какие-то материальные подтверждения россказней Смульской?
Ирина только руками развела. Отвечать было нечего.
— Вчера у меня создалось почти стопроцентное убеждение, что настоящий преступник именно мадам Смульская, — сказала Гортензия Андреевна, поправляя перед зеркалом свою монументальную прическу.
— В смысле? — Ирина аж на стуле подскочила от изумления.
— Очень просто, Ирочка, — учительница не спеша достала из сумки патрончик помады естественного оттенка, аккуратно подкрасила губы и собрала их бутончиком, — Борис Витальевич, предположила я, полюбил юную Вику до такой степени, что решил уйти из семьи. Сейчас ведь перестройка, новое мышление, и развод больше не означает конец карьеры. Объявил жене о своем решении, а дальше цепь трагических совпадений. Ведь не доказано, что оскорбительные слова, которые слышал бдительный сосед, выкрикивала именно Вика в адрес Смульского? Подобные выражения вполне уместны и в устах обманутой супруги, которая набрасывается на разлучницу с целью оттаскать за волосы, но не рассчитывает сил. А дальше неверный, но благородный муж берет вину на себя, а верная супруга сочиняет ему очень хороший мотив.
— Звучит, конечно, фантастично, но в принципе возможно.
— Одно непонятно. Почему подсудимый так странно отреагировал на невинный вопрос и так и не сумел толком объяснить, где и когда встретился с Викой? Что за внезапная тяга к конфиденциальности и неприкосновенности частной жизни? Спокойно скажи, познакомились в институте — и поехали дальше, но нет!
— И почему же?
— А я не знаю, Ирочка! Ни малейших предположений, кроме того, что он вообще знать ее не знал.
— В смысле?
— В смысле, Ирочка, что мы не получили ни одного подтверждения не только патологической назойливости Вики, но и самого факта их знакомства. Где показания сокурсниц? Никогда не поверю, что двадцатилетняя девочка ни разу не похвасталась таким именитым и сановитым поклонником. Да весь институт был бы в курсе, включая профессорско-преподавательский состав! Вы скажете, девушка берегла репутацию своего возлюбленного, не хотела его компрометировать романом со студенткой? Но с таким уровнем деликатности она ни при каких обстоятельствах не полезла бы в чужую семью, мне представляется это более чем очевидным. Нахрапистые разлучницы, какой нам рисуют Ткачеву, не хранят чужие тайны.
От досады Ирина чуть не хлопнула себя по лбу. Как она сама не сообразила, действительно! Обвинение представляет Вику как психопатку с любовным бредом, но такие люди щедро делятся своей картиной мира со всеми, кто готов их слушать. Ведь мечты, которыми ты поделился с другом, становятся ближе к реальности, не правда ли?
— Ладно, Ирочка, что гадать на пустом месте? Поеду в интернат, а вы держите оборону, пока не вернусь. Ах да, чуть не забыла! Смульский же до суда находился на подписке о невыезде?
— Верно.
— Ну так и все! Если бы он сидел в СИЗО и они с женой давали бы схожие показания, не имея возможности их согласовать, то еще допустимо поверить, а так… Сто раз сговорились, так что теперь их сказками только подтереться. Ну все, побежала.
Ирина проводила ее до выхода. В суде было пусто, только под дверью одного зала, где шло заседание, маялись несколько свидетелей, ожидая, пока их пригласят для дачи показаний.
Публика с ее процесса разошлась, решив скоротать времечко в более интересных местах, чем городской суд. Смульских тоже не видно.
Интересно, куда они пошли и о чем вообще думают люди, понимая, что, может быть, проводят на свободе последние часы? Сознают ли, что уже сегодня жизнь круто изменится, начнется новый, совершенно иной этап? Что хочется в эти последние минуты свободы? Жадно наслаждаться ими, смакуя каждый момент, или, наоборот, поскорее уже ступить на новую, неизведанную дорогу? А если Смульский и правда покрывает жену, то не струсит ли он в последний момент, не изменит ли ему благородство на пороге камеры?
Вспомнилось вдруг, как она волновалась перед первыми родами. Тоже представляла себе всякие ужасы, дикую боль, боялась смерти, а главное, была уверена, что с ней произойдет какая-то коренная метаморфоза, из просто женщины она превратится в мать, так же как гусеница превращается в бабочку. Ну, если выживет, конечно. Казалось, из родового зала вернется другая она, с другими глазами, чувствами и мыслями, но нет, на койку в палате легла та же самая Ирина. Все произошло совсем не так, как она себе представляла, и в этом, наверное, главная прелесть жизни.
Тихо было в суде, Дубов отходил от похмелья, Павел Михайлович где-то ездил по делам, и вообще лето, ленивое отпускное время. Забросив ноги на пуфик, Ирина потянулась и закрыла глаза. Надо немножко отдохнуть.
— Разрешите, Ириночка Андреевна?
«Да господи!» — Ирина стремительно вскочила, надеясь, что Евгения Багирова не заметила, в какой вольготной позе она только что пребывала.
— Я к вам буквально на секундочку, — Багирова втянулась в кабинет, не дожидаясь разрешения, и так же без спросу уселась напротив Ирины, — вы же помните, моя дорогая, что должны мне большой очерк.
— Помню, но, честно говоря, очень надеялась, что вы не помните, — буркнула Ирина и, чтобы сгладить свое хамство, быстро добавила. — По роду деятельности вы наверняка встречаете гораздо более интересных людей, чем я.
— Ну что вы, дорогая, не скромничайте, — журналистка ласково погладила Ирину по руке. Звякнули многочисленные серебряные браслеты.
Ирине вообще нравился такой стиль, что-то среднее между хиппи и тургеневской девушкой, когда дешевые и броские украшения сочетаются с шалями и кружевами, но по должности она не могла его себе позволить, а красивой богемной журналистке он очень шел.
— Но
