Анатолий Галкин - Замкнутый круг
— Согласен. А Назаров что говорит?
— Молчит, журналист. Этот дурак Бухонин сразу ляпнул ему про записку и про второе убийство. А Назаров все сам сообразил. Второе убийство вполне мог совершить тот, кто первую записку получил. Значит теперь Назаров заказчик, наводчик и соучастник. Вот он и молчит.
— А адвокат?
— Тоже молчит. Молчит и улыбается. Черт его разберет, то ли он первую записку передал, то ли в глаза ее не видел. За это время из камеры Назарова трое на волю вышли. Мог кто-нибудь из охраны вынести…
* * *Они замолчали, чувствуя, что дальнейший разговор бесполезен. Каждый знал, что можно спросить, но спрашивающий знал, что можно на это ответить.
Немного поговорили о семье, детях. И уже перед уходом Савенков опять зацепил дело Назарова:
— Странный следователь, этот ваш Бухонин! Он другие версии прорабатывает или нет? Почему он только в журналиста вцепился? Я же говорил, что бабки у подъезда в то утро видели племянника Горюновой. Его-то вы нашли?
— Ищем! Объявлять его в розыск нет оснований, а дома он не появляется.
— Понятно.
— Слушай, Савенков. Есть у меня парнишка, Корин Слава. Я лично просил его внимательно поработать по делу Горюновой. Правда, его сразу же на другое перебросили. Но кое-что он наковырял. Ты ему позвони. Вместе найдете этого племянника. У него еще фамилия какая-то хитрая…
— Уколов.
— Вот-вот. Мы его ищем, Игорь, а он где-нибудь на дно залег. Уколов укололся и упал на дно колодца…
* * *В последние дни Дима Назаров часто вспоминал мудрую присказку: «Весь век учись».
Он многое знал в жизни, но здесь, в камере СИЗО начал учиться заново. Того, что нужно было здесь, он почти не знал…
Камера Назарова была довольно спокойной, «правильной хатой». Постояльцев с тюремным опытом здесь было меньше половины, но остальные непонятным образом тянулись к ним и быстро впитывали принятые в подобных местах правила. Они понимали, что, возможно, надолго попали в чужой монастырь и хотели жить по его законам.
Правда, здесь это называлось «жить по понятиям».
* * *Назарова приятно удивило лишь одно. Матерятся здесь значительно меньше, чем на редакторских летучках.
Оно и понятно! Народ тут очень ранимый и нервный. Случайная «мать», вставленная в разговор для связки слов, могла стать причиной смертельной обиды. Новичок, который «без понятий», очень просто мог оказаться головой в параше.
Несложными для Назарова оказались и многие другие правила общежития. Нельзя, например, ронять хлеб или ложку. Нельзя плевать на пол. Нельзя, в конце концов, садиться на вмурованный в углу унитаз, когда кто-нибудь ест или пьет.
* * *Уже вскоре Назаров увидел, как встречают в камере новичков. При этом он очень удивился, что ему удалось избежать целой серии незлых, но довольно болезненных «подлянок».
Так, одного из прибывших настойчиво заставляли подраться с нацарапанным на стене злым мужиком. Отказываться было нельзя! И парень остервенело лупил кулаками по шершавому бетону. Когда он в достаточной степени сбивал руки в кровь, ему под общий хохот объясняли, что всего-то надо было сказать: «А пусть тот, кто на стене, ударит первым».
Десятки подобных «шуток» составляли традиционную тюремную «прописку» и были одновременно развлечением для давно прошедших эту церемонию.
Трудности переносятся намного легче, когда видишь, что в данный момент кому-то еще хуже, еще больнее.
* * *Назарову удалось избежать не только «прописки», но и «крестин». Попавший в тюрьму без клички вполне может быть «кинут на решетку». Его заставят орать в окно и просить соседние камеры «дать кликуху». При этом наверняка можно получить что-нибудь обидное или оскорбительное.
Дмитрию повезло! Он сразу открыл свою «масть». А статья за умышленное убийство была здесь почитаема.
Кроме того, использовав материалы своих статей, Назаров намекнул на свои связи среди уголовных авторитетов. Он смог произвести впечатление очень важного и нужного всем человека.
Местный камерный смотрящий по кличке «Голубь» сам окрестил Назарова. Раз журналист, то писатель. Или писака…
Конечно, и кличка «Писака» была не самая благозвучная, но Назаров воспринял ее спокойно.
В ее основе благородная профессия. А главное, что «кликуха» нужна ему на неделю.
В этом он был уверен! И адвокат внушал доверие, и Савенков что-то обещал, и Фокин не оставит в беде. Он не допустит пятна на своем любимом «Активе».
* * *Покровительство «Голубя» было приятно и полезно, но «базар» с ним ничего почти не давал.
С такими, как у Назарова уликами, он лишь советовал «идти в полную несознанку и гнать гусей».
И если по первой части Дмитрий был согласен, то строить из себя дурака ему не хотелось. Он был очень гордый.
* * *Правда, планы поведения на следствии хороши, когда активно идет это самое следствие.
Но за неделю Бухонин вызвал его только раз. И это была формальная встреча для бумажки, для протокола.
— Поймите, Назаров, я готов поверить, что не вы убивали. Значит, что есть настоящий убийца. Но кто его будет искать? При ваших уликах никому не нужны новые приключения?
— Я понимаю вас, гражданин следователь.
— Мы готовим ваше дело в суд. Им будет достаточно улик! Отпечатки, кровь на одежде, свидетели вашего бегства. Но если вы, Назаров, не сознаетесь, то вы злостный преступник. И суд даст вам максимальную меру. Сообразили?
— Сообразил! Но я же не убивал.
— Это детали, Назаров. Надо сознаваться! Найдем мы с вами линию поведения, разжалобим суд и смягчим приговор. Пять лет сидеть или десять? Это большая разница!
* * *Логика была железная, и трудно было возразить. И Назаров не возражал. Он больше молчал, надеясь на чудо.
Почти сразу после первого допроса «Голубь» предложил Назарову написать записку. Он сказал, что есть, мол, возможность «натянуть провода» или связь с волей установить.
Первая записка ушла успешно, а через несколько дней со второй получилась накладка. Осмелевший Назаров начал писать ее прямо в камере, за столом и в разгар дня.
Охранник, вызывавший его на допрос, не только выкрикнул фамилию, а открыл дверь и шагнул в «хату».
Назаров с глупым видом вскочил и замер. В правой руке он держал обломок карандаша, а в левой неоконченное письмо на развернутой коробке от «Примы».
* * *Этот второй допрос доставил Бухонину истинное наслаждение.
Убийство Вавилова давало некий шанс журналисту, заставляло сомневаться в его вине. Но с запиской все становилось на свои места.
— Так, Назаров, доигрались! Второе убийство на вашей совести. Придется все переквалифицировать. Я на вас целый букетик статей навешаю. Что скажите, опять вы не виноваты?
— Я не убивал.
— Так! А зачем вы направили человека на квартиру Горюновой? Для визуального осмотра? Нет, вам нужен был шум. Лучше всего убийство тем же способом. Что, собственно, и произошло…
— Я не убивал.
— Сознавайтесь, Назаров. Кому вы писали? Кто еще входит в вашу банду?
* * *Полиция огородила подъезд лентой, и все зеваки стояли вдалеке. Среди них прятался и Фима Уколов. Он думал о своих проблемах.
«Мне конец! С чемоданом все сорвалось! Теперь Гера меня живым не выпустит. Сейчас можно только лечь на дно и долго скрываться…»
В тот момент, стоя около злополучного дома тети Нины, Ефим думал только об этом. Полагающиеся к такому случаю мысли о вечной памяти в его голову не приходили.
Еще Уколов понимал, что торчать в этом дворе, где многие его знают, опасно!
Но и уйти он не мог. Он ждал выноса чемодана…
* * *В самом конце вынесли бедную тетку, а чемодан, должно быть, остался в завалах старухиного барахла. Где-то на антресолях.
Он ушел только тогда, когда все успокоилось. Ушел не домой! Там его наверняка уже ждали наручники.
Фима перелистал записную книжку и нашел ту, которая его обязательно примет и о которой почти никто не знает…
* * *Маринка жила в Солнцево. Это только он, Ефим, называл ее так. Для всех остальных она была Марина Алексеевна, ведущий химик в разваливающемся НИИ. Эта женщина называла себя сравнительно молодым доктором наук. Возможно, что для ученой степени она была молодая, а для Фимы так почти пожилая дама.
Она приехала в Москву из маленького северного городка. За это, и за то, что очень упорно грызла гранит науки, получила прозвище Ломоносов.
Она с боем пробилась в аспирантуру, с блеском защитила кандидатскую, получила высокую должность и маленькую однокомнатную квартирку в Солнцево…
Почти полный жизненный успех!
Но к тридцати пяти годам Марина знала о любви лишь понаслышке. Это романы из школьной программы, парочки на лавочках, поцелуи, виденные на киноэкране…
