Ольга Некрасова - Платит последний
Когда он ушел насовсем, Люба еще ходила портить нервы его начальству.
Однако и Люба, и унылые бытовые убийцы, и кабинетик с одним столом на двоих — все было в прошлом, хотя и недавнем. Год назад Кудинкин перевелся в УБНОН — Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, и выдвинулся там скоро и так явно, что ему даже не завидовали. Кудинкин был лучше, вот и все.
С высоты своей незаметной ведомственной славы он отважился приблизиться к майорше Гавриловской, которую обожал давно, тайно и безнадежно. А Трехдюймовочка сумела так сыграть на кудинкинском честолюбии, что не помышлявший ни о чем подобном опер поступил в академию и занял подполковничью должность. Он догрыз свое яблоко до пригретого солнцем сладкого бочка. Четыре капитанские звездочки готовились слиться в майорскую, Кудинкин по ночам безумствовал со своей Трехдюймовочкой, как двадцатилетний, а днем с удвоенной энергией искоренял преступный элемент.
Для полного счастья провинциалу Кудинкину не хватало домика в Опалихе. Как это свойственно мужчинам, он, считая себя деловым человеком, вычислил абсолютно все, от количества смородиновых кустов на участке до времени, которое займет дорога от домика на службу и у него, и у Трехдюймовочки. Но при этом он совершенно не представлял себе, где взять денег.
Когда Лидия предложила Кудинкину выбить долг за коньяк, он решил: вот он, его шанс!
При этом Кудинкин прекрасно понимал, что если люди не хотят отдавать сто двадцать тысяч долларов, то этих денег им хватит, чтобы зарыть два десятка Кудинкиных и еще оставить себе. Но, в конце концов, за десять лет кудинкинской службы целый вагонзак народу обещал его зарыть, а Кудинкин был жив и, как утверждали врачи, практически здоров.
Гораздо больше он опасался собственных коллег. Чтобы признать нарушителями закона людей, не желавших платить долги, нужно было подать на них в суд, и они могли месяцами тянуть это дело. А Кудинкину достаточно было прийти к этим людям, показать им пальцами «козу» и сказать: «Ай-ай-ай, как нехорошо!» — и товарищи-сослуживцы в момент устроили бы ему служебное расследование, а то и уголовное обвинение. По большому счету это было правильно. Мент — государственный человек и не должен работать на частные фирмы. На памяти Кудинкина имелось множество случаев, когда сержантов, решивших подхалтурить охраной, нанимали охранять краденое. Но с Лидой Парамоновой случай был особый. Лида Парамонова сто раз его выручала. Не помочь ей сейчас было бы не по-мужски. И не заработать, когда судьба посылает такой случай, было бы глупо.
Кудинкину предстояло шмыгнуть по лезвию ножа между законом и беззаконием.
Вечером накануне похода к Брехунцу Кудинкин обзвонил знакомых ментов. Самое интересное для дела сообщил ему капитан Орехов, когда-то учившийся с Кудинкиным в школе милиции. Склад Брехунца находился на его земле, Орех давно точил зуб на Теодозия Орестовича и для однокашника не пожадничал на информацию.
Брехунец, учитель из Винницы, приехал в Москву давно, после первого краха украинского карбованца, и по мелочи торговал на рынке. А пять лет назад неизвестно на чьи деньги открыл «Поларис». Из-за права собирать дань с брехунцовской фирмы враждовало несколько преступных группировок. Контора у нее на одной территории, склады на другой, контейнеры на двух оптовых рынках, торговые точки… В конце концов «Поларис» отдали на кормление старому вору Фиделю, которому ни много ни мало — семьдесят пять лет. Уголовные авторитеты посмеиваются, но держат Фиделя как талисман — воры до такого возраста не доживают, а ведь хочется.
Как практически каждый рэкетир, хапающий больше, чем он может прожрать, Фидель завел свою торговлишку. Ему принадлежит несколько лотков с фруктами, оформленных на фирму «Поларис». Не то из-за лени, не то из-за маломощности своей бригады Фидель доверяет сбор выручки работникам Брехунца. А вечером, между десятью и одиннадцатью, на склад к Брехунцу приезжает бригадир Фиделя Коржик и забирает деньги.
Вот эта последняя информация согрела Кудинкина. Брехунец, можно сказать, уже был у него в руках! «Ящик поставлю!» — гаркнул Кудинкин в трубку. У Орехова, наверное, заложило ухо. Кудинкина распирало от охотничьего азарта, чувства собственной удачливости и предвкушения победы. Некоторые в таком состоянии пускаются в пляс, но Кудинкин предпочел Трехдюймовочку. Он ястребом взвился над прилегшей на кровать майоршей, уже в полете успев швырнуть телефонную трубку на рычаг.
Дура, дура была кудинкинская Люба, дура непроходимая! Она и выбирала-то его по-дурьи, из тех соображений, что Кудинкин мужичок невзрачный и никто на него не позарится. Но если бы она увидела Кудинкина в этот момент — гибкого, мускулистого, яростного! Если бы перехватила обращенный на него сияющий взгляд красавицы майорши!.. То ничего бы, скорее всего, не поняла. Еще удивилась бы, что Трехдюймовочка ложится с Кудинкиным, не поломавшись и не выговорив, что он за это вынесет мусор.
Кудинкин знал, что сегодня его могут убить, и припадал к своей Трехдюймовочке, как последний раз в жизни. Не будем ему мешать.
В девятом часу вечера Кудинкин встал с постели и начал одеваться. От трудов праведных у него дрожали колени.
— Оль, — попросил он, — достань чемоданчик, который немцы подарили.
Вздыхая, Трехдюймовочка полезла в шкаф за кейсом, подаренным делегацией полицейских из Франкфурта. Ей вообще везло на служебные подарки. Женщин в милиции мало, и если чего-нибудь подарочного тоже мало, то достается это женщинам, чтобы не устраивать дележку.
Презент немцев был очень подходящий. Завидуя франкфуртским ментам, Кудинкин надел под рубашку легкий кевларовый бронежилет и сунул в карман баллончик с газом, который, в отличие от обычных, действует на пьяных и собак. Наручников он прихватил три пары: свои, Трехдюймовочкины немецкие и Трехдюймовочкины, подаренные ей на тридцатипятилетие. Завершила ментовской туалет подплечная кобура с пистолетом и старая куртка.
— Как на Северный полюс, — почему-то сказала Трехдюймовочка.
Кудинкин поцеловал ее и отправился, чувствуя озноб, как будто и впрямь на него пахнуло ледяными ветрами Северного полюса.
Когда он остановил свой «Москвич» у соседнего со складом дома, услужливое «Авторадио» подсказало, что в столице двадцать один час тридцать минут. Машин во дворе у склада с прошлого раза не прибавилось — на такие вещи у Кудинкина была профессиональная память. Да и машины были не рэкетирские: «Москвичи» и старые «Жигули». Стало быть, быки Фиделя еще не приехали за деньгами.
Кудинкин подошел к люку и опробованным путем, по разгрузочному желобу, съехал в подвал.
Ничего не изменилось: штабелек картонных коробок с фруктами, ряды горящих ламп дневного света под потолком (электричество жгут зря — тоже сигнал: Брехунец сматывает удочки и не собирается оплачивать счета).
Цапнув по пути бананчик из надорванной коробки, он заглянул в окошко к Брехунцу. Все на месте: и Теодозий Орестович с компьютером, и Саманта с сиськами на календаре. Брехунец своим красивым баритоном убеждал кого-то по телефону, что не может остаться еще на неделю, кредиторы и так его достали. Кудинкин решил, что он разговаривает с Фиделем.
Дверь в коридор была приоткрыта. В прошлый раз Кудинкин снял пружину, и никому в голову не пришло снова зацепить ее за крючок, так и висела на одном конце. Помня уловку охранника, Кудинкин резко распахнул дверь. К его разочарованию, охранник за косяком не прятался, а то бы получил дверью в лоб. И кресло под металлической лестницей пустовало. Совсем уже собрался в бега Брехунец, даже охрану снял. На всякий случай Кудинкин подергал стальную дверь напротив брехунцовской: заперто.
Брехунец был на складе один. Тем лучше.
Кудинкин откусил бананчика и решительно вошел к Брехунцу. Хозяин «Полариса» пялился на экран компьютера и услышал Кудинкина, когда тот уже стоял у него за спиной.
— Не оборачиваться, — с набитым ртом скомандовал опер, вжимая в брехунцовскую шею холодный черенок банана. Брехунец пискнул и ударил всей пятерней по клавишам компьютера. На экране загорелась табличка «Введите пароль».
— Ну и шуточки у тебя! — успокоенно буркнул он. — Ты как вошел?
— Люк надо запирать, — охотно поделился секретом Кудинкин и, предупреждая движение Брехунца, еще сильнее вдавил банан ему в шею. — Сказал же: не оборачиваться.
— Это не ты, что ли? — Голос Брехунца дрогнул.
— Это я, карамелька «Чупа-Чупс», — успокоил его Кудинкин. Глазами он искал упаковочную липкую ленту, которая должна же быть на складе. И на гвоздиках над дверью увидел сразу несколько рулонов.
Первым делом опер залепил Брехунцу глаза, потом надежно примотал его к креслу и начал с грохотом выдвигать ящики стола.
