Михаил Палев - Древняя книга Агриппы
– Одну минутку, Игорь Игнатьевич. Будьте так добры, не сочтите за труд… там у Катюши стоит плеер, так вы вставьте, пожалуйста, диск и принесите плеер сюда.
Жуков вышел в приемную и через минуту вернулся с плеером.
– Поставьте, пожалуйста, на стол и включите вон в эту розетку. Еще раз извините за бепокойство.
Жуков выполнил просьбу Таврова.
– Большое вам спасибо, Игорь Игнатьевич, – поблагодарил Тавров. – Желаю хорошей дороги.
– Не за что, Валерий Иванович. Всех благ!
Когда Жуков ушел, Тавров с нетерпением нажал на кнопку воспроизведения. Из динамика раздался голос Рагозина: «Дорогой Валерий Иванович! Не удивляйтесь, пожалуйста, такому способу передачи информации, но раз вы слушаете это аудиопослание, значит, предосторожность не оказалась излишней. Дело в том, что в ходе своих поисков в славном городе Воткинске я несколько раз обнаруживал за собой слежку. Не скажу, что водили меня постоянно, но явно интересовались. Кто именно, я определить не смог, но решил подстраховаться и вдобавок к отчету надиктовал эту кассету. Отчет я возьму с собой, а кассету оставлю для вас у Игоря Жукова. Если вы сами в ближайшее время не появитесь здесь, то он переправит вам ее в Москву с надежной оказией. Вот так. Ну а теперь к делу.
Действительно, Пустовойтова Евфросинья Матвеевна, 1945 года рождения, в 1962 году находилась на излечении в районной больнице, куда поступила с тяжелой черепно-мозговой травмой, что подтвердила ее школьная подруга Надежда Петровна Лагутина. Однако в архиве больницы никаких следов истории болезни Пустовойтовой не обнаружилось. Моим единственным источником информации о Пустовойтовой оказалась именно Лагутина, поскольку мне не удалось разыскать в Воткинске других людей, которые ее знали. Лагутина рассказала, что Пустовойтова родилась в 1945 году в Архангельске и приехала вместе с отцом и старшим братом в Воткинск в 1958 году. Пустовойтова была замкнутой по натуре и дружила лишь с Лагутиной, которая жила с ней на одной улице. Травму Пустовойтова получила при довольно странных обстоятельствах.
Однажды ночью Лагутина проснулась от истошного крика на улице. Она выглянула в окно и увидела, что Пустовойтова стоит на улице под фонарем в одной ночной рубашке и кричит: «Уходите, уходите!» Лагутина побежала в прихожую, чтобы набросить пальто и выйти на улицу, но едва она открыла дверь, как раздался мощный взрыв. Выбежав на улицу, Лагутина увидела, что дом Пустовойтовой (двухэтажный, постройки конца девятнадцатого века, нижний этаж кирпичный, а верхний деревянный) горит, при этом от него остались лишь стены нижнего этажа, а по всей улице валяются обломки и предметы быта, выброшенные силой взрыва. Пустовойтова лежала на тротуаре без сознания. Обломок кирпича попал ей в голову. Лагутина хорошо запомнила, что из огромной страшной раны торчал обломок кости. По счастью, появилась грузовая машина, которая тут же доставила Пустовойтову в больницу. Она оказалась единственной из восемнадцати жильцов, находившихся в доме в момент взрыва, которой удалось выжить. Ее отец в тот день работал в ночную смену и потому не пострадал, а вот старший брат и его жена погибли. Органы госбезопасности, проводившие расследование причин взрыва, выяснили, что с 1943 года по 1944 год в этом доме проживал некий Ерофеев Семен Петрович, в 1944 году разоблаченный как немецкий шпион. Ерофеев был убит при задержании, а его сообщник рассказал, что они с ним были заброшены для совершения диверсий на стратегических объектах. Сообщник не смог рассказать, где Ерофеев хранил взрывчатку и рацию. Оказалось, что в подвале. Взрывчатка была замурована в полу под тонким слоем цемента, а рация хранилась в дымоходе неиспользуемой печи. Так они и пролежали там восемнадцать лет, пока не произошел взрыв. Причина детонации взрывчатки так и осталась невыясненной. Рацию нашли в обломках дымохода. Впоследствии следователи пытались выяснить у Пустовойтовой, что же произошло в ту ночь, почему она оказалась на улице в два часа ночи, но Пустовойтова ничего не смогла объяснить. Лечащий врач убедил следователей, что у Пустовойтовой амнезия, и ее оставили в покое. Пустовойтовой была сделана операция, и она быстро пошла на поправку. Лагутина сообщила, что уже через год Пустовойтова смогла возобновить учебу и даже стала учиться более успешно, чем прежде, сдав экзамен экстерном за пропущенный год. Единственным видимым последствием ранения Лагутина назвала необъяснимо быстрое старение Пустовойтовой: по словам Лагутиной, в свои девятнадцать лет та имела лицо сорокалетней женщины. В 1964 году Пустовойтова уехала в Москву поступать в институт и после этого в Воткинск не возвращалась. Отец Пустовойтовой, Пустовойтов Матвей Егорович, 1905 года рождения, уроженец Архангельска, в 1974 году скончался от инсульта. Пустовойтова на похороны не приезжала, поскольку ее адреса никто не знал. Теперь отвечу на ваш вопрос о промышленности Воткинска в те годы. С 1959 года и до выхода на пенсию Пустовойтов работал мастером на заводе, выпускавшем ракетную технику.
Теперь о лечащем враче Пустовойтовой. Как сказала Лагутина, операцию ей делал заведующий хирургическим отделением Белиссенов Владимир Николаевич. «Белиссенов» пишется с двумя «с». Вот что мне рассказал о Белиссенове бывший главный врач больницы Заравский. Я записал нашу беседу на диктофон».
Тавров нажал «стоп», отмотал пленку назад, снова включил воспроизведение. «…заведующий хирургическим отделением Белиссенов Владимир Николаевич. «Белиссенов» пишется с двумя «с». Вот что мне рассказал о Белиссенове бывший главный врач больницы…»
Тавров снова нажал на «стоп», еще раз отмотал пленку и снова прослушал тот же кусок. «…отделением Белиссенов Владимир Николаевич. «Белиссенов» пишется с двумя «с». Вот что мне рассказал о Белиссенове бывший главный врач больницы Заравский. Я записал нашу беседу на диктофон».
Тавров помассировал виски. Ну-ну! И что там Белиссенов?
В записи последовала короткая пауза, затем щелчок, и снова послышался голос Рагозина. Он задавал вопросы, а отвечал ему другой мужской голос, видимо, принадлежавший Заравскому:
«– Вадим Григорьевич, расскажите, как вы познакомились с Белиссеновым?
– Это было в 1959 году. Я приехал после института по распределению. Белиссенов тогда возглавлял хирургическое отделение. Он пользовался репутацией великолепного хирурга, с огромной практикой полевой хирургии. Во время войны он был хирургом в ОРМУ. Вы знаете, что такое ОРМУ?
– Нет. Наверное, что-то вроде медсанбата?
– ОРМУ – отдельная рота медицинского усиления полевого госпиталя. Дело в том, что медсанбат обычно размещался в двух-трех километрах от передовой. Очевидно, для многих раненых такое расстояние было просто смертельным. И поэтому во время тяжелых боев непосредственно к передовой выдвигали ОРМУ. Два часа на развертывание – и начинаются хирургические операции в несколько потоков. Хирурги и медсестры не отходили от столов до тех пор, пока не будет прооперирован последний раненый. Иногда это занимало двое, а то и трое суток. Операция не прерывалась даже в том случае, если ОРМУ попадала под обстрел и вокруг свистели осколки и пули. Медсестры могли отойти «по нужде», а хирургам в таком случае санитары прямо к столу подносили «утку». Если уже не было сил, санитар подносил рюмку коньяка и дольку шоколада, – и снова операция. Вот так… Ведь первая операция, которую Белиссенов делал Пустовойтовой, продолжалась двенадцать часов, а вторая – десять. И все это время Владимир Николаевич не отходил от стола. Вот он, настоящий незаметный герой!
– У него, наверное, было много наград?
– Да, но все отобрали при аресте. Потом, когда его реабилитировали, награды почему-то не вернули. Я хотел написать письмо от имени коллектива больницы, чтобы ему вернули награды, но Владимир Николаевич категорически запретил. Он сказал: «Настоящую награду на грудь не повесишь. Наша награда – пустой морг».
– А он никогда не говорил о родственниках?
– Никогда ничего он о родственниках не рассказывал. И вообще ничего не рассказывал о своей довоенной жизни. И о том, как сидел в лагере, тоже ничего не рассказывал. Человек он был одинокий и фактически жил в больнице. При этом, как ни странно, я никогда не слышал о том, чтобы он имел какие-либо романы. А ведь он был видным мужчиной! Да и возраст у него был не критический. Хотя мне он казался стариком, ему было тогда лет сорок пять. Он мог бы работать в Москве, в престижной клинике, – он был великий хирург!
– А случай с Пустовойтовой был очень сложный?
– Что значит «сложный»?! Он был безнадежный! Не буду пугать вас медицинской терминологией, но повреждения были несовместимы с жизнью. Когда Пустовойтову привезли, я был удивлен, что она еще жива. Лобовая кость раздроблена, осколки торчали наружу. Но Белиссенов начал бороться за ее жизнь. То, что он сделал, оказалось чудом. Я ассистировал Белиссенову в обеих операциях, которые он сделал Пустовойтовой. Надо было заменить кусок кости, но не было подходящего материала. Однако Белиссенов переговорил с отцом Пустовойтовой, и тот буквально на следующий день принес изготовленные по эскизам Белиссенова куски какого-то серого металла. Потом я понял, что это был титан: видимо, Пустовойтов с большим риском изготовил их и вынес с ракетного завода, где работал. Я, честно говоря, не верил в успех, но Пустовойтова стремительно пошла на поправку. Это как раз тот случай, когда Удача шла рука об руку с Мастерством. И они пришли к Чуду.
