Виктор Пронин - Божья кара
– Ну, как?
– Все в порядке.
– Когда результат?
– Сегодня к вечеру. Он сам позвонит. Или приедет. Сказал, что постарается приехать. В зависимости от результата.
– Если постарается, значит, приедет, – просветленно произнес Слава и вернулся к столику.
Олег Иванович приехал.
К этому времени компания схлынула, и Слава за своим столиком сидел один, подперев голову кулаком и бездумно глядя в вибрирующее пространство коктебельского залива. Олег Иванович подошел, молча сел к столу и, откинувшись на спинку стула, тоже уставился в голубоватое, с легким лиловым отливом пространство, дрожащее не только от зноя, но и от мужских и женских голосов, наполненных любовью и нетерпеливой жаждой ночи.
– Привет, Иваныч, – повернулся наконец к следователю Слава. – Как протекает жизнь?
– Успешно.
– Я тебя правильно понял?
– Да. Это Андрей сработал?
– Он.
– Молодец. Он мне сразу показался. В нем есть невидимая простому глазу... Остервенелость. Затаенная такая, тихая, но со сжатыми зубами. У него могло со Светой получиться, но он шагнул в сторону. Слабинку допустил.
– Он не шагал в сторону, – твердо произнес Слава, посмотрев следователю в глаза. – Он не шагал в сторону по той простой причине, что не мог этого сделать, даже если бы и захотел. А что касается остервенелости и сжатых зубов... Тут я с тобой согласен.
– Пусть так, – кивнул следователь. – Тебе виднее – ты мастер слова. Инженер человеческих душ. Почему не спрашиваешь о результатах экспертизы?
– А ты уже сказал, – усмехнулся Слава. – Отпечатки совпали?
– И очень даже убедительно. Где он?
– Кто?
– Маньяк.
– А зачем он тебе? – удивился Слава.
Олег Иванович долго смотрел на громаду Карадага, потом всматривался в деревцо на могиле Волошина, еле видный парус на горизонте. Обнаружив перед собой на столе рюмку коньяка, которая чудесным образом сгустилась перед ним все из того же коктебельского воздуха, выпил, зажевал пластиночкой сыра. Насладившись видом залива, он с удивлением посмотрел на свою рюмку – она опять непостижимо оказалась наполненной.
– Я правильно тебя понял, Слава? – наконец, спросил он.
– Да. Света – наш человек. Она вам его не сдала. Она хотела божьей кары. И он ее получит.
– Не заиграйся, Слава.
– Авось.
– А все-таки... Где он?
– Где-то здесь, – Слава сделал широкий жест полноватой своей, тяжелой рукой, охватив безбрежное пространство залива от деревца на могиле Волошина до глыбы Карадага с профилем все того же Волошина, уж какой век неотрывно смотрящего в морскую даль.
Боже, сколько же он перевидал всего за это время...
– У него повреждена рука. – Олег Иванович сделал попытку вернуть разговор ближе к делу.
– Да, – кивнул Слава. – На мизинце правой руки недостает одной фаланги. Бог шельму метит.
– Он здесь живет, в Коктебеле?
– В Щебетовке.
– Свой дом? Квартира? – спросил Олег Иванович, не очень веря в то, что Слава выдаст ему эту информацию.
– Комнату снимает.
– Так... Колись, Слава, дальше... Колись, дорогой.
Слава чуть пригубил из своей рюмки, опять долго высматривал что-то в скалах Карадага и, видимо, убедившись, что там сносный порядок, повернулся к следователю.
– Значит, так, Олег Иванович... Я ценю доброе твое ко мне расположение... И то, что лишних вопросов не задаешь, соблюдаешь правила приличия... И потому постараюсь помочь. Адреса я не знаю, но наводку дам... Есть один человек, который недавно вот за этим столиком слегка проболтался о своих знаниях... – Слава взял со стола мобильник и набрал номер. – Аделаида? Рад слышать твой голос... Хоть и расстались мы с тобой полчаса назад, но чувствую – соскучился. Жора далеко от тебя?
– Да вот он... За локоток держит, в глаза заглядывает... Что-то сказать хочет, но пока не решается...
– Скажет, – успокоил женщину Слава. – Дай ему трубку на минуту.
– Я слушаю тебя, мой друг! – с подъемом произнес Жора.
– Скажи мне, кудесник, любимец богов... Какой у тебя адрес в Щебетовке?
– Волошина, двенадцать... А что?
– А квартира?
– Семнадцать.
– Ты сказал, что друг твой любезный, этот плиточник... Живет в соседнем подъезде... Ты не соврал, не ошибся, когда давал мне чистосердечные признания?
– Точно в соседнем.
– А у него какая квартира?
– Ну... Если у меня семнадцать... Минус восемь... Примерно девятая.
– Значит, его адрес – Волошина, двенадцать, квартира девять? – Слава жестом показал следователю – записывай, дескать, пока не забыл!
– Ну... Примерно... Может быть, не девятая, а одиннадцатая... – засомневался Жора. – А зачем тебе все это? Он что, у тебя появился?
– Пока нет. Жду.
И Слава отключил телефон.
Олег Иванович, не торопясь, записал адрес, сунул блокнот в карман, задернул «молнию» и только после этого посмотрел на Славу.
– Затаенный ты человек, Слава, вот что я тебе скажу. Чем ты только по ночам занимаешься?
– Стихи пишу. Почитать?
– Как-нибудь в другой раз, – ответил следователь, поднимаясь из-за стола.
– Больше вопросов нет? – спросил Слава.
– Есть. Один. Мне по этому адресу устраивать засаду?
– Думаю, не стоит. Пустая трата времени.
– Он не придет?
– Очень в этом сомневаюсь. – Слава улыбался широко и неуязвимо. – Да и зачем он тебе... Вот обыск в этой нехорошей квартире надо бы сделать по полной программе. Привлеки цепких ребят, чтоб ни одну бумажку без внимания не оставили, ни одну тряпочку, ни один ножичек... Хотя ножичек вы вряд ли найдете.
– Почему?
– До сих пор он был чрезвычайно осторожным. Скорее всего, инструмент хранит в другом месте. На стройке, к примеру. Среди битых кирпичей, мешков от цемента, досок. Да, и это... Помнится мне, что ножички он на месте преступления оставлял... Нечто вроде визитной карточки. Кстати, последнее время он работал у Аделаиды. Ее гостиницу тоже не мешало бы осмотреть с пристрастием.
Олег Иванович постоял в задумчивости, остренько так взглянул на Славу, потом решительно отодвинул стул и снова присел к столу.
– Скажи мне, Слава... Откуда у тебя этот криминальный опыт?
– Ты же обо мне все знаешь, Олег Иванович... Откуда опыт? Оттуда.
– Я говорю не о зэковском опыте, откуда у тебя эта следственная хватка?
– И тут все просто – от ума. Умный я. Хотя по виду этого и не скажешь... Но, знаешь, я где-то читал, что и у Сократа, и у Эзопа физиономии были совершенно дурацкие. А вот надо же – тыщи лет проходят, а забыть их люди не могут. Подозреваю, что и меня ждет такая же судьба.
– Может быть, – без улыбки согласился Олег Иванович. – Если не сядешь.
– Посадить меня можешь только ты, Олег Иванович.
– Я думал об этом...
– И что же? К чему пришел после своих раздумий?
– Пришел к выводу, что правосудие от этого ничего не выиграет. А проиграть может. За твоими поступками можно рассмотреть некую нравственность, изредка даже правосознание, но методы... Слава, у тебя криминальные методы.
– А результат тебя не интересует?
– Вот результат-то меня как раз и останавливает.
– А знаешь, нас много, нас не счесть. Нас больше, чем вас – правоведов.
– А вы кто?
– Мы нормальные люди. Мы идем на красный свет, бьем по морде обидчиков, не дожидаясь ваших поисков и находок, расправляемся с насильниками и маньяками, идем за колючую проволоку с высоко поднятой головой, а возвращаясь, добиваем недобитых. И сейчас я занят именно этим.
– Наливай, – тяжко вздохнул следователь.
А сейчас я с опасливым трепетом приступаю к страничке, одно воспоминание о которой вот уже несколько лет заставляет меня если и не рыдать в голос, то, отвернувшись в угол, молча вытирать рукавом скупые мужские слезы. Не знаю, почему это происходит, какие такие струны, нервы, жилы затрагивает во мне эта простенькая картинка, которая годами стоит у меня перед глазами и призывает, взывает и, в конце концов, заставила все-таки исписать эти сотни страниц.
Боже, помоги!
Представьте... Раннее утро.
На холодной гальке коктебельского залива вразброс лежат полуживые юноши и девушки, мужчины и женщины, старики и старушки – они провели бурную, пьяную, а то и последнюю ночь и, обессилев, рухнули, мечтая лишь о похмельном стакане каберне ли, коньяка ли, горькой, убойной мадеры...
А в это время из-за Тихой бухты, из-за обрывистого берега Хамелеона, из-за могилы Волошина поднимается красное солнце нового дня. Оно отражается в море, и бликующая дорожка бежит к берегу, соблазняя и маня.
И в эти самые мгновения из-за причудливых, громадных валунов Лягушачьей бухты медленно возникает яхта с косым бандитским алым парусом. Да, этот парус нестерпимо яркого, алого цвета. Такими бывают только весенние маки вдоль железной дороги из Джанкоя в Феодосию. Вначале обессилевшие и уставшие от жизни отдыхающие не обращали внимания на яхту, на ее перекошенный парус, полагая, что цвет паруса выглядит столь необычно от утреннего солнца. Но потом кто-то вскрикнул удивленно, кто-то вскочил, кто-то подбежал к воде – парус просто обжигал взгляд.
