Наталья Солнцева - Загадки последнего сфинкса
– Все течет, все изменяется, – без смущения ответил он. – Где твой муж? Он по-прежнему отпускает тебя одну на светские тусовки?
– Пьет пиво с приятелями. Хочет угробить печень! Я не мешаю. Ты же знаешь, у нас с ним разные интересы. Что за девицу ты привел? – прищурилась Лариса. – Фи, Карелин! Решил приударить за дочкой богатенького папеньки? Ее прикид тянет на крутые бабки. Ого-го!
– Почему бы и нет? Охота за приданым становится популярным видом спорта. Чем я хуже других? Расширю бизнес за счет денег невесты.
Лариса закусила губу, покрылась красными пятнами.
– Неужели убежденный холостяк подумывает о женитьбе?
– Мы помолвлены, – солгал он. – Пока держим это в тайне от друзей и знакомых. Дело за малым. Торгуюсь с будущим тестем по поводу брачного контракта.
– Обидно продешевить?
– Еще как! Продать свободу ни за понюшку табаку? Ты меня недооцениваешь. Я что, похож на идиота?
– Не похож… – процедила она, чуть не плача от злости. – В том и беда.
– Нас не должны видеть вместе. Калмыкову донесут, да и моя нареченная расстроится.
В груди Ларисы бушевал вулкан, ноги подкашивались от желания, разжигаемого близостью и безразличием любовника, его готовностью отказать.
– Ты не смеешь так обращаться со мной, – задыхаясь, выдавила она.
– В чем проблема? – с оскорбительным недоумением усмехнулся Матвей. – Ты замужем. Я тоже буду женат. Мой брак уравняет наше положение, только и всего!
– Я видела, как ты разговаривал с ней, как прикасался к ее руке… Это не расчет, Карелин! Меня не проведешь. Это… любовь. Черт! Тебе наплевать на деньги ее папаши! Я думала, ты не способен испытывать к женщине ничего, кроме сексуального влечения. О, как я ошибалась…
Слова Ларисы ошеломили, накрыли его, как большая волна накрывает зазевавшегося пловца. Любовь? Что она болтает? Глупая ревнивая баба.
Он мельком взглянул на Астру и по тому жару, который вдруг разлился в груди, по сердечной истоме понял правду, прозвучавшую из уст бывшей подруги. Бывшей! Их интимные отношения с этого самого момента окончательно и бесповоротно канули в прошлое. Ничего больше не может быть между ними – ни поцелуя, ни объятия, никакой ласки, никакого двусмысленного жеста. Секунду назад они еще были любовниками, а теперь стали чужими. Он ужаснулся той молниеносно разверзшейся между ними пропасти, через которую не существовало даже узкого и шаткого мостика и которую нельзя было преодолеть никаким способом…
Лариса тоже увидела эту пропасть и помертвела, ее лицо приобрело цвет ее платья, а бриллианты померкли. Говорят, золото и драгоценные камни питаются любовной энергией и тускнеют, когда она уходит. Матвей раньше не верил в подобную чепуху.
– Прости, – сказал он, не чувствуя за собой вины.
И, не произнеся более ни слова, не оглядываясь, шагнул прочь. Лариса, оцепеневшая и онемевшая, смотрела ему вслед, ощущая, как с каждым его шагом что-то угасает, остывает в ее душе, как охладевает кровь в жилах и в сердце возникает пустота…
– Твоя пассия? – встретила его улыбкой Астра. – Красивая. Не боишься, что она приревнует тебя?
Из духа противоречия, все еще оглушенный истиной, открывшейся ему в словах Ларисы, Матвей притворно вздохнул:
– К Александрине? Пожалуй, да. Кстати, где она? Не терпится засвидетельствовать ей свое восхищение.
Астру задел его тон и смысл сказанного. Он думает только о золотоволосой Санди!
– Ты бы лучше спросил, где художник! – рассердилась она.
Это интересовало и остальных приглашенных. Разодетая и надушенная публика разогревалась коньяками и шампанским. «Где же наш блистательный Домнин?» – спрашивали одни. «Где же обещанный шедевр?» – волновались другие.
Скульптор Маслов переживал небывалый подъем. Он отчаялся составить достойный спич и собирался сымпровизировать. По сему торжественному случаю Феофан облачился во взятый напрокат смокинг, не подозревая, насколько нелепо тот на нем сидит. Венчик кудряшек вокруг розового глянца его лысины напоминал нимб.
– Ну, ты, братец, вырядился, как на прием в Букингемском дворце, – подтрунивал над ним Баркасов. – Только шейный платок сюда не идет! Сними, дружок, а то на смех поднимут.
– Я не законодатель мод, – нервно посмеивался скульптор. – Я – творческая личность! Имею право на причуды.
– Так оделся бы в римскую тогу или в плащ мушкетера. По крайней мере, оригинально.
– Ты на себя, кум, оборотись! Твой бархатный воротник до ушей вовсе ни в какие ворота не лезет.
– Это эксклюзивный покрой в старинном духе от… – Баркасов назвал фамилию известного молодого кутюрье. – В одежде возвращается романтический стиль. Вон, гляди-ка, твой покупатель! – показал он на Матвея и Астру. – С ним дочь господина Ельцова. Познакомить?
Лицо молодой женщины показалось Маслову смутно знакомым.
– Она журналистикой занимается?
– Журналистикой? М-мм-м… – пожал плечами комик. – Может, и балуется, пописывает статейки в какое-нибудь «карманное» издание родителя. Идем спросим. Я тебя представлю. У ее папаши денег куры не клюют, авось барышня составит тебе протекцию.
– Потом, Баркасов, после моей речи, – отмахнулся Феофан. – Я ведь первый выступаю! Где Игорь? Почему в зале до сих пор нет картины? Хоть бы одним глазком взглянуть! А то так сразу и не придумаешь, что говорить.
– Не лукавь, братец. Ты у нас выдающийся сочинитель панегириков [6] и хвалебных од. Язык у тебя правильно подвешен, историю живописи ты знаешь как свои пять пальцев. Кому, как не тебе, разбираться в особенностях стиля Домнина? Вас же взрастила одна альма-матер.
Скульптор напряженно улыбнулся, его лысина приобрела багровый оттенок, а на лбу выступили капельки пота.
– Жарко, – пробормотал он. – Пахнет свечами, как в церкви.
Ему хотелось выпить, но сдерживала боязнь потерять самообладание и сболтнуть лишнее.
– Да у тебя руки дрожат! – заметил Баркасов. – Этак не годится. Глоток коньяка нам не повредит. Любезнейший!
Он подозвал официанта и взял две рюмки с коньяком – себе и Маслову.
Тут по залу пролетел возбужденный шумок, собеседники повернулись в сторону входа. На свободном от столиков пространстве для танцев приостановилась, будто позволяя присутствующим сполна насладиться зрелищем своей роскошной красоты, Александрина. Мужчины замерли, дамы испустили завистливый вздох.
Вдова прибыла на вечеринку с опозданием. Она тщательно подготовилась, превзошла самое себя. Ее наряд и прическа были восхитительны. Принятая накануне выезда таблетка избавила ее от головной боли, а легкая синева под глазами, томная бледность и красные губы выгодно подчеркивали чувственную выразительность ее лица.
– Филистимлянка Далила! – фамильярно воскликнул Баркасов, обращая на себя всеобщее внимание. – Царица Савская!
Астра подивилась искусству этой женщины подать себя. Для ночного шоу та выбрала длинное платье из бело-розового шифона с перламутровым отливом, очень открытым лифом и юбкой, чуть ли не до талии разрезанной на полосы. При ходьбе они развевались, демонстрируя бедра, колени и икры изумительной формы. Вместо пояса дама использовала нечто вроде атласного кушака того же кроваво-красного цвета, что и помада на губах; ее плечи прикрывало болеро из золотистой ткани, вытканной черными цветами. Огнеподобные волосы были уложены короной с каскадом спускающихся по сторонам локонов, с редкими завитками на лбу вместо челки.
Подобное одеяние на ком угодно выглядело бы нелепо, кроме Санди.
– Она словно сошла с картины неукротимого испанца, – прошептал кто-то рядом с Астрой.
– Кого?
– Гойи! – завороженно произнес Феофан Маслов, который покинул Баркасова и пробрался поближе к дочери господина Ельцова.
Чем черт не шутит? Завяжется знакомство, а потом можно будет обсудить спонсорскую помощь.
– Никакая она не Далила, – продолжал скульптор, стараясь произвести впечатление на Астру. – Скорее уж герцогиня Альба, от которой испанец был без ума: распутная Каэтана, надменная, прелестная и жестокая. По слухам, эта красотка отравила своего мужа, а потом и ее саму постигла загадочная смерть. Гойя был околдован молодой герцогиней и писал ее неистово, вкладывая в каждый мазок всю силу любви и ненависти. Вам приходилось видеть его знаменитые полотна «Маха одетая» и «Маха обнаженная»? Моделью для них послужила Каэтана Альба. Не верьте исследователям, опровергающим сей факт.
– Почему? – прошептала Астра.
– Только любовь делает краски живыми, а образы – нетленными и волшебно прекрасными. Если бы я хоть один раз в жизни полюбил женщину до беспамятства, до дрожи в груди… я бы тоже создавал шедевры! Но Игорь… он украл у меня…
Маслов запнулся, дико вытаращил глаза и начал хватать ртом воздух.
– Вам плохо? – наклонился к нему Матвей. – Сердце?
