Татьяна Устинова - Отель последней надежды
Уолш перевел дух и посмотрел в окно, на Исаакиевский собор. Коля Саньков — или как там его звали — уже почти его не интересовал, но Дэн должен был договорить до конца:
— В отеле у вас был сообщник, Гарри Уилсон, о котором нам было известно еще в Вашингтоне. Поэтому все бутылки с минеральной водой мы заменили еще на границе.
Коля Саньков чуть заметно поморщился.
— Нет, господин Саньков, это именно так. Смерть уборщицы не имеет никакого отношения к тому, что она пила именно эту воду. Она умерла от инфаркта, только и всего.
Дэн помолчал немного.
— Мы знали Уилсона, но не знали вас, хотя и подозревали с самого начала. Вы единственный человек, который пришел на работу в отель после того, как было официально объявлено о визите. И оружие вы спрятали не слишком удачно. Швейцару понадобились шины, и госпожа Звонарева нашла ваш пистолет. Когда московский милиционер показал мне фотографии трупа, который так и не был опознан в Москве, все стало ясно. Нужно было проверить все до конца, и выяснилось, что господин Саньков с начала лета не показывался у себя дома и разговаривал с женой по телефону лишь один раз. Труп она опознала. Какие-нибудь неясности?
— Да! — раздался вдруг тихий голос. Майор Флеминг дрогнул лицом, а Уолш в изумлении обернулся.
— Простите, — сказала Надежда Звонарева, — а Гарри Уилсон — это наш главный по компьютерам?
Уолш кивнул.
Русские женщины всегда нарушают правила, по которым живут все остальные люди! Потому что они произошли не от обезьян, а от диких мустангов. Ну, по крайней мере эта!..
— А что было в бутылках?
— Жидкость, которая при соединении с воздухом превращается в сильный отравляющий газ. Что-нибудь еще?
Все молчали, и Уолш снова повернулся к Коле Санькову.
— Вы взялись не за свое дело, — сказал он. — Ваша специальность — банальные заказные убийства, а вы решили, что способны на международный терроризм!
— Откуда вам известно, на что мы способны?!
— Президент Соединенных Штатов не приезжает в Россию. Это блеф, от первого до последнего слова. Игра спецслужб. А вы поверили и попались. Это непростительно для террористов, даже начинающих.
И Колю увели, и, уходя, он еще оглядывался на Уолша и щерился, как волк.
* * *«Осенний поцелуй, сок рубиновой вишни, как жаль, что ничего у нас летом не вышло…» — распевал приемник, а Максим Вавилов мелким почерком описывал место происшествия. Это нужно было сделать, собственно, как раз на месте, но он не сделал, поленился, вот и приходится теперь выдумывать, художественную беллетристику сочинять.
Теперь он писатель. Как, дай бог памяти, его фамилия-то?! Того, кто сочинял из жизни крокодилов?
Ах да, Галапагосский! Впрочем, он, Максим Вавилов, тоже в своем роде писатель и тоже когда-то сочинял из жизни крокодилов. Насилу бросил.
Осенний поцелуй, значит.
«Тело потерпевшего было освещено электрической лампой и светом, падавшим из окна, таким образом, осмотр проводился при смешанном освещении. Тело расположено между столом и окном, головой к окну, см, приложение номер один». Вот мы сейчас его приложим, это самое приложение!
Впрочем, ни убитый, ни убийца никакого интереса у Максима Вавилова не вызывали. Убитый лежал на полу, убийца мирно спал рядом на диване, мертвецки пьяный. Его растолкали, свезли в КПЗ, вот и вся история про «русский сыск»!
— Макс!
— М-м?
— Ма-акс?
— Чего?!
— Макс, ты спишь, что ли?
— Я работаю! — рявкнул он в сторону двери. — Не видно?!
В дверном проеме появился Вова Бобров, который привычным жестом поправлял кобуру под мышкой, как будто штаны подтягивал.
— Чего ты сидишь-то?! — И Вова скорчил страшную рожу. — Поехали, поехали, у нас происшествие!
— Труп?
— А черт его знает! Соседи говорят, что труп, но, может, еще и не труп!
— А где? На улице?
— На улице.
С утра шел дождь и было холодно, и Максим Вавилов, который никогда не ездил на работу на своей машине, чтобы ее видом не смущать коллег, подчиненных и — хуже всего! — начальство, сильно вымок, а потом еще в метро какой-то дядька напустил со своего зонта целую лужу, и прямо ему в ботинок. Подвинуться было некуда, дядька все время виновато на него косился, и Максиму было жалко и его, и себя, и весь народ, который трясло, качало, мотало из стороны в сторону. Люди досыпали на ходу, кто сидя, кто стоя, а остальные, сдавленные со всех сторон чужими мокрыми телами, пытались хоть как-нибудь пристроиться, чтобы было не так неудобно, и зонты оттягивали руки, и под ногами стояли лужи, и поезд — подземное слепое чудовище — выныривал из мрака, выплевывал одних и пожирал других, и снова проваливался во мрак, грохочущий и смрадный.
Ботинки за день так и не высохли, ноги были волглые, противные, и снова вылезать на улицу, трястись в Серегиной «Волге», а потом стоять возле трупа — а может, там еще и не труп! — ему не хотелось так, что словами не выразить.
А может, и выразить, только нецензурными.
— Макс, пошли! Ерохин три раза спрашивал, выехали мы или нет!
— Да чего ты врешь! Ерохина нет сегодня!
Бобров засмеялся уже из коридора, и Максим Вавилов встал, натянул куртку, которая тоже была мокрой, и пошел к машине.
Завтра суббота, повторял он себе. Завтра я буду спать, сколько захочу. Я приеду домой, а там тепло и сухо, и можно налить ванну, и сидеть в ней, пока не прогреются все кости, которые от холода стучат друг о друга, как у скелета в биологичкином кабинете. А потом можно лежать на диване, читать газету «БизнесЪ» и медленно засыпать, а назавтра можно проснуться в два часа дня.
Или в три. Завтра же суббота!..
Можно проснуться в три, в тихих и мутных октябрьских сумерках, покормить колбасой ежа, который еще не залег в спячку, надеть резиновые сапоги, дождевик с капюшоном и побродить по участку, а потом выйти через дальнюю калитку в лес, пахнущий осенью, дождем и прелыми листьями, и вдруг найти под облетевшей березой толстый и важный поздний гриб и, вернувшись в дом, жарить с ним, единственным, картошку! И есть ее прямо со сковородки, а она будет пахнуть летом, травой, листвой и солнышком.
А потом можно долго сидеть на веранде, смотреть в темнеющий сад, где мягко шуршит дождь, слушать, как топает его еж, потягивать виски и ни о чем не думать.
Он вообще в последнее время старался ни о чем не думать.
Все изменилось с тех пор, как уехала Катя Самгина. Она уехала и ни разу ему не позвонила. А он — что же? Зачем он будет ей звонить, если сразу было понятно, что продолжения не будет.
Соседка Ольга еще как-то в сентябре сказала, что Олег, ее муж, дал Кате интервью, и его показали по Первому каналу, хорошее интервью, толковое. Максим выслушал ее, кивнул и пошел было к своей машине, но Ольга его остановила, спросила, нет ли у него Катиного телефона. Олег хочет поблагодарить и все такое.
Максим дал телефон и потом весь вечер ходил по дому, даже сидеть не мог.
Почему-то ему казалось невероятным, что Ольга может просто так взять и позвонить Кате, и услышать ее голос, и задать какие-то ничего не значащие вопросы, и, может быть, над чем-то вместе с ней посмеяться или чем-нибудь поделиться.
Для него Катя Самгина была пришелицей с другой планеты — звездолет улетел навсегда, и связи нет и больше никогда не будет.
Впрочем, он старался об этом не думать. Он вообще старался поменьше думать.
Мужики ждали его на улице, и они уселись в холодную и промозглую «Волгу», и всю дорогу Максим дремал, а Серега нудно хвастался дачными успехами. Его жена в этом году вместо одного ведра баклажанов собрала то ли два, то ли четыре, а перцу сколько накрутила, и еще помидоров!..
«Дворники» натужно елозили по стеклу, дождь шел, листья летели, и встречные фары казались размытыми и неясными.
Потом они долго возились с трупом, ждали прокуратуру, «труповозку», по очереди ходили греться в ближайший подъезд, и рация хрипло разражалась непонятными звуками, и очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а закончилось только часам к одиннадцати, и нужно было еще заехать в дежурку, чтобы передать по смене всю информацию.
— С тебя причитается, — сказал ему дежурный, когда Максим Вавилов расписался в журнале. Телефон у него на столе звонил не переставая, он снял трубку и прижал к пузу. Было слышно, как в пузе у него отдаленно кричат глухим голосом: «Але! Але!.. Милиция?! Але!!»
— За что с меня?..
— В управление, говорят, уходишь!
— Да это когда еще будет!
— Все равно причитается! А уж когда будет, еще раз поставишь!
Потом Максим опять ехал в метро, кутаясь во влажную куртку и пряча в воротнике холодный нос. Народу в этот час было мало, только какие-то припозднившиеся работники да пара гуляк, которые спали, привалившись друг к другу.
Он забрал со стоянки машину, и ее европейский комфорт после метро, трупа и подъезда, в котором они грелись, вдруг показался ему оскорбительным и ненатуральным.
