Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич
– Вы чо, вашбродие?! Эдак шутить нельзя! – кричал ему кто-то в самое ухо. – Это грех! Большой грех!..
Он услышал то ли стон отчаяния, то ли крик, то ли какое-то рычание. А несколько мгновений спустя понял, что эти нечленораздельные звуки рвутся из его перекошенного рта. Потом наступила тьма.
…Откуда-то надвинулось круглое лицо прапорщика Сабельникова. Видя, что капитан пришел в себя, он искренне, по-детски улыбнулся и заговорил:
– Как вы? Хотите водки, господин капитан? Я сам не пью, но у меня есть! Правда есть. Будете?
Сабельников полез рукой за отворот шинели и извлек плоскую фляжку.
– Будете?
– Буду, – ответил Латышев и протянул руку.
Водка обжигала гортань, но не пьянила.
– Вторая рота тоже повернула, – рассказывал прапорщик. – Даже не добралась до немецкого ограждения и вернулась. А половина личного состава осталась там, на нейтралке. Наши очень довольны, что не пошли…
К обеду он уже немного пришел в себя и сумрачно бродил по расположению роты, ловя на себе любопытные взгляды солдат. Похоже, они не понимали, с чего вдруг командир хотел застрелиться… Сабельников вернул ему наган.
«Второй раз! – подумал Латышев. – Чего стоит командир, если у него то отбирают личное оружие, то возвращают?»
А вскоре прибежал посыльный с приказом: «Командиру роты срочно явиться к начальнику штаба!»
Латышев передал командование своему заместителю и направился за два километра в штаб.
– Вашбродие, – услышал он за спиной и обернулся. Его догоняли три солдата.
– Их благородие поручик Зимин велели сопровождать вас.
– Сопровождайте, – пожал плечами капитан. А сам подумал: «Может, не сопровождают, а конвоируют? Похоже, дело пахнет трибуналом…»
Обуреваемый тяжелыми мыслями, он шел навстречу холодному ветру и ожидающей впереди неизвестности.
А через несколько минут услышал:
– Вашбродие, гляньте, фриц летит!
И его беспросветная жизнь резко изменилась.
* * *Они шли еще минут сорок. Холодный пронзительный ветер насквозь продувал шинели, но Латышев не мерз и чувствовал себя вполне комфортно. Усталость прошла, улучшилось настроение, тягостные мысли отступили на второй план. Появилась уверенность, что бояться ему нечего: все будет хорошо.
Штаб располагался на холме, в бывшей барской усадьбе. Фруктовый сад почти весь вырубили на дрова, скульптуры вдоль аллей тоже имели последствия прифронтовой полосы: почти на всех имелись пулевые отметины, у некоторых отсутствовали носы, отбиты руки, ноги, а то и головы, хотя немецкие пули сюда, естественно, не долетали. Стрельбой, скорей всего, развлекались штабные крысы.
«На передок сучьих детей! – зло подумал Латышев. – Там бы вам пулять быстро расхотелось!»
Господский дом сохранился довольно хорошо, вокруг прочесывали местность усиленные патрули, у входа стояли две лакированные коляски, запряженные породистыми вороными и дежурили парные посты. Рожи часовых были сплошь незнакомыми. Очевидно, прибыло какое-то начальство со своей охраной.
Когда они подошли к зданию, двойная, украшенная резьбой дверь резко распахнулась, и два мордоворота из комендантского взвода выволокли на крыльцо бледного, как поклеванные пулями алебастровые статуи, командира второй роты поручика Стаценко. Он был без фуражки, с расстегнутым воротом, бесцветные губы тряслись.
– Позвольте, как же так… За что? – бормотал он. И вдруг отчаянно закричал:
– Пустите! Это самосуд!
Следом за ним, с видом наместника Бога на земле, шел товарищ Хрущ, который после этих слов сильно толкнул поручика в спину.
– За невыполнение боевого приказа! За срыв атаки! Солдатский комитет армии – все равно что трибунал! Мы наведем здесь революционную законность!
Увидев Латышева, товарищ Хрущ оборвал фразу и зловеще улыбнулся.
– А, второго привели! Заводите голубчика!
Его взгляд скользнул по правому боку латышевской шинели.
– Почему арестованный с оружием?! Забрать немедленно!
Выросший будто из-под земли верзила схватил Латышева за руку и вырвал из кобуры наган.
– Это еще по какому праву? Кто тут арестованный? – возмутился капитан и попытался вырваться, но Хрущ железной хваткой вцепился в другую руку.
– Сейчас узнаешь, голубчик! – многозначительно пообещал товарищ. – Пошел!
Капитан оглянулся на своих солдат. Неужели они все в сговоре?
Иващенко, Сидоров и Федоров растерянно переминались с ноги на ногу. Они даже сняли винтовки, но напор товарища Хруща явно сбил их с толку. Время смутное, власть на переломе, непонятно, кому подчиняться: командирам или товарищам.
– А вы что толчетесь, как неподкованные блохи? – прикрикнул на них Хрущ. – А ну, живо в расположение части!
– Извиняйте, вашбродь, – развел руками Иващенко, обращаясь к своему командиру. – Мы люди маленькие. Нам что говорят, то и делаем…
Солдаты закинули винтовки за спины, развернулись и двинулись в обратную дорогу. Латышеву остро захотелось с ними – в родную роту, в обжитую, хотя и холодную землянку с запахом ваксы, оружейной смазки и подгорелой каши. Но ему предстоял другой путь. Капитана грубо затащили на ступеньки, втолкнули в резную дверь, протащили по длинному, с затоптанным паркетом коридору и завели в большую, насквозь прокуренную залу. Это был тот же путь, который проделал только что поручик Стаценко, только в другом направлении. Сейчас беднягу оттащили за штаб, и Латышев с замиранием сердца каждую минуту ждал сухого винтовочного залпа.
В отделанной дубовыми панелями зале ярко горел камин, пахло горелым, в разбитое окно дуло холодом. Судя по наполовину опустошенным книжным полкам, в лучшие времена тут была библиотека, а сейчас книги использовались для растопки. За большим овальным столом, не сняв шинелей, сидели человек двенадцать – несколько офицеров среднего уровня, а в основном – товарищи из солдатского комитета, которые и задавали здесь тон. Ни начальника штаба, ни кого-то из командования полка в зале не было, что само по себе являлось крайне странным.
– Второго доставили, товарищ комиссар, – с радостным возбуждением сообщил товарищ Хрущ.
Сидящий во главе стола, на самом закруглении, высокий костистый мужчина с темным лицом едва заметно кивнул. Он был в неподходящей к пехотной форме казачьей папахе, с красной лентой наискосок и тем сразу выделялся среди окружающих. Из-под папахи шел под подбородок несвежий бинт, топорщащийся сбоку ватой – очевидно, у комиссара болело ухо. Рядом с ним, по правую руку, развалился на стуле круглолицый малый, с невыразительным лицом, похожим на плохо вылепленный пельмень. Перед ним на столе лежал, масляно поблескивая воронением, новенький маузер – оружие редкое и завидное – такой был только у командира полка Безбородько. По левую руку от комиссара, наклонившись вперед и прожигая Латышева ненавидящим взглядом, сидел совсем молодой парнишка с растрепанными волосами. Он крутил в руке никелированный браунинг, точно такой, как у начальника штаба Игрищева.
– Это Латышев, контра, не повел солдат в атаку! – злорадно продолжал Хрущ. – Старых порядков придерживается, сволочь, за звания офицерские держится, белой костью себя считает…
– Вот к весне от него белые кости и останутся! – с натужной веселостью заметил молодой, продолжая играть пистолетом.
– Что ты за чушь несешь?! – возмутился Латышев, повернувшись к Хрущу. – Кто не повел солдат?! Я первым из окопа поднялся, в проход заграждений на нейтральную полосу выбежал! А ты был против атаки, ты и подговорил ребят остаться в окопах! Это и Сабельников подтвердит, да кто угодно…
Темное лицо комиссара потемнело еще больше.
– Как так, Петр Иванович? – строго обратился он к Хрущу. – И вправду свидетели есть?
– Брешет, волчье вымя! – зло мотнул головой тот. И вызверился на капитана:
– Ты что меня перед товарищами из Комитета армии дискредитируешь?
