Не проси моей любви - Татьяна Олеговна Воронцова
По комнате пронесся еще один короткий смерч. У Норы мелькнула безумная мысль, что он вырвался из раны Германа. Нет, нет, ветер может ворваться в помещение через окно, через дверь, через дымоход. Ветер. Что-то дохнуло ей прямо в лицо, заставив окоченеть от ужаса. Она услышала шепот, молитву или заклинание на тарабарском языке, ощутила дурманящий аромат болотных растений… или подземелий… или склепов… и все закончилось так же внезапно, как началось. В комнате стало тихо и жарко. Только на полу, вместо Андрея Яковлевича Кольцова, лежал его труп с почерневшим лицом.
Нора посмотрела на Германа. Он стоял очень прямо, здоровой рукой прижимая к груди больную, чтобы кровь случайно не капнула на пол. Бледный и обманчиво спокойный. Она знала этот его безучастный вид…
— Ни хрена себе, — вымолвил Аркадий, только вместо хрена употребил другое слово.
Направился к телу, но подойти не успел. Дверь распахнулась со стуком, едва не задев Нору, и в комнату вбежал мужчина, который был с Кольцовым в кафе. Нора его узнала. Он целился из пистолета в Аркадия, но смотрел на труп своего босса.
— Вы убили его.
Это был не вопрос. Это было утверждение.
— Ерунда! — отрезал Аркадий. — Ни один из нас пальцем его не тронул. Любая экспертиза это подтвердит.
— Тогда что с ним?
— Острая сердечная недостаточность. Во всяком случае, очень похоже. — Аркадий взглянул на пистолет. — Ствол опусти, братец. Если котелок у тебя еще варит. Твой босс мертв. Подумай о себе.
— Экспертиза подтвердит?
— Можешь дождаться полицейского эксперта и побеседовать с ним.
Нахмурив брови, мужчина опустил пистолет. На лице его читалась напряженная работа мысли.
— Ты врач?
— Да, — ответил Аркадий.
— Там, внизу, мой напарник. Живой, но… — Он искоса взглянул на Германа. — В общем, бегать не скоро будет. — Опять на Аркадия. — Дадите нам уйти? И потом рассказывайте полиции любые сказки.
Аркадий пожал плечами.
— Мы не можем вам помешать. Вас двое и вы вооружены. Мы безоружны и с нами женщина.
Бывший наемник кивнул и, больше ни на кого не глядя, широким шагом вышел вон. По лестнице загрохотали его торопливые шаги.
— Док, — окликнул Герман. — Выходим через второй этаж. Прямо сейчас.
Вибраций в его голосе больше не было.
Обойдя почтенного мертвеца, Аркадий подобрал с пола бинт, смотал и сунул в карман. Повернулся к стоящей как истукан Норе.
— Нора, ты в порядке?
Она отрицательно покачала головой.
— Кажется, меня сейчас стошнит.
Герман наконец сдвинулся с места, перешагнул через труп и подошел к ней, все еще прижимая к груди правую руку. Кровь уже остановилась, но на коже вокруг ранки остались красновато-бурые разводы и на черной футболке, которую он любил надевать под расстегнутую рубашку, темнело небольшое мокрое пятно.
— Не здесь, дорогая, прошу тебя. Пойдем.
Вблизи она увидела, что его лицо и шею покрывает блестящая пленка пота, и опять почувствовала запах болотных растений или, может быть, морских водорослей. Запах Колгуева мыса! Точно. Теперь она вспомнила. Точно такой же запах щекотал ее ноздри, когда она пританцовывала неподалеку от лабиринта в святилище Колгуя.
Быстро наклонившись, Нора, как кошка, обнюхала его руку. Да, запах шел оттуда. От раны.
— Герман, я хочу задать тебе…
— Потом, Нора. Сейчас нам нужно идти.
— Мы еще вернемся сюда?
— Если захочешь.
Обнявшись, они дошли до двери. Аркадий ждал их на лестнице. Уже на пороге она обернулась и прошептала, глядя в сторону «кровати»:
— Спасибо.
Герман коснулся поцелуем ее виска и увлек прочь.
Остаток пути до фермы занял у них полчаса. Нора правильно сообразила, что «выходим через второй этаж» значит по пандусу под названием «ввоз». Нежелание Германа и Аркадия вновь встречаться с оставшимися без хозяина гориллами, тем более что одна из них пострадала в результате предприимчивости Германа и могла вынашивать в своей ушибленной голове планы мести, тоже было понятно. Покинув дом и сделав небольшой крюк по лесу, они вернулись к машине. Аркадий изнутри салона выбил ногами потрескавшееся ветровое стекло, чтобы обеспечить нормальную видимость, еще раз спросил у Норы, уверена ли она в том, что ее уже не тошнит, расстелил на заднем сиденье шерстяной плед, который возил в багажнике, и пригласил пассажиров на посадку.
Герман сел рядом с Норой. В сумке нашелся еще один носовой платок, и, сложив его по диагонали, она перевязала своему шаману предплечье.
— Не болит?
— Ну, так… не очень.
— Не представляю, как тебе удалось спустить с лестницы того громилу.
— Тогда не болело. Тогда я об этом просто не думал.
— Это нормально, — подал голос Аркадий. — В результате выброса гормонов стресса болевые ощущения притупляются.
— Да, выброс гормонов стресса был рекордный, — вздохнул Герман. — Сударь, в ваших погребах еще остался коньяк?
— Да, ваше высочество.
— В таком случае думать и говорить будем за бутылочкой коньяка. После того, как я вымоюсь три раза с мылом. Этот гад прикасался ко мне. — Германа передернуло. — Только к лицу, но я чувствую себя грязным от макушки до пяток.
— И после того, как я сделаю тебе перевязку, — добавил Аркадий.
— Только один вопрос. — Нора подняла руку, как школьница. — Как вы думаете, сколько времени потребуется уцелевшим говнюкам, чтобы убраться с острова?
— Зависит от того, каким транспортным средством они располагают. Могут ли они убраться самостоятельно или им нужно вызвать откуда-то подводную лодку или парусный фрегат.
— И что же делать? Ведь все равно придется сообщить, ну… Александру хотя бы. В доме Шульгиных лежит мертвый Андрей Кольцов. Нам не удастся сделать вид, что мы здесь ни при чем. Нас видели вместе в «Кают-компании». Да и вообще, полиция наверняка уже в курсе всех целей, причин, мотивов… — Она покачала головой. — Еще один труп в мансарде проклятого дома.
Ей никто не ответил.
Подъехав к воротам, Аркадий посигналил, и через пару минут автослесарь Толик распахнул сначала одну створку, потом другую. Вид его, как всегда, был достоин фильмов Тарантино: джинсовый комбинезон, весь в пятнах от машинного масла, раздолбанные донельзя ботинки из грубой кожи на толстой подошве, черная бандана с белыми черепушками, из-под которой торчат крысиные хвостики русых волос, смуглое от загара лицо. Большую часть времени он хранил великолепную невозмутимость человека, познавшего дзен,
