Осколки прошлого - Карин Слотер
На подъездной дорожке Хейзелтонов были припаркованы два пикапа, не один.
Стекла были опущены. Энди заглянула внутрь. Она думала о том, чтобы угнать старый «Шеви» вместо «Форда». Это было бы просто, потому что ключ зажигания остался в машине. Она отчетливо видела его в лучах предрассветного солнца.
К нему был прикреплен брелок с цепочкой и заячьей лапкой — точно такой же, как тот, что Майк Неппер только что достал из кармана и обмотал вокруг пальца.
З1 июля 1986 года. Пять дней после стрельбы в Осло
9
Джейн Квеллер проснулась в холодном поту. Она снова плакала во сне. Нос покраснел. Все тело ныло. Ее трясло. Сердце панически бухало в груди. В полутьме ей казалось, что она снова в Берлине, потом — что в своем номере в отеле в Осло, а потом она поняла, что была в своей детской спальне в особняке Пресидио-Хайтс. Розовые обои. Розовое сатиновое одеяло и подушки. Еще больше розового на ковре, на диване, на столе. Постеры, мягкие игрушки и куклы.
Комнату обставляла и украшала ее мать, потому что у Джейн не было времени заниматься этим самой. С шестилетнего возраста почти каждую свободную минуту она проводила за фортепьяно. Бренчала. Упражнялась. Играла. Училась. Исполняла. Выступала. Судила. Ошибалась. Восстанавливалась. Старалась. Преуспевала. Совершенствовалась.
В ранние годы Мартин стоял за спиной у Джейн, когда она играла, следил глазами за нотами, держал руки у нее на плечах, слегка сжимая их, если она ошибалась. Печников потребовал, чтобы Мартин оставил свой пост, в противном случае он отказывался учить Джейн, но давление незримого присутствия отца тенью легло на всю ее карьеру. На ее жизнь. На ее триумфы. На ее неудачи. Будь она в Токио, в Сиднее или в Нью-Йорке, даже во время своей трехмесячной изоляции в Берлине Джейн всегда ощущала, как невидимый Мартин нависает над ней.
Она снова задрожала. Оглянулась, как будто Мартин мог оказаться сзади. Села и прижалась спиной к изголовью кровати. Замоталась в простыни.
Что они наделали?
Ник наверняка бы сказал, что они не сделали ничего такого. Ведь это Лора Жено нажала на курок. Женщина, очевидно, была стопроцентно уверена в своем решении. Она могла уйти в любой момент. Убийство Мартина с последующим самоубийством было актом мужества, и этот акт она совершила в одиночестве.
Но впервые за шесть лет, которые Джейн знала Николаса Харпа, она не могла убедить себя поверить ему.
Все они поставили Лору на эту сцену рядом с Мартином — Джейн, Эндрю, Ник, остальные ячейки в других городах. По задумке Ника, каждый из них был отдельной шестеренкой в огромной машине, не подчиненной единому центру. Неизвестный сообщник помог группе из Чикаго проникнуть в компанию, производящую красный краситель, который должен был находиться в коричневом пакете. Нью-Йорк работал со специалистом по подделке документов в Торонто. Сан-Франциско оплатил авиабилеты, гостиницы, такси и еду. Как тень Мартина за спиной Джейн, они все стояли за спиной Лоры Жено, когда она достала револьвер из сумочки и дважды нажала на курок.
Это изначально было безумием?
Неужели они все сошли с ума?
Последние восемнадцать месяцев Джейн каждое утро просыпалась с сомнением в душе. Эмоции метались из крайности в крайность, как язычок внутри колокола. В какой-то момент ей показалось, что они ведут себя, как лунатики, — бегают кроссы, разыгрывают планы побегов, учатся использовать оружие. Зачем Джейн вообще был нужен рукопашный бой? Зачем ей надо было наизусть выучивать адреса явочных квартир и в подробностях запоминать схемы скрытых панелей и секретных отделений? Они были просто кучкой молодых людей, которые думали, что у них есть средства и власть для сопротивления.
Ведь это же бред по определению!
Но в следующий момент Джейн как будто слышала голос Ника и убеждалась: все, что они делают, — совершенно правильно и логично.
Она уронила голову на руки.
Она помогла Лоре убить своего собственного отца. Она планировала его смерть. Она знала, что это случится, но ничего не сказала.
В Осло это перестало быть комичным. Исчез скепсис. Теперь все было реально. Это действительно происходило.
Джейн медленно сходила с ума.
— А вот и я. — В комнату вошел Ник с кружкой в одной руке и газетой в другой. На нем были только трусы-боксеры и больше ничего. — Выпей все.
Джейн взяла кружку. Горячий чай с бурбоном. Последний раз Джейн пила с Лорой Жено в баре. Тогда ее сердце колотилось так же, как и сейчас. Лора назвала Джейн хамелеоном и была права. Эта женщина не имела ни малейшего представления, что Джейн была частью группы. Сначала они говорили как незнакомки, потом как друзья, а потом Лора ушла.
«Ты великолепна, — сказала она Джейн перед уходом. — Ты великолепна, потому что абсолютно неповторима».
— Еще какие-то федералы заявились. — Ник посмотрел в окно на дорожку у подъезда. — Узнаю ФБР по паршивой машине. — Он криво ухмыльнулся Джейн, будто появление еще одной группы силовиков, помимо ЦРУ, АНБ, Интерпола, Налоговой и Секретной службы, с которыми они уже говорили, было сущим пустяком. — Ты будешь Бонни, а я буду Клайдом.
Джейн отхлебнула чая. Она почти не почувствовала вкуса, хотя горячая жидкость обожгла желудок. Мартина убили пять дней назад. Завтра его похороны. Ник словно подпитывался постоянным напряжением и вел себя чуть ли не игриво во время многочисленных бесед, которые с каждым днем все больше и больше напоминали допросы. Джейн хотелось накричать на него, сказать, что все это реально, что они убили человека, и за то, что они планируют сделать дальше, они могут отправиться за решетку на всю оставшуюся жизнь — или даже хуже.
Вместо этого она прошептала:
— Ники, мне страшно.
— Дорогая, — он сел на кровать и обнял ее раньше, чем она успела его об этом попросить. Его губы оказались у ее уха. — С тобой все будет хорошо. Обещаю. В моей жизни бывали штуки и пострашнее. Это делает тебя сильнее. Напоминает о том, зачем мы все делаем свое дело.
Джейн закрыла глаза, пытаясь прочувствовать значение его слов. Смысл их дела ускользал от нее. Почему она скорбела по отцу? Все эти годы она искренне верила, что остатки любви к Мартину из нее уже выбили. Так почему Джейн была настолько раздавлена чувством вины? Почему ей становилось невыносимо больно каждый раз, когда она вспоминала,
