Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха
— Аусвайс! — рявкнул европеец, а один из азиатов выбил у Мити из руки кружку, поймал на лету и на всякий случай выплеснул остатки кофе ему в рожу.
Митя медленно, как положено, опустил руку в карман и достал пластиковый допуск гражданина 3‑й категории.
— Что надо сказать? — на ломаном английском напомнил командир.
— Верноподданный Климов. Северная резервация. В Москве по бизнес–плану, — тоже по–английски, соблюдая восьмую поправку к закону об ограничениях, ответил Митя.
Пока европеец изучал допуск, двое помощников подняли Митю со стула, обыскали, отвесили с двух рук по оплеухе и бросили обратно на стул.
— Где взял? — Европеец потряс перед его носом документом, задев по губам. Линза биофиксатора светилась зеленой точкой, меняя фон. Митя отметил это с удовлетворением. Натаска в дружине у специалиста по биозащите Данилки Хромого не пропала даром: его мозг в автономном режиме блокировал направленное излучение прибора.
Митя вытянулся и, сидя, сложил руки по швам: поза готовности к абсолютному подчинению. Слизнул кровь с губ.
— Пропуск выдан официально оккупационным магистратом, сэр.
— Где выдан, скотина?
— Город Пенза. Второй округ. Отделение для граждан, допущенных к свободному передвижению, сэр.
— Фамилия магистра?
— Сиятельный граф Левенбрук, сэр.
— Хочешь сказать, граф самолично подписал эту филькину грамоту?
— Никак нет, сэр. — Митя позволил себе почтительную улыбку. — Пропуск вручен через сектор распределения благ. По обычным туземным правилам.
— Что за правила?
— Первичная лоботомия, замена крови на плазму, профилактическая прививка антиагрессанта, сэр. — Митя распушил волосы и продемонстрировал характерный шрам.
— Цель проникновения в столицу?
— Бизнес, сэр. С вашего позволения, сэр.
— Издеваешься, скот? — Миротворец замахнулся, но почему–то не ударил. Зато один из азиатов сладострастно пнул носком ботинка по коленной чашечке. — Какой бизнес? Назови уровень дозволенности?
— Как освобожденный руссиянин, не могу этого знать, сэр.
— Все, попался, подонок. — Европеец довольно потер руки. — Неужто впрямь надеялся, что такой ублюдок, как ты, может обмануть службу досмотра? Тащи его на улицу, парни!
Митя был уверен, что миротворец блефует: документ в порядке, и отвечал он правильно. Вдобавок, пока его с заломленными руками волокли через зал, успел поймать взгляд одного из влюбленных с пола, наполненный не ужасом, скорее любопытством. Топорная работа, но чья? Кто его задержал и что делать дальше? На размышление оставались буквально секунды.
Пустынная улица, у входа приткнулся миротворческий микроавтобус с лазерной пушкой на крыше. Из кабины выглядывал водитель, разрисованный в маскировочные красные и зеленые цвета. Маскарад, чистый маскарад.
Митя решился. На его стороне было преимущество якобы заторможенной, приведенной в паническое состояние жертвы, от которой нелепо ждать сопротивления. Преимущество усиливалось тем, что миротворцы в Москве слишком долго (десятилетиями!) не встречали никакого отпора любым своим действиям (если не считать униженного верещания измененных), потому свыклись с приятным ощущением собственной неуязвимости. Митю втаскивали в заднюю дверь машины, но он раскорячился, застрял в ней, как паук, и, легко войдя в экстаз атаки, мощно выбросил кулак и разбил линзу на башке европейца, раздраженно покрикивавшего: «Ломай мерзавца, ломай!»
Секундное замешательство азиатов (а было от чего) обошлось им дорого. Свирепым ударом локтевых суставов Митя раздробил обоим драгоценные платиновые зубные протезы. Любознательный, раскрашенный в боевые цвета водитель наполовину высунулся из кабины, и, чтобы достать его оттуда, обхватив за голову, и швырнуть на асфальт, Мите, превратившемуся в сгусток энергии, понадобилось мгновение. Ящерицей он скользнул за баранку, ударил по газам. Очухавшийся, но ослепленный европеец развалил полдома плазменной вспышкой, но это все, что он успел сделать. На первом же повороте Митя соскочил с горящей машины и нырнул в глухой переулок. Вихрем пролетел одну улицу, другую, третью, все время петляя, и наконец выскочил на площадь, где, как ни в чем не бывало, смешался с праздной толпой горожан.
Пока бежал, в голове билась одна мысль: что это, инсценировка или реальный захват? Как ни крути, могло быть и так, и этак.
1 ЛА 11А 24
ПАШИ ДПИ.
НАВЕРХУ БЛАЖЕНСТВА
Прочитал Оболдуеву половину главы. Ковыряя во рту зубочисткой, он задумчиво произнес:
— Кажется, ты опять не понял, писатель, зачем мне нужна эта книга.
Слово «писатель» он теперь произносил с интонацией «чтоб ты сдох, скотина!».
— Почему же, — возразил я, — послание просвещенному Западу… Своего рода духовное завещание… Ну и…
— Витя, ты действительно так глуп или только представляешься?
После такого вопроса я должен был смутиться, и я это сделал. На сей раз беседа происходила на застекленной веранде (поздняя пристройка), я присутствовал на утреннем чаепитии Оболдуева. Сидел за отдельным столиком, наряженный в клетчатую юбочку и белую шляпу с убором из гусиных перьев. Более нелепого убранства придумать нельзя, но Оболдуев полагал, что именно так выглядел придворный летописец в средневековом шотландском замке. Юбочку и прочую амуницию (полосатые носки, сапоги с раструбами, домотканый блузон с красным воротом) любезно выделил управляющий Мендельсон из собственных запасов, из личного гардероба. Как ни странно, все пришлось впору, хотя седовласый управляющий шире меня на обхват и на голову выше ростом. Когда четыре дня назад я впервые вышел в обновах на двор, то произвел фурор. Вся охрана сбежалась поглазеть. Подошел поздороваться дог Каро, и в его желудевых глазах, могу поклясться, блестели слезы. Лишь садовник Пал Палыч, бывший профессор права, как и следовало ожидать, отнесся к моему новому облику философски. Заметил рассудительно: «Что ж, человек ко всему привыкает, а к неволе тем более».
В тот же день я опять увидел Лизу, в первый раз после заточения. Накануне за обедом (меня теперь в столовой тоже сажали отдельно, накрывали столик возле камина, то есть я занимал положение как бы между прислугой и господами. Два дня подряд с нами обедал доктор Патиссон, похоже, он жил теперь в замке. Со мной доктор держал себя по–приятельски, окликал, спрашивал, как понравилось то или иное блюдо. Еще придумал такую забаву: кидал с господского стола то кисть винограда, то банан. Леонид Фомич не выносил никакой суеты за трапезой, но затея доктора пришлась ему по душе, тем более что тот подвел под нее научную базу. Творческие интеллигенты, объяснил он Оболдуе- ву, чрезвычайно смышленый, цепкий народец, все хватают на лету. В новой России их вполне можно использовать для увеселения солидной публики, в качестве фокусников или шутов. Тем самым они достойно завершат свою историческую миссию. Улучив минутку, Изаура Петровна намекнула, что больше я не увижу свою пассию, дескать, Лизу отправили учиться за границу, от греха подальше. Услышав эту новость, я ничем не выдал своего отчаяния, но, видно, что–то все же проскользнуло, потому что Изаура Петровна сочувственно добавила: «Не переживай, дурачок, утешу за двоих…»
Обманула или ошиблась: Лиза была здесь. Я курил возле пруда, где в прозрачной воде, пронизанной солнечными лучами, плавали важные карпы и доверчивые беззубые гибриды мелких декоративных акул, услышал сзади шаги. Оглянулся — то была она, моя безнадежная любовь.
Лиза присела на парапет, смахнула с ладони в воду хлебные крошки. Рыбы метнулись к добыче сверкающими трассами, словно пруд закипел.
Я затаился, не знал, что сказать. На Лизе было длинное светлое платье, выглядела она осунувшейся, бледной. Тоже ведь переживает, маленькая.
После довольно продолжительной паузы она проронила небрежно:
— Вам к лицу, Виктор Николаевич… Особенно шляпа с перьями.
— Тебе правда нравится? Батюшка распорядился. Я его, кстати, понимаю. По законам эстетики все детали должны соответствовать общему замыслу.
— В человеке все должно быть прекрасно… — поддержала она.
— Чехов, — подхватил я. — Когда–то им все увлекались. В нынешней прогрессивной России ему вряд ли нашлось бы место. Скукожился бы, подобно своим говорливым персонажам.
Покосилась на меня, в глазах нет и намека на обычную учтивую полуулыбку.
— Почему же… Я и сейчас люблю его читать.
После этой короткой разминки резко повернулась ко мне.
— Виктор Николаевич, нам надо кое–что обговорить… Дело в том, что, похоже, наши занятия откладываются на неопределенный срок…
— Почему?
— Не важно. Важно другое. Согласны ли вы бежать вместе со мной?
Ее лицо запылало, в очах — бездна. В этот момент я поверил ей окончательно. Поверил, что она лучше, мудрее, мужественнее и старше меня. А также в то, что она любит меня. Незаслуженный подарок судьбы — и слишком запоздалый. Моя воля была уже сломлена, вдобавок я подозревал, что мне в пищу добавляют какое–то снадобье, размягчающее психику. Иначе как объяснить, что, превратившись в домашнего клоуна, в ничтожное пресмыкающееся, в забавную игрушку олигарха, я радовался жизни и тому, что жив, как никогда прежде?
