Вячеслав Барковский - Выродок (Время Нергала)

Теперь ОН подходит к жертве сзади и руками раздирает ягодицы. Жертва уже не может кричать. Только хрипит. Одной рукой ОН берется за мошонку, другой вводит свой член в разрыв ануса и работает им словно поршнем! Это… это… не могу! Это не просто отвратительно, это… — Слышно было как журналист давится, кашляет, но потом уже явно через силу, хрипя, продолжает: — ОН отрывает мошонку, отходит от жертвы, любуется делом своих рук, снова подходит к жертве… ОН… ОН выдавливает глаза жертве и вставляет вместо них яички жертвы… Вы слышите? Вот каково время Нергала! Кровь, кругом кровь… Все багряное. Я ничего не вижу! Нет! Я не позволю! Повсюду внутренности жертвы! На шкафах, на полу. Время Нергала! ЭПОХА НЕРГАЛОВ! ОНИ ПЕРЕГРЫЗАЮТ горла своим жертвам, ОНИ УНИЧТОЖАЮТ… Врешь! Я сам уничтожу вас! Я сам…

— Он готов! — сказал Тимохин генералу. — А мы сидим, едрена вошь! К штурму, мужики!

Но никто не успел ничего сделать. Из телефонной трубки слышен крик Выродка:

— Стой, сволочь! Не трожь баллоны! — Потом Выродок прямо в трубку крикнул: — Этого прикончу, и твоя очередь, генерал! Ты моя последняя любовь! Стой, журналист! — После этого несколько секунд были слышны звуки какой-то возни, невнятный вопль журналиста и вдруг раздался страшный грохот. Из окон операционной вырвались языки пламени.

— Спасайте людей! — на ходу кричал Тимохин, бежавший следом за генералом. Во дворе и в корпусах началась паника.

— Выводите больных! — кричал он своим бойцам. Потом схватил за руку пробегавшего мимо врача. — У вас автобусы, машины, транспорт вообще есть какой-нибудь?

Врач, видно, с трудом мог сообразить, зачем военному в камуфляже понадобился транспорт.

— Фургон есть, на котором продукты возим, похоронные машины.

— Гоните все сюда. Будем больных грузить. Надо с территории их вывезти. Здесь затопчут, да и пожарные приедут.

Из горящего корпуса потянулась цепочка людей в халатах, пижамах, серых больничных куртках. Бойцы кричали, требовали освободить дорогу. Во двор въехал фургон. В него стали укладывать тех, кто уже давно и не чаял увидеть белый свет. Одни плакали, другие бились в истерике и норовили соскочить с носилок, третьи лежали молча, безучастно глядя в небо.

— Со второго этажа выносите в первую очередь, — кричал Тимохин и сам рванул туда, где уже вовсю полыхало.

Успенский подбежал к операционной, ударил ногой дверь, ворвался с криком:

— Ну, где ты, грязный ублюдок?! Задушу, сволочь! — Ему казалось, что ненависть и ярость самого его превратили в Нергала-Выродка. Прямо перед ним зловеще полыхали трупы сестер, распростертые в окнах. На полу едва различимые из-за густой пелены дыма лежали старики.

Вдруг откуда-то сбоку на него с криком «Время Нергала пришло!» обрушился журналист. Успенский одним ударом свалил его, потом рывком поднял с пола, вгляделся, прохрипел:

— А ты-то здесь какого хера? — и потащил Любомудрова в коридор.

К нему подбежал Тимохин.

— Ищи Выродка! — страшно прокричал Успенский. — Уйдет! — Он вытащил окровавленного, в дымящейся одежде журналиста во двор, и сам, задыхаясь, упал рядом с ним на землю. Подоспевшие бойцы оттащили их в безопасное место.

Со двора одна за другой выезжали машины с больными. За фургоном бежала девушка и кричала:

— Папа, папа, я хочу с тобой! Я тоже хочу уехать!

Ее схватил в охапку кто-то из бойцов, унес в соседний корпус. Она пыталась вырваться. Он на ходу что-то втолковывал ей успокаивающее и материл по-черному.

Во дворе уложили погибших. Погибли всё, кто был в операционной, несколько пациентов угорели, пытаясь спрятаться от огня и дыма кто в туалете, кто под матрацами.

Черные, еще не остывшие от ярости и отчаяния Успенский с Тимохиным подошли к трупам.

— Ну, ищи своего ублюдка-выблядка! — сказал подполковник и тут же указал пальцем на огромное тело. — Уж не он ли?

Успенский подошел к погибшему ближе, наклонился, попросил:

— Посветите фонариком кто-нибудь! Хоть и светает, а все равно плохо видно.

Бойцы направили на труп лучи нескольких фонарей. Вид тела был ужасен. Череп полностью раздроблен, вместо лица обгорелое кровавое месиво. Мертвец был абсолютно голый.

— Что там журналист насчет змеи говорил? — спросил вдруг генерал.

Тимохин не сразу понял, потом ответил:

— Говорил, что на плече татуировка в виде змеи. — Потом сам наклонился к телу и с облегчением, хотя в то же время с сомнением, проговорил: — Неужто ОН? Хотя на змею это мало похоже.

— Похоже, — сказал Успенский и добавил: — Журналист говорил «стилизованное изображение змеи», — и тут же приказал: — Сестер, нянечек, которые ЕГО видели, сюда!

Нянечек и сестер на момент вторжения Выродка в корпусе было семь человек (как раз было время пересменки, да еще одна забежала к подруге из соседнего корпуса), три сестрички и нянечка погибли. Три оставшиеся, хотя и не в состоянии были долго смотреть на труп, но сказали определенно: «ОН! ВЫРОДОК!» Все узнавали ЕГО по, хотя и обгорелому, но крепкому, сильному телу и татуировке.

— Может, в палатах были посетители мужчины? — продолжал настаивать генерал.

Обе сестры с первого поста, что на первом этаже, сказали, что у них мужчин не было. Нянечка сидела на втором, но посетителей не запомнила.

— Вроде был один, — после некоторого раздумья сказала она, — но на ЭТОГО не похож. Тот молодой, красивый… — добавила она и осеклась, взглянув на изуродованный труп. Помолчала и решительно закончила: — Выродок это! Точно! Его Антихристово тело!

— А вон смотри, еще два здоровых мужика! — сказал вдруг Успенский и перешел к трупам двух мужчин, у которых тоже головы были сильно повреждены.

— Это наши санитары, — сказала заведующая отделением. — Из-за меня погибли. Я им спирту обещала, да не успела принести.

— Вы точно их узнаете? — спросил генерал. — Смотрите, у одного вон и татуировка на плече. Тоже вроде на змею похоже.

— Змея, — согласилась врачиха, — да только не такая. Он сидел когда-то. С тех пор, наверное, остался знак.

— Это он, санитар наш Володя, — подтвердила нянечка. — Хоть лица и не разглядеть, а точно он.

— Второй пожар в жизни Выродка, — задумчиво сказал Успенский. — Неужели в этот раз действительно сгорел? — помолчал и добавил: — Если так, то спасибо журналисту. Это ведь он кислородные баллоны взорвал. Только как ухитрился? Да еще в таком состоянии?

— Мог подготовиться, — ответил Тимохин. — Пока Выродок по корпусу бегал. Кстати, ты психиатр, хоть и в прошлом, как он, совсем с катушек сошел?

— Да нет, я думаю реактивное состояние.

Реакция на пережитое. Отлежится, отойдет. Ну, давай, командуй! Повезем этих троих в свой морг на вскрытие и заключение авторитетной комиссии. Иначе не поверят!

Трупы Выродка и двух санитаров погрузили в ведомственную санитарную машину.

Первым уехал подполковник Тимохин. Успенский задержался еще поговорить с заведующей и сестрами.

Фургон Тимохин увидел неподалеку от интерната, «в чистом поле». В кабине никого не было. Видно, водитель вывез пациентов и убежал обратно, в интернат, помогать.

Тимохин вылез, подошел к фургону. В нем на полу лежали старцы и бормотали что-то свое, понятное только им да Всевышнему. Вокруг машины бродили еще несколько стариков и старух.

К подполковнику подошел человек в серой больничной куртке. Он посмотрел на существо в камуфляже блеклыми серыми глазами, светло улыбнулся и робко протянул букетик жухлых полевых цветов.

Тимохин обнял старика, что-то сдавило горло. Он прокашлялся и сказал:

— Сейчас обратно в койку вернешься, батя. Опять будешь лежать, отдыхать. Он не знал, что сказать старику. Всю жизнь он за кем-то гонялся, стрелял, и в него стреляли, бил и бывал бит, материл, и его материли, а теперь понял вдруг, что отвык от обычных, нормальных слов и чувств.

Подъехала машина Успенского. Генерал тяжело вылез, постоял, потом спросил:

— Как думаешь, кончился ОН, в смысле Выродок?

— Не знаю, — почему-то зло ответил Тимохин. — Но думаю, что все! Спекся! Он отвернулся и, приобняв старика за плечи, сказал: — Пойдем, батя, пока тишина, цветочки пособираем.

Успенскому вдруг стало тоскливо и одиноко. Водитель открыл дверцу.

Генерал махнул рукой Тимохину со стариком и сел в свой бронированный лимузин.

«Два дня тому назад на берегу озера под городом Приозерском найдены трупы двух мужчин.

Работники правоохранительных органов утверждают, что преступник, перед тем как убить, долго измывался над своими жертвами. У обоих выколоты глаза, отрезаны (или отгрызены) губы, оторваны половые органы. Обе жертвы перед смертью были изнасилованы в извращенной форме. После убийства преступник расчленил обоих мужчин, вспорол им животы. Отдельные части тела и внутренности разбросаны по сторонам и в момент обнаружения тел находились на значительном расстоянии от места совершения преступления. Одежда жертв разодрана и также разбросана. Некоторые части тел сожжены.