Душан Митана - Конец игры
— Я, собственно, пришел за вами.
Славик услышал пискливый скрип; мать поднялась с кресла, пружины жалобно запели.
Виктор Ружичка на мгновение перестал жевать бутерброд и застыл в позе хорошо воспитанного гостя — в правой руке бутерброд с ветчиной, в пяти сантиметрах ото рта, ладонь левой руки — неловко согнутой, почти вывернутой в локте — подставлена под бутерброд, чтобы, не дай бог, не насорить на ковер.
— За мной?
— Внизу ждет машина, поедете со мной.
Мать шагнула вперед и встала между ними, точно собственным телом пыталась защитить сына от опасности.
Виктор Ружичка уже снова начал жевать, но, по-видимому, потерял аппетит: рот был набит едой, но в глазах прочитывалась лихорадочная сосредоточенность на чем-то совершенно не связанном с пищей — на чем же?
— В ходе следствия всплыли новые факты, которые требуют объяснения. — Капитан говорил строгим, официальным, бесстрастным тоном, к какому прибегают воспитанные люди, вынужденные говорить собеседникам вещи для них самих столь неприятные, что они вообще предпочли бы молчать.
— Пожалуйста, — сказал Славик равнодушно. — Спрашивайте.
Голос капитана едва заметно потвердел.
— Благодарю за разрешение. Буду спрашивать. Только не здесь.
У Славика увлажнились ладони.
Алжбета Славикова воинственно выпалила:
— Надеюсь, это не означает, что сын мой арестован?
Капитан поднял брови — высоко, чуть ли не до половины лба: точно слова матери в чем-то обвиняли его, но главным образом — поражали.
— Ничего такого я, кажется, не сказал. Или вы считаете, что есть какие-то причины для такой… меры?
И обратился к Славику:
— Пан режиссер, прошу вас, поедемте со мной.
— Почему вы его уводите? — взвизгнула мать.
Капитан, не отвечая, резко повернулся и пошел к двери. Но когда раздались всхлипы матери, он нерешительно остановился и неприязненно, угрюмо бросил через плечо:
— Успокойтесь, пани Славикова.
Виктор Ружичка вытащил из кармана кремовато-желтый аккуратно сложенный платок (рука матери!), тщательно вытер пальцы, положил платок обратно в карман и подошел к ней. Ласково коснулся ее плеча и успокаивающе сказал:
— Не волнуйся, Беточка. Все идет нормально. Полагаю, дело касается обычных показаний.
Хотя Ружичка и адресовал свои слова матери, стараясь изо всех сил, чтобы они не звучали вызывающе — словно боялся, что капитан воспримет их как недопустимое вмешательство в его полномочия, — тот быстро повернулся и, смерив удивленным взглядом робко улыбавшегося Виктора Ружичку, согласно, без всякого гнева или неприязни, качнул головой. Нечто похожее на благодарность за сотрудничество.
— Вы юрист? — спросил он; но это было скорее утверждение, чем вопрос. Виктор молча кивнул. — Впрочем… — продолжил капитан, но тут же осекся. С минуту он внимательно глядел на мать — она крепко держала руку Виктора, усталая, измученная, — потом обронил: — Нет, в таком состоянии… — Он говорил будто сам с собой, размышляя вслух: — Кстати, я и вас охотно расспросил бы кое о чем, пани Славикова, но боюсь, вы сейчас слишком… так сказать… взволнованы.
— Вы ошибаетесь, товарищ капитан, — резко обрубила она. — Вы даже не представляете, сколько я могу выдержать.
Капитан призадумался:
— А вы смогли бы… хотя нет, вы слишком возбуждены, еще по дороге вам станет… — Он опять умолк, но после минутного колебания продолжил: — А впрочем, почему бы нам и не проделать это здесь. — Он снова впился глазами в мать: — Вы готовы объяснить мне некоторые детали?
— В любое время. Мне нечего бояться. — Казалось, недооценка ее сил обижает мать.
— Что ж, хорошо, — сказал капитан. — По крайней мере это ускорит дело.
Он снова перешел на официальный тон.
— Пан режиссер, если не ошибаюсь, у вас пишущая машинка? Я могу ею воспользоваться?
— Разумеется. Сейчас принесу.
— Спасибо, — сказал капитан поспешно, — не хотелось бы вас утруждать. Здесь я уже немного ориентируюсь.
Он пошел к кухне.
— Там кухня, — предупредил Славик. — Машинка в кабинете.
Капитан остановился в растерянности.
— Серьезно? — улыбнулся он. — Пожалуй, я слишком понадеялся на свою память. — Он постоял, сосредоточенно глядя на ковер, словно искал там что-то. Что? Что он там выискивает? Славик застыл в судорожном напряжении — там, да, именно на этом месте… — Здесь мы ее нашли, если не ошибаюсь, — пробормотал Штевурка. — Здесь она лежала, а рядом… н-да… — не договорив, он прошел в кабинет.
Нож, мысленно докончил Славик фразу капитана. Им овладело тревожное беспокойство, но вскоре страх сменился защитной спасительной иронией. Поведение капитана вдруг показалось ему смешным; дешевые театральные номера, ухмыльнулся он, спектакль, рассчитанный на эффект; словно он знает за мной слабость поддаваться внушению. И все-таки — дешево, но впечатляюще — на меня ведь это и впрямь подействовало, пусть даже на мгновенье; лучше было бы поехать с ним, там было бы легче; что он намеревается делать? Неужто надо мной уже сгущаются тучи?
Капитан вышел из кабинета с пишущей машинкой. Черт бы его побрал, ишь как ловко устраивается, конечно, остался здесь умышленно — вот уже вложил в машинку бумагу с копиркой!
— Я вас долго не задержу, лишь небольшая формальность. — Он широко развел руками: — Прошу садиться.
Виктор Ружичка поправил сдвинувшийся узел галстука и деликатно заметил:
— Мое присутствие, вероятно, нежелательно. — Он вопросительно посмотрел на капитана.
Капитан, чуть подумав, нерешительно кивнул, но тут же следом махнул рукой:
— Да нет, что вы… это же не официальный допрос. Кое-что придется выяснить, а потом можете продолжить… свой праздник.
Славик вскинулся:
— Какой праздник? Мы ничего не празднуем, нам нечего праздновать…
Капитан виновато поднял обе руки: сдаюсь! И сказал с извиняющейся улыбкой:
— Простите, я не то имел в виду… вы правы, мои слова совершенно неуместны, не так ли? Мне, в самом деле, неловко. — И тут же, с места в карьер, продолжил: — В своем предыдущем свидетельстве вы показали, — обратился он к матери, закуривавшей в эту минуту сигарету, — что в ту ночь, когда была убита жена вашего сына, ваш сын всю ночь провел у вас. Вы настаиваете на своем показании?
Мать ответила твердо, без колебаний:
— Разумеется.
Капитан встал из-за пишущей машинки.
— Впрочем, обойдемся пока без протокола. — Он вытащил из кармана блокнот. — Лишь несколько неофициальных заметок. — Он мягко улыбнулся, в упор глядя на мать. — Потом, когда вы почувствуете себя лучше, мы составим официальный протокол.
— Я чувствую себя вполне хорошо, — отрезала мать. — Сколько раз надо повторять.
— Приятно слышать, — сказал капитан. — В самом деле.
Понятно, теперь мне уже понятно. Славик налил себе водки, он делает это с расчетом, у него все заранее обдумано, ему снова удалось ее раззадорить.
— Выпейте, пан режиссер, — доброжелательно сказал капитан. — А вы, пани Славикова, не откажетесь? — Он налил матери немного водки.
Славик удивленно глядел на рюмку: кто ему налил? Туда-растуда твою птичку; как говорится «в силу привычки»! Даже после пятилетнего перерыва организм для поддержания сил нуждается хоть в капле алкоголя. В стрессовом состоянии. Он уж было хотел поставить рюмку на стол, но, заметив испуганный взгляд матери, взбунтовался: что ты так на меня смотришь, уж не думаешь ли, что одна рюмка свалит меня, не беспокойся, я уже не болен, обойдусь и без няньки, я крепко стою на ногах, каждая крайность есть неестественность sui generis, не правда ли, любезный «ликвидатор»? Бррр, хорошо.
— Спасибо, мне не хочется, — Алжбета Славикова решительно отказалась от предложения капитана.
— Ваш сын действительно был всю ночь у вас, пани Славикова?
— Был там, где ему положено было быть…
— Странно, — заметил капитан с понимающей, ироничной улыбкой.
— Что же в этом странного?
— Раздвоение личности. Как объяснить, что он был в двух местах одновременно. Дело в том, что есть свидетель, который видел, как ваш сын в четверть второго ночи входил в подъезд дома на Маркушевой улице. В подъезд этого дома, пани Славикова! В котором вы сейчас празднуете свой день рождения!
Все кончено, пронзила Славика мысль, угроза сбылась, удар совершился, пришло время переброски на заранее подготовленные позиции; этот болван таки все им выложил.
Капитан пожал плечами и отвернулся от матери; вид у него был разочарованный, недовольный, как у человека, приложившего все усилия, чтобы протянуть руку ближнему, но тот из какого-то непостижимого, самоубийственного упрямства отказался от помощи, хотя было совершенно ясно, что положение его безнадежно и без помощи ему не спастись.
— Пан режиссер, вы действительно ту ночь провели у своей матери и вообще не были дома?
