Эмиль Габорио - Рабы Парижа
Норберт глазел по сторонам, стараясь ничего не упустить, и даже не заметил, как герцог остановил лошадь перед домом с вывеской нотариуса. Окрик отца словно пробудил его от волшебного сна. Герцог велел сыну подождать и вошел в дом.
Норберт от нечего делать стал рассматривать прохожих.
Вдруг один из них ударил его по плечу.
— Что, старых друзей не узнаешь?
Это был Монлуи, сын одного из крестьян герцога.
Уже лет пять, как он исчез из Шандоса.
Теперь он учился в юридической академии и щеголял в мундире со сверкающими пуговицами.
Пока один из знатнейших господ Франции превращал сына в мужика, один из его крестьян старался сделать своего сына господином.
— Что ты тут делаешь? — небрежным тоном поинтересовался Монлуи.
— Жду отца, — буркнул Норберт, впервые в жизни шокированный убожеством собственного костюма.
— Я тоже. Но это не помешает нам с тобой выпить кофе?
Не дожидаясь согласия Норберта, Монлуи потащил его через дорогу в гостиницу.
— Я предложил бы тебе партию в бильярд, — продолжал студент, прихлебывая из чашечки горький напиток, — но это стоит денег, а твой отец так скуп, что вряд ли у тебя найдется хоть одна монета.
Норберт никогда не держал денег в руках и не совсем понимал, о чем идет речь, но иронические нотки в голосе бывшего компаньона по детским шалостям заставили его покраснеть от стыда.
— А мне отец не отказывает в деньгах, хоть я и сам могу на себя заработать. Когда же я получу степень бакалавра, виконт де Мюсидан возьмет меня на должность секретаря, и я поеду с ним в Париж. А ты что будешь делать?
— Не знаю…
— Так я тебе скажу. Всю жизнь будешь пахать землю, как отец. А ведь ты — самый богатый человек в округе и едва ли не самый знатный аристократ Франции… Я — всего лишь сын крестьянина, но насколько я счастливее тебя!
… Когда герцог вышел от нотариуса, Норберт сидел на прежнем месте. Они весьма скромно пообедали в гостинице и в полном молчании вернулись в замок.
С этого дня в юноше начали происходить немыслимые прежде перемены.
Несколько слов, небрежно брошенных случайным встречным, уничтожили в его душе все, что в течение шестнадцати лет упорно взращивал герцог.
2Внешне Норберт почти не изменился: по-прежнему казался покорным и много работал.
Но надо было видеть его лицо, когда он оставался один! Оно сразу же теряло беззаботность и приобретало выражение мрачности и отчаяния.
Он стал замечать вещи и обстоятельства, которые раньше не привлекали его внимания.
Он понял, что его место не среди крестьян, а среди тех молодых дворян, которые летом приезжали из Парижа в соседние поместья и сидели по воскресеньям на передних скамьях церкви в Бевроне. Там же Норберт встречал убеленного сединами графа де Мюсидана и гордого маркиза де Совенбурга, заставлявшего крестьян кланяться ему до земли. Оба надменных аристократа спорили между собой за честь первым пожать руку герцогу де Шандосу и его сыну.
Какими счастливыми казались их жены и дочери, подметающие паперть подолами ослепительно богатых платьев, когда его отец в простой крестьянской одежде галантно целовал им руки по всем правилам придворного этикета!
Значит, место Норберта — рядом с ними. Но почему же тогда на них — шелк, бархат и бриллианты, а на нем и на отце — простая холстина?
Этот вопрос мучил его днем и ночью.
Причиной не могла быть бедность: Норберт теперь видел, что никто из соседей не имеет столько земли, сколько его отец. Он знал уже, что все стоит денег, в том числе и земля. Подслушав разговоры работников, юноша понял, что герцог ужасно скуп и вместо того, чтобы пользоваться всеми благами жизни, которые доставляют людям деньги, похоронил все золото в погребах замка и ходит каждую ночь пересчитывать свои сокровища и любоваться ими.
В другой раз Норберт услышал, как крестьяне жалели его. И кто-то проговорил угрожающим тоном:
— Ну, был бы я на его месте!
Однажды, выходя из церкви, старая маркиза де Совенбург сказала о нем довольно громко:
— Бедный мальчик! Как жаль, что он так рано потерял мать!
Что могли значить эти слова? Только одно: он, оставшись без матери, оказался в безраздельной власти отца. Тогда кто же во всем виноват, если не старый де Шандос?
А чего стоили Норберту ежедневные встречи с молодыми дворянами, весело скакавшими мимо на чистокровных английских лошадях, когда он, потный и усталый, шел за плугом…
Они издалека вежливо кланялись ему…
Как он их ненавидел!
— Что они делают зимой и осенью в каком-то там Париже? — спрашивал себя Норберт.
До сих пор он знал только три вида времяпрепровождения: работа, церковь да еще гулянья в Бевроне, где молодежь пила кислое вино, гнусно ругалась и заводила драки.
Эти деревенские забавы вызывали у него отвращение.
Но какие развлечения существуют еще?
Норберт не знал.
Юноша чувствовал, что за пределами отцовских полей есть загадочный мир, полный чудес и наслаждений.
— Что же происходит там? — неотступно думал он и не находил ответа…
Спросить было не у кого.
И тогда Норберт взялся за книги.
Прежде уроки грамоты навевали на него здоровый крестьянский сон. Теперь же он проводил за чтением целые ночи.
Новое увлечение сына не входило в планы герцога и было немедленно запрещено.
Но юноша впервые ослушался отца и часто пробирался по вечерам в одну из самых отдаленных комнат замка, где хранилась библиотека его матери.
Норберт набросился на книги, как голодающий на кусок хлеба, и жадно читал все подряд, без разбора, пока, наконец, в голове его не смешались воедино романы и история, прошедшее и настоящее…
И тогда из этого хаоса возникли две ясные и четкие мысли. Первая заключалась в том, что он — самое несчастное существо на свете. Вторая — что он ненавидит своего отца, ненавидит так сильно, что только непреодолимый страх перед герцогом мешает превратить это чувство в действие.
Так прошло полтора года.
Настал день, когда герцог решил открыть наследнику свою тайну, чтобы возрождение славы и могущества герцогов де Шандосов стало целью и его жизни.
В воскресенье старик пришел с сыном из церкви и остался с ним наедине, отослав слуг.
Никогда Норберт не видел отца настолько взволнованным. Перед ним был не сгорбленный под бременем лет и трудов фермер, а гордый аристократ, готовый помериться знатностью и богатством с самим королем.
Сначала герцог рассказал сыну историю рода де Шандосов, начало которой терялось в легендах глубокой древности. Затем описал деяния всех знаменитых героев, носивших это имя, подробно перечислив, чем и когда они были пожалованы, с какими королевскими домами заключали браки, какими богатствами владели.
— Де Шандосы, как истинные государи, собирали подати, имели крепости, содержали армии. Вот кем мы были! И что нам с тобой осталось от всего этого величия? Почти ничего. Дворец в Париже, этот замок, немного земли — не более, чем на двести тысяч ливров годового дохода. Жалкие гроши по сравнению с пятью миллионами, которые получали наши предки…
Норберт был потрясен.
Он и прежде слышал, что отец очень богат, но огромные числа превосходили самые смелые предположения.
Его предки имели пять миллионов в год, а он вынужден собственноручно пахать землю…
Отец получает двести тысяч, а их комнаты в замке не лучше крестьянского жилья!
У предков было целое войско, а ему всякая сволочь говорит "ты"!
Возмущенный Норберт, преодолев обычный страх перед герцогом, встал — и уже было собрался обвинить отца в скупости, но тут силы изменили юноше.
Он снова опустился на скамью и тихо зарыдал.
Старик ничего не заметил.
Меряя крупными шагами комнату, он продолжал оплакивать утраченное величие рода.
— Мое состояние ничтожно, совершенно ничтожно для нынешнего варварского времени! Разбогатевшая при узурпаторе Бонапарте буржуазия скупает за гроши замки обнищавшего дворянства и пишет на их гербовых щитах свои мещанские фамилии. Эти безродные, скороспелые толстосумы хотят грязными деньгами уничтожить древнюю благородную аристократию!
Юноша немного успокоился и следил за быстро шагающим герцогом глазами, полными слез и ненависти.
Наконец, старик остановился перед сыном, желая особо выделить следующую часть своей речи:
— Мы, родовая аристократия, можем отстоять себя только их же оружием. Деньги! Нужны деньги! Чтобы дом де Шандосов мог с честью занимать подобающее ему место у трона, нам надо иметь не менее миллиона ливров дохода. Слышишь, сын мой: не менее миллиона!
Молодой человек, несмотря на все старания, почти ничего не понимал.
Точнее говоря, он понял только то, что было созвучно его собственным мыслям и ощущениям.
