Владимир Кашин - Тени над Латорицей (Справедливость - мое ремесло - 3)
- Скажите, пожалуйста, а почему вы со мной заговорили? Зачем сели около меня? Ведь свободных скамеек сколько угодно. Я, конечно, не против, но все-таки...
- Во-первых, вы моя помощница. Хотя и случайная, - шутливо ответил Коваль. - Во-вторых, моей Наташке тоже двадцать. С нею часто сидим вот так же и разговариваем.
Коваль умолк, что-то вспомнив, и сорвал ланцетовидный лист вербы.
- Но, смотрю, - продолжал он, - очень уж вы разные. Наташка веселая, бойкая. Вы, может быть, тоже бойкая, только не очень веселая. А это странно - в двадцать лет не быть веселой. Мне кажется, что вы если и радуетесь чему-нибудь, то тоже как-то печально. И ненадолго. Я не ошибся?
Таня молчала.
- Хорошо, не отвечайте. И простите, что задаю вам такой интимный вопрос.
- Нет, пожалуйста. Вы человек для меня чужой. Можете спрашивать то, что близким людям не разрешается спрашивать. Интересно, как выглядит ваша дочь? Может быть, я ее знаю. В Киеве у меня много знакомых.
- Как выглядит? Она, пожалуй, не такая красивая, как вы, но, простите, ласковее и проще, а потому - привлекательнее. Вы уже словно утомлены в свои двадцать лет, а в ней бурлит и бушует сама жизнь. Может быть, вы пережили какую-то трагедию? Она вот мать потеряла, но постепенно выровнялась, не сломалась. Я рад, что Наташка растет хорошим человеком.
- У меня родители живы-здоровы, - сказала Таня. - А вы никогда со своей дочкой не ссоритесь?
- Всякое бывает. Но в большинстве случаев виноват я и мои привычки. И вот эта разница между вами и ею заставляет меня задуматься. Очень хочу понять, в чем тут дело.
- Я в школе тоже пыталась понять, почему люди одного возраста видят окружающий мир с разной высоты. Мне, по глупости, казалось, что у них должна быть одинаковая точка зрения на жизнь. Когда впервые обула туфли на высоком каблуке, решила, что и у меня появится другой, может быть, исполненный превосходства, взгляд, другие мысли - ведь земля стала от меня дальше, а небо ближе. Но ничто, ничто не изменилось. Кроме походки.
- Вы удивительная девушка. - Коваль внимательно смотрел на нее.
- А еще раньше, - ободренная его репликой, продолжала Таня, - а еще раньше я думала, что люди с разным цветом глаз видят по-разному. Говорят ведь, что один смотрит на мир через розовые очки, а другой - через черные. Вот я и решила, что цвет глаз тоже влияет на отношение к миру. Долго носилась с этим. В шестом классе даже пробовала написать на эту тему "научный трактат". Меня не поняли и высмеяли. Но не исключено все же, что я была права. Вот у вас глаза серые, они светлее, чем мои, карие, - и у вас должно быть светлее в глазах. Беда, не могу сравнить свою "видимость" с вашей и потому считаю, что вижу не менее ясно, чем вы. Нет, все это, наверно, чушь, ребячество. - И она впервые за все время разговора рассмеялась.
- Таня, - сказал Коваль, - неудовлетворенность у вас наносная, все это пройдет. А мир люди видят по-разному в зависимости не от цвета глаз, а скорее - от цвета души.
- Интересно!
- И душу, в отличие от глаз, можно всполоснуть и даже отмыть. Тогда и в глазах становится светлее.
- Вы хороший человек, Дмитрий Иванович, - неожиданно сказала Таня. Никогда не думала, что в милиции есть такие люди. Хотите, я вам скажу, что я сама о себе думаю. Откровенность за откровенность. Я давно себя проанализировала. Все свои поступки, желания, все-все. Старалась быть объективной, по возможности. Я все это сделала потому, что люблю себя, и жалею, и хочу понять. И знаете, к какому выводу пришла? - Таня посмотрела на Коваля, который задумчиво скручивал пальцами зеленый лист вербы.
- К какому?
- Однажды я поняла, что всегда нападаю. Даже тогда, когда меня и не думают обижать. Я почувствовала, что лицо у меня всегда напряженное, фразы готовые, тон - тоже. Зачем? Почему это во мне? Что мешает мне жить, как все люди, что мешает чувствовать себя свободной, раскованной, счастливой? Кого я всегда боюсь? Ведь некого мне бояться - все кругом совсем не страшные люди. Потом поняла, что эта болезнь у меня уже давно, раньше я просто не вникала в нее. Возможно, поэтому я и в милиции так себя вела. Таня перевела дыхание, потом продолжила: - Впрочем, зачем я все это рассказываю? Вам ведь безразлично, что творится у меня в душе, вам нужно спешить к своей дочери.
Она вскочила. Коваль тоже встал.
- Вот вы и на меня напали. Рассказывали по своей воле, а теперь нападаете. Ну что ж, будьте здоровы!
- Простите, если обидела, - совсем другим тоном произнесла Таня. Мне, знаете... Как гляну на вас... Мне просто ваша форма мешает, даже пугает. Глупо, конечно. Еще раз простите, пожалуйста. Вам куда? Направо? И мне туда. Разрешите с вами, Дмитрий Иванович?
- А кроме формы, вам ничего не мешает? Мой возраст, например, другое, мол, поколение, выжившие из ума, прямолинейные старики?
- Нет, что вы! Я просто не привыкла быть рядом с человеком в форме, улыбнулась девушка.
- Это пройдет, - миролюбиво сказал Коваль. - Это у вас до сих пор обида на сержанта. А вот если, не дай бог, как говорится, попадете в беду, будете искать, будете во все глаза смотреть, нет ли поблизости этой самой формы. Чтобы вас защитила.
- Я сама себя могу защитить!
- Гм, - усмехнулся Коваль. - Это неплохо. Ну что ж, пойдемте.
Уже стемнело, зажглись фонари.
- Они были черствыми, эти дети, - рассказывала Таня. - Меня не спасало и то, что переходила из школы в школу. В каждой находились такие. Они нутром чуяли, едва я появлялась в классе, что лучшего козла отпущения им не найти. Может быть, на лице у меня был постоянно написан страх. Знали, что я их боюсь, и это нравилось. А еще нравилось, как я плачу. У меня слезы были наготове, только тронь - и потекут. Вот так. Наверно, с того времени, с самого детства, и кажется мне, что все должны меня обижать. Если бы я тогда не обращала внимания на их выходки - теперь я уверена в этом, - они сразу от меня отстали бы. Неинтересно ведь мучить человека, который не умеет мучиться.
- И долго все это продолжалось? Я смотрю, сейчас вас не очень-то обидишь. Или точнее: обидеть вас нетрудно, но вы не будете плакать. Только вот гордость у вас болезненная какая-то. Что ж, теперь понятна мне ваша реакция на слова сержанта. Кстати, он тоже наказан, за грубость.
- Все изменилось в шестом классе, - увлекшись воспоминаниями, продолжала Таня. - Была у нас девочка, на которую буквально молились. Первая гимнастка школы, куда там! Одним словом, божество. Я при ней боялась даже разговаривать, а в душе страшно переживала, что такая трусиха. Если бы она сказала: "Прыгай перед дверью учительской!" - я умерла бы, но выполнила бы ее приказ, потому что даже учителей боялась меньше, чем ее. Я презирала себя за трусость, мне казалось, что я - самая худшая, самая ничтожная из всех людей, что это у меня от неполноценности. Но душа не мирилась с этим, и иногда я срывалась на страшную грубость, лишь бы доказать всем и себе, что я тоже человек. Это были вопли отчаяния, и они не помогали найти почву под ногами, а только вызывали новые издевательства и в школе, и во дворе. - Таня задумалась.
- Вы хотели рассказать, как все изменилось в вашей жизни, - напомнил Коваль.
- Как-то в шестом классе эта первая наша гимнастка играла с девочками в настольный теннис. В спортзале все становились в очередь, чтобы с нею сразиться. Мне тоже хотелось поиграть, но я боялась, что опять начнут дергать и насмехаться. Так уж повелось. Я села в угол и с завистью следила за игрой, старалась не попадаться никому на глаза.
- Неужели не нашлось в вашем классе настоящих товарищей, хороших друзей? - перебил ее Коваль.
- Были, и их было много, - вздохнула девушка. - Но не они определяли ход моей жизни. Они были сами по себе, а я сама по себе. Больше того, мои преследователи с другими не были жестоки. Просто я сама поставила себя в такое положение.
Ковалю вспомнились рассуждения о способности некоторых людей провоцировать своим поведением преступление. Один человек легко выходит из сложных ситуаций, другой - их усугубляет и в конечном счете становится жертвой. У Тани такие черты характера, очевидно, проявились в детстве.
- Но выслушайте меня! Так вот, сижу в углу и еле сдерживаюсь, чтобы не зареветь от желания поиграть, а все никак не могу избавиться от своего страха. И вдруг одна из девочек, Валя Левко, начинает спорить с нашей знаменитой гимнасткой - чья очередь играть. Я даже глаза зажмурила: что сейчас будет! Думала - гром и молния! - наша "королева" мигом сотрет Валю с лица земли. Где там! Валя схватила ракетку, оттолкнула "королеву", обозвала ее дурой и стала играть. А "королева" сразу скисла и ушла из зала. Потом я видела, как плакала она в уборной. И я поняла, что даже с такими, как она, можно бороться. С недосягаемыми. Главное - не бояться. Главное - первой напасть и выстоять до конца. Во что бы то ни стало! Любой ценой! С того момента все изменилось. Меня сперва просто узнать не могли. Потом начали побаиваться, уступать дорогу. Никто больше не приставал, не смеялся, потому что я сразу же, не задумываясь, бросалась в бой - первой! Когда стала старше, поняла, что так нельзя. И начала себя укрощать. И вот до сих пор живут во мне лютые враги. "Утверди себя, любого сбей с ног, покажи, на что ты способна!" - это говорит одна Таня. А другая сдерживает ее: "Не надо, отступись, отойди. Ты ведь боишься". Вот мы и пришли, неожиданно оборвала она себя. - Ваша гостиница. Прощайте, Дмитрий Иванович!
