Ольга Тарасевич - Крест Евфросинии Полоцкой
После минутной паузы Инга произносит:
– Саша, я подала на развод.
– Что? Но почему?! Что случилось?..
– Я больше не люблю тебя. Прости.
Саша бледнеет, опускается в кресло. Через секунду вскакивает и, размахивая руками, что-то объясняет, пытаясь переубедить.
Резкости нет. Звука – практически тоже.
В душе другое кино. Или не кино? Все так запуталось. Но ясно только одно: два с половиной года безмятежной семейной жизни – уже пройденный этап. Завершенный. Неизвестно, что будет потом. Но здесь и сейчас, в этой ленте, бегут финальные титры. И остановить это невозможно…
… Как Инга собой гордилась! Это ж надо было сочинить настоящий сценарий фильма!
Героиня втирается в доверие к следователю. Она умна и расчетлива и позаботилась о каждой мелочи. Назвалась именем двоюродный сестры, попросила Таню недельку пожить с родителями за городом, взяла ее сим-карту. Соблазнительно оделась. И смело бросилась под колеса, и мастерски сыграла случайное знакомство. Чем не Сандра Баллок?
Общаясь с Володей, Инга представляла себе, что принимает участие в кинопробах. И вспоминала все, что читала об актерском мастерстве. Залог успеха, гарантия убедительности – реально испытываемые эмоции. И это, как говорит великая Алла Демидова, огромное счастье, потому что за свою жизнь актер проживает множество чужих жизней, и у него больше любви, больше радости, ревности и боли. Всего больше. Он испытывает всю гамму чувств, он впитывает все. После такого даже смерть не страшна. Потому что все уже у актера было…
Инга играла. Но… его руки на ее ободранной коленке. Его глаза. Уставшие, но интригующие, горящие. Его невероятная энергия. Почему-то сразу после знакомства стало казаться: если раньше были тусклые, освещавшие жизнь лампочки, то теперь отовсюду льется мощный свет софитов.
Володя просто сказал:
– Пойдем выпьем кофе.
И перед глазами Инги вдруг возникла картинка веками иссушаемой пустыни, на которую проливается щедрый ливень, и огромная яркая радуга вспыхивает среди благословенных туч.
Она забыла, что надо выяснять подробности. Пытаться подслушать разговоры, заглянуть в документы.
Абсолютный паралич мозга. Совершенное счастье присутствия рядом в общем-то чужого человека. Их редкие встречи пролетали, как одно мгновение.
Все стало окончательно понятно после того, как Инга украла Володины записи. Уже все равно, где Саша, что с ним, почему не звонит. У нее, моментально мысленно снимавшей фильмы с самыми разными сюжетами, уже не оживает картинка их совместной жизни.
Володя женат. Он никогда ее не простит. Не на что надеяться. Не за что бороться, так как и отношений-то никаких не было.
Но не забыть ярких софитов любви. И как в глазах темнеет от тоски. Еще можно различить его удаляющуюся фигуру в толпе прохожих. А такое чувство, что вечность не виделись.
Уйти в никуда. Потому что если оставить все как есть – это будет слишком тяжело, и нечестно, и скучно…
… – Я пока у Тани поживу, – сказала Инга, закончив сборы. – Так лучше для нас обоих. Постарайся меня понять. И, умоляю, давай разведемся быстро и безо всяких претензий. Это единственное, что ты можешь для меня сделать…
***6
В считаные мгновения разверзлись хляби небесные, и потоки воды заполонили все: виднеющийся в отдалении проспект, дорожки перед епархиальным управлением, выложенные кирпичом клумбы. Потемневшее, низвергающее водопад небо разорвала вспышка молнии. И покой погрузился в полумрак. Только теплились огоньки лампад у икон.
Владыка Антоний, вглядываясь в дождь, потер ноющее колено, мысленно сетуя на застарелую травму мениска, и тяжело вздохнул. Когда-то он благословлял похожий ливень…
…Легко следовать Божьему промыслу. После того дивного стечения обстоятельств, позволившего не взять на душу грех убийства невиновного человека, он понял, что вся жизнь отныне будет подчинена служению Господу. Это великое счастье, и другой дороги не надобно. Он, выросший в атеистической семье, ни разу не бывавший в церкви, осознал присутствие Господне в каждом человеке, во всех событиях, и в небе, и солнце, и в прекрасном цветке, и в мельчайшей букашке…
Прежнее бытие отвалилось от него, как шелуха. Все сделалось предельно понятным. Переступить через эту шелуху. И все оставить, и все начать заново.
Он только снял со сберкнижки деньги. Монастыри в те годы едва начали открываться, ближайший действующий располагался аж за тысячу километров, и их надо было преодолеть.
Искушал Антихрист. И билеты пропадали, и девы, при виде которых все монашеские помыслы исчезали, встречались. Но только больше хотелось таких искушений. Каждое преодоление сопровождалось теплом присутствия Святаго духа.
До монастыря пришлось идти двое суток. Дороги и так фактически не было, а осенние унылые ливни превратили путь в сплошное грязевое месиво.
Когда открылась дверь ветхого барака, в котором обитали монахи, едва удалось сдержать крик.
Те самые глаза. Спокойные. Сочувствующие, полные любви.
– Неисповедимы пути Господни. Не думал, что доведется свидеться. Добро пожаловать в нашу обитель…
Только раз обсуждалась, лишь в тот вечер, тема чудесного освобождения отца Игоря. Даже не столько освобождения – отец Игорь не помнил, как все происходило, – сколько того, что ему предшествовало.
А история приключилась жуткая. Отец Игорь поехал в Подмосковье, за благословением к своему духовному отцу, за литературой, за утварью и одеянием церковным. Монастырь-то открыть разрешили, а помощи никакой, только препятствия да насмешки. А настоящий убийца в дом тот нож подкинул, да милицию еще навел. Пришли милиционеры, стали разбираться. Отец Игорь, пожалев пожилого наставника, взял вину на себя. И раскаивался в лжесвидетельстве, и выхода другого не видел, только молился…
В те годы все было по-другому. Сложнее и от того, может, проще одновременно.
Через полгода, проведенных будущим владыкой в монастыре, отец Игорь сделал его, не закончившего даже семинарии, диаконом. Братьев было мало. К тому же в обитель приходили люди преимущественно преклонного возраста. И отец Игорь, устав без помощника, сказал:
– Готов ты уже к делам церковным. Вижу, что осенил тебя Господь особым знамением.
Так появился диакон Антоний. А прежнее имя… Что до него, если являлось оно лишь преградой для того, чтобы увидеть свет истинный…
Да, тогда все было по-другому. И диаконами делались без соответствующего образования, и в сан священника рукополагали не тех, кто призван для окормления паствы, а прежде всего не боявшихся жизнь свою с церковью связать. Да даже епископами становились женатые батюшки. Смутное время. Смутное время, но когда оно прошло…
Удаленность монастыря способствовала тому, что многие факты, обнародованные еще в середине семидесятых, были неведомы братьям. Населенных пунктов вблизи монастыря также не имелось. Поэтому советская власть попросту забыла об этом затерянном среди бескрайних лесов ските. Ну, живут и живут. Молятся, службы проводят. Не на виду – и ладно.
А когда началась «перестройка», и в газетах стали писать о давних и новых обвинениях Глеба Якунина, и вроде бы можно стало читать Библию и ходить в церковь… Да только всех почему-то больше волновало, связаны с КГБ батюшки или нет… Они с отцом Игорем во все это просто не поверили. Решили: козни Антихриста. По отвращению людей от веры. К тому же общество заболело еще сильнее, чем при коммунистах. Вместо девичьей целомудренности стали поощряться конкурсы красоты. Вместо супружеской верности – так называемый свободный брак. Скромность и умеренность сменилась культом денег. Не иконам поклонялись люди, но золотому тельцу.
– Тебе надо принять сан священника, – сказал как-то после вечерней службы отец Игорь. – Ты еще молод, полон сил. Пришло время собирать камни. И вносить свою лепту в построение чистой церкви истинной веры.
– А если… узнают? Про прошлое доведаются?
– Ты изменился, преобразился внешне. И богоугодное дело сделаешь…
Ему не хотелось расставаться со своим духовным наставником. Но перечить воле отца Игоря Антоний не посмел.
Уже став вторым священником в Никольском храме, он понял, что очень многое в структуре церковной власти кажется ему не совсем верным. Но – не судите, да не судимы будете. К тому же работы было так много – не до размышлений. А сил сколько имелось! На все его хватало: на службы, проповеди, беседы с прихожанами и на книги, на сбор средств для нужд храма. Лишь пара часов на сон – а голова ясная и болезни стороной обходили.
Карьера не была самоцелью, но… когда стало понятно, что представился шанс стать епископом, возражать уже желания не возникало. Потому что хотелось сделать для людей и для церкви как можно больше. Тогда казалось, что у епископа есть такие возможности.
Он не бросил епархию и не попросился в отдаленный приход лишь по одной причине.
