Елена Михалкова - Дудочка крысолова
Лизетта и сама увидела по их лицам, что творится что-то странное, и, с трудом поднявшись из пыли, бросилась трясти их одного за другим. Перед старшей девочкой она замерла, вглядываясь ей в глаза и бормоча «Коринна! Коринна!», а затем подскочила к Крысолову и вцепилась в него:
– Что ты с ними сделал?! Отвечай! Что?! Они умрут? Они умирают?!
Он оттолкнул ее в сторону:
– Мертвые они мне ни к чему! Перестань визжать и заткнись, иначе сделаешь им хуже!
Угроза подействовала на женщину – она испуганно помолчала, утирая слезы, затем спросила:
– Куда ты их ведешь?
Теперь настала его очередь молчать. Он смотрел на нее, и от его взгляда она попятилась назад. Крысолов опасался, что у нее хватит сил убежать, но, когда он подошел, разматывая веревку с пояса, Лизетта покорно протянула руки. Ее безропотность заставила его нахмуриться, подозревая ловушку, на которые только и способны женщины, но запястья он связал ей не за спиной, как намеревался, а спереди, зная, что так идти ей будет легче.
Час спустя путник, случайно оказавшийся неподалеку от Хамельна в лесах, что окружают узкой полосой вересковые холмы, мог бы увидеть необычную процессию. По широкой тропе, ведущей к Чертовым Пещерам, шли дети – около дюжины мальчишек и девчонок, странно молчаливых и сосредоточенных. За ними брела женщина в платье с рваным подолом и чепце, сползшем на одно ухо, и веревка от ее связанных рук тянулась назад – к высокому худому человеку с мешком за спиной. Человек зачерпывал что-то, похожее на желтую труху, из висевшей на поясе небольшой котомки и разбрасывал по тропе за собой.
– Зачем ты это делаешь? – подала голос Лизетта, и Крысолов вздохнул.
Они шли не так долго, но она успела освоиться и даже, кажется, смирилась со своим унизительным положением. А освоившись, начала задавать вопросы. На первых порах он пытался отмалчиваться, но тогда она сама принялась высказывать предположения, а долго слушать это Крысолов был не в состоянии.
– Зачем ты рассыпаешь песок?
– Это не песок.
– А что же?
– Кора одного дерева.
– Какого?
– Ты не знаешь. Оно растет далеко отсюда.
– А зачем ты рассыпаешь кору?
– Чтобы собаки, посланные твоим мужем по нашему следу, не нашли нас.
Он обернулся якобы для того, чтобы взглянуть на идущих детей, а на самом деле – бросить взгляд на женщину, и увидел по ее вытянувшемуся лицу, что она ничего не поняла.
– Запах, – пояснил Крысолов. – Кора сильно пахнет, отбивает запах наших следов. Собаки не пойдут за нами, возьмут ложный след.
На этот раз она сообразила. Но на лице ее вместо ожидаемого им смятения отразилось что-то иное… И это что-то привело Крысолова в замешательство.
Он не мог ее понять. Когда он сказал, что отправит ее в Хамельн, чтобы она сообщила горожанам и бургомистру о его условиях, на которых он согласится вернуть детей, Лизетта лишь кивнула. Похоже было, будто это ее совсем не заинтересовало. Зато долго допытывалась о том, как он ввел детей в сонное состояние, в котором они слушаются только его.
Устав от расспросов, он объяснил, что дал им сильно разведенный яд, который в большой дозе вызывает быструю и почти безболезненную смерть, а в малой – животное отупение, в котором тот, кто выпил средство, может лишь подчиняться повелениям другого. Он не сомневался, что сейчас последуют вопросы о том, правильно ли он рассчитал количество порошка, но вместо этого Лизетта спросила, взглянув на него чуть ли не с испугом:
– А зачем тебе такое страшное средство?
Он не понял ее, и она объяснила: самоубийство – грех, а для чего еще носить с собой такое снадобье, как не для того, чтобы окончить жизнь без мук и боли?
Крысолов покачал головой и объяснил, что использовал яд для лечения от бессонницы. Сделай раствор погуще или выпей больше, и заснешь долгим сном без сновидений – не очень-то восстанавливающим силы, но и не изматывающим так, как мучительные ночные часы, в которые не можешь сомкнуть глаз.
Она живо закивала, кажется, обрадованная тем, что он не собирается губить свою душу. Веревки, связывающей ей руки, она словно бы и не замечала и вела себя так, будто они вышли на лесную прогулку.
Крысолов знал, что силы снадобья хватит еще на пару часов, а затем дети уснут мертвым сном. Это означало, что ему необходимо найти подходящую пещеру за то время, что они держатся на ногах.
Он поравнялся с Лизеттой и намотал веревку на руку.
– Послушай… – несмело начала она, когда переварила его слова о действии снадобья, – скажи, а как твое имя?
– Крысолов.
Она помолчала, но затем снова попыталась заглянуть ему в лицо – он уже успел отметить эту ее особенность постоянно приглядываться, словно его лицо могло измениться за то короткое время, что она молчала.
– Нет! Как… как тебя зовут на самом деле?
– На самом деле меня зовут Крысолов, – отрезал он, изнемогая от ее настойчивости.
– Но твоя мать… – не отставала Лизетта. – Как она называла тебя?
Крысолов резко обернулся к ней и наклонился так близко к ее лицу, что она отшатнулась.
– Моя мать называла меня «Эй, выродок!». Тебе достаточно? – со скрытой жестокостью осведомился он, зная, что его вранье надолго заставит ее заткнуться.
Дождался, пока она растерянно заморгает, и снова пошел вслед за детьми, натянув веревку.
Некоторое время прошло в тишине, и он успел погрузиться в свой замысел: за детей он потребует такой выкуп, какой бургомистру не мог присниться и в самом страшном кошмаре. Он разорит этот город! Они проклянут тот день и час, когда решили посмеяться над ним! Он наверняка…
– А как твоя мать называла тебя, когда ты был крошкой?
Крысолов споткнулся от неожиданности. Святой Петр и угодники, возможно ли заткнуть хоть единственную женщину на земле одними лишь словами?!
– Наверняка у тебя было какое-то имя, – задумчиво продолжала Лизетта, незаметно приблизившись к Крысолову и пытаясь заглянуть ему в глаза. – Скажи, какое? Даже если она редко называла тебя им, скажи! Прошу тебя!
Он понял, что если не сказать, то она не отвяжется до самого конца их пути, и страдальчески закатил глаза:
– Вихарт! Ну, успокоилась?! Мать называла меня Вихарт! И хватит об этом.
Некоторое время Лизетта шла рядом с ним в молчании, но затем не удержалась:
– Вихарт – очень красивое имя. Я не знала прежде никого с таким именем.
– И не узнаешь в будущем, если не заткнешься, – грубо оборвал он ее. – Иди молча, ясно? Ты мешаешь мне думать.
На подходящую пещеру он наткнулся почти сразу, стоило им выйти к холмам. Перед ней высилась темно-серая разлапистая ель, а под елью осел замшелый валун, усыпанный подсохшими иглами.
Детей Крысолов усадил возле валуна, свой конец веревки привязал к дереву и достал из рюкзака лепешки, предусмотрительно захваченные в трактире. Лепешек было много. Дети сидели, равнодушно жуя, и по их глазам он видел, что они вот-вот заснут.
Лизетта тоже заметила это.
– Они хотят спать… Бедняжки, столько идти!
Он осмотрел пещеру, выбросил оттуда обглоданные высохшие кости – кажется, кто-то полакомился дикой козой – и вернулся к своим пленникам. У белокурой девочки лепешка выпала из руки, но поднимать ее она не стала, бессмысленно глядя перед собой.
– Коринна почти спит, – вполголоса заметила Лизетта, очищая от игл, попавших в дырявые башмаки, ножки самого младшего, Якоба.
– Твой муж, должно быть, уже поднял весь город на поиски. Из-за тебя поднимется большой переполох… Куда больше, чем из-за них. – Крысолов кивнул на детей.
– Ты плохо знаешь моего мужа! – возразила Лизетта с резкостью, удивившей его. – Переполох поднимется, но не из-за меня, а из-за нее. – Она кивнула на девочку, наклонившую прелестную головку набок и прикрывшую глаза.
– Как бы ни была знатна ее фамилия, но супруга главы города важнее любого ребенка, – пожал плечами Крысолов, подумав, что Лизетта, пожалуй, все-таки глупа.
– Коринна – не любой ребенок! – тихо, чтобы не слышала девочка, бросила Лизетта. – Она племянница Людвига!
– Что?
– Дочь его сестры. Поверь мне, Вихарт, мой супруг выложит куда больше золота за нее, чем за меня! Он очень… – она запнулась и закончила без выражения: – Он очень привязан к девочке.
Очевидно, спохватившись, что сказала лишнее, Лизетта замолчала и вернулась к своему занятию: продолжила осматривать ножки мальчика.
– У тебя есть дети? – неожиданно для себя спросил Крысолов, глядя на золотистые волосы с лисьим оттенком, рассыпавшиеся из-под чепца.
Женщина молча покачала головой.
– Отчего? Ты бесплодна?
Лизетта обернулась, и гневные слова уже готовы были сорваться с ее губ, но в последний миг она сдержалась. Качнула головой, что можно было принять и за согласие, и за отрицание, и по ее замкнутому лицу он понял, что больше ничего не услышит.
Перенести детей в пещеру было не так просто, как ему казалось, и он изрядно попотел, укладывая каждого из них. Закончив с этим, спустился к ручью, журчавшему неподалеку, набрал свежей воды и вернулся, опасаясь обнаружить, что Лизетта сбежала. Но она сидела на земле, прижавшись к стволу дерева, словно собака, забытая хозяином на привязи. Он отвязал ее, отчего-то поверив, что она не воспользуется его добротой – глупая уверенность, если подумать, но думать ему не хотелось. Сначала женщина забралась в пещеру, к детям, но затем села возле выхода, обняв себя руками, глядя на лес, расстилавшийся внизу.
