Александра Маринина - Каждый за себя

- Иди, Костя, - жестко произнес отец. - Она вышла с собакой. Одевайся - и вперед.

- Не забудь про плов, - напомнил мне на прощание Назар Захарович, - мы с Севой будем ждать.

- Не забуду, - искренне пообещала я. - Только я и вправду представления не имею, когда мы сможем это организовать. И так я всю неделю отпрашивалась под предлогом болезни, а если этим злоупотреблять, то ведь и уволить могут. Зачем им больная домработница? Они себе лучше здоровую найдут.

- Ладно, - вполне, как мне показалось, добродушно ответил Никотин.

Но его добродушие меня обмануло, вернее, оно таковым и не было, я обозналась. И поняла это уже через секунду, когда рядом со мной зашагал не добрый дядя Назар, а вкрадчивый и хитрый Аль Пачино из "Адвоката дьявола".

- Ну что ж, все волнения у тебя позади, и теперь скажи-ка мне, детка, начистоту: зачем тебе все это нужно было?

- Что - все? - недоуменно откликнулась я.

- Вся эта канитель с поисками шантажиста и уплатой собственных денег. Ведь они у тебя не найденные и не в наследство полученные. Это когда ты сам денег не заработал, с ними расставаться не жалко. А ты вот мне порассказала, как они тебе даются, деньги эти, и я точно знаю, что не просто так, не за красивые глаза своей Натальи ты их отдала.

- Так я ведь вам объясняла, дядя Назар: мне нужна эта работа, мне жить негде, и ни на какую другую работу меня не берут, потому что у меня нет прописки и вообще паспорт не российский. Вы что, забыли?

- Да нет, Ника, помню, с памятью у меня, слава богу, пока все хорошо. Только не убедила ты меня. Не верю я тебе. Ты что, очень его любишь?

- Кого? - оторопела я.

- Да хозяина твоего, Павла Николаевича. Ты ради него все это делала, да? Чтобы его спокойствие сохранить?

Или на отца его нацелилась, бережешь его здоровье, потому что хочешь за него замуж выскочить?

Я расхохоталась. Ай да Бычков, ай да Никотин! А еще хвастался, что в людях разбирается, что был хорошим опером! Ну это ж надо такое придумать: я влюблена в Гомера! Или еще того покруче: нацелилась на вдовца с язвой, ишемической болезнью и сердечной недостаточностью. Мол, старик все равно долго не протянет, и останусь я при гражданстве, паспорте, прописке и жилплощади. Неужели я в глазах Никотина выгляжу такой дрянью?

И не поэтому ли он сказал, что не женится на мне, да еще "шустрой стервой" назвал?

- Да ну вас, дядя Назар, - сказала я, отсмеявшись и вытирая выступившие слезы. - Вам надо романы про Анжелику сочинять. С чего это вам такие бредни в голову пришли?

- Да с того, детка, что то, что ты сделала, называется самопожертвованием, а с какого перелягу тебе жертвовать собой ради совершенно чужих людей? И объяснения твои никуда не годятся, потому как могла ты спокойненько взять свои кровно заработанные денежки и уволиться из этой семейки к чертовой матери. Четыре с половиной тысячи зеленых долларов - сумма вполне достаточная, чтобы перекантоваться несколько месяцев, а то и год-полтора, снять жилье подешевле, в дальнем Подмосковье, и не спеша искать другую работу, где к тебе и отношение будет более человеческое, и условия не такие драконовские. Не приходило тебе в голову такое решение?

- Приходило, - согласилась я. - Только оно мне не понравилось.

- Почему?

- Оно сильно напоминает бегство с тонущего корабля. Наталья не справилась бы с ситуацией, и за здоровье и жизнь Николая Григорьевича я бы не смогла поручиться.

- А что тебе-то с его жизни и здоровья? Или ты все-таки на него нацелилась?

Голос у Никотина был веселым, но прохладным. Даже холодным. Холоднее, чем этот отнюдь не теплый апрельский вечер. А на пасхальную ночь синоптики вообще заморозки до минус трех обещали…

- Я врач, дядя Назар, - просто ответила я. - Не могу я бросить больного, которого мне доверили. Это во-первых.

- А во-вторых?

- Во-вторых, никакое это не самопожертвование.

Это, если хотите знать, чистой воды эгоизм. Я не ради Сальниковых шантажиста искала, а исключительно ради себя. И больного я бросить не могу не потому, что мне его жалко, а потому, что я себя потом уважать не буду.

Больной- то не пропадет, ему другую сиделку наймут. А вот что я с собой делать буду, со своей совестью? А? Мне обязательно нужно себя уважать, иначе я пропаду совсем.

- Да уж и пропадешь, - недоверчиво крякнул Никотин. - Тебя другие уважать станут, этого вполне достаточно, самой не так уж и обязательно.

- Вот и нет, - возразила я запальчиво. - И другие тоже не будут. Понимаете, дядя Назар, мир, в котором мы живем, - это огромное информационное поле. Все, что мы не только делаем, но и чувствуем, в этом поле остается и существует долгие годы, даже века. И мы эту информацию считываем и действуем в соответствии с ней. Вот человек любит себя и распространяет вокруг себя информацию: я чудесный, я замечательный, я достоин любви. Мы считываем, верим и действуем соответственно.

Человек сам себя не уважает - мы принимаем информацию и тоже не уважаем его. Вы же сыщик, хоть и в прошлом, вы же наверняка слышали про экстрасенсов, которые помогают раскрывать преступления, а может, и сами пользовались их помощью.

- Случалось, - усмехнулся Никотин. - Только начальство об этом распространяться не велело, чтобы на смех не подняли.

- Вот видите. Экстрасенс - это человек, у которого способность считывать такую информацию обострена до предела, а у нас у всех эта способность тоже есть, только мало развита. Но вполне достаточно, чтобы не любить тех, кто сам себя не любит, и не уважать тех, кто себя не уважает. Так вот насчет самопожертвования я хотела сказать: когда человек всего себя вкладывает в интересы других, в чужую жизнь, забывая о себе и своих интересах и потребностях, он будто бы дает во внешний мир информацию, что-то вроде послания, дескать, мне ничего не нужно, мне не нужны забота, внимание, любовь, мне не нужно, чтобы со мной считались, у меня нет собственных потребностей. В одной книжке я прочитала замечательную метафору: мир - это огромный ксерокс, он просто копирует все то, что ты думаешь и чувствуешь.

И если ты думаешь, что тебе ничего не нужно, то ты ничего и не получишь. Если ты скажешь: "Я хочу", то жизнь оставит тебя в этом состоянии надолго, если не навсегда.

Ты так и будешь хотеть, но желаемого не получишь.

- А как же? - удивился Никотин. - Что ж, по этой твоей завиральной теории, и хотеть ничего нельзя? Ты же вот хочешь, чтобы у тебя был свой дом и все остальное прочее.

- Так я не просто хочу, я делаю все, что нужно, чтобы У меня это было. Понимаете разницу? Я отдаю свои деньги так, словно у меня их куры не клюют и от меня не убудет, и мир эту информацию считывает. Если я считаю, что у меня достаточно денег, то их и будет достаточно.

А если я буду жадничать и думать, что у меня их и без того мало, так у меня их всегда будет недостаточно. В общем, хотите - верьте, хотите - нет, но жизнью эта моя теория много раз проверена. Только следовать ей очень трудно, поэтому я и плакала ночами. Вообще делать правильно обычно бывает трудно. Легко только мастерам, а я не мастер.

- Мастерам? Это кто ж такие?

- Это те, у кого степень духовной зрелости высокая.

А я этим пока похвастаться не могу. Я самая обыкновенная. И я ничем ни для кого не жертвую, потому как занятие это пустое. Я делаю то, что нужно для достижения моей цели, и мир эту информацию считает и обязательно мне поможет. Вообще-то, я понимаю, все это кажется вам чистой воды бреднями, но я не настаиваю на том, чтобы верили в мои теории, тем более они и не мои вовсе, я про них в некоторых книгах читала, и они мне понравились, показались правдоподобными. Вы просто примите во внимание, что я сама в них верю и действую исходя из них. А вовсе не из корыстных соображений женить на себе Николая Григорьевича и не из страстной тайной и неразделенной любви к мужу Натальи.

- Я не говорил, что она у тебя неразделенная, - ехидно заметил Никотин. - Страстная и тайная - вполне может быть, но одновременно она может быть и разделенной.

Ну Никотин! Ну точно - яд. Я даже возмутилась такой наглостью.

- Вы что же, полагаете, будто я могу тайком спать с хозяином? Жить в доме, где меня приютили, есть их пищу и гадить хозяйке? Хорошего же вы обо мне мнения, дядя Назар!

- Э-э-э, деточка, потише на поворотах, - осадил меня Назар Захарович. - Перво-наперво, не надо овцой прикидываться, тебя не приютили, а наняли домработницей с проживанием и столом, это все учтено в твоей зарплате, так что никто тебе никаких одолжений не делал.

Или ты мне наврала, и все было не так?

- Нет, было так. Но все равно…

- А во-вторых, - перебил меня он, - сегодня у нас четверг, познакомились мы с тобой в понедельник вечером, то есть сейчас вот только ровно трое суток миновало. Ты вдумайся, Ника, трое суток всего, а если посчитать часы, которые мы с тобой провели вместе, так вообще смешная цифра окажется. И ты уже обижаешься, что я о тебе какого-то не такого мнения. А какое у меня мнение-то может быть, если мы с тобой, считай, и незнакомы совсем? Что я о тебе знаю? Только то, что ты сама мне рассказала. А ну как ты врала?