Пуговицы - Ида Мартин
Этим своим высказыванием Женечке удалось обеспечить мою глубокую задумчивость до тех пор, пока мы не вышли из школы и не остановились возле калитки. Дальше наши пути расходились.
– Ты что-то хотел рассказать про Надю, – напомнила я.
В его глазах читались сосредоточенность и чистота.
– Избавиться от меня было частью плана. Надежду Эдуардовну нарочно подослали. Школа – самое сладкое для них место. Дети беззащитны, доверчивы и восприимчивы. Они эмоциональны и нестабильны. Проще только со стариками. Она смогла вызвать дестрой, и ты видишь, к чему это привело? Теперь я бессилен.
– Не переживай. Я буду хорошо убирать. Обещаю! – Я похлопала Женечку по плечу. – Мне-то ты веришь?
– Тебе я верю, но с тех пор как зеркало разбилось, в тебе тоже больше нет целостности. Ты не можешь оставаться прежней. Внутри тебя теперь сплошные трещины. Каждая твоя часть живет в своем осколке и не видит остальные.
Пускай к реальности Женечкины разговоры имели лишь отдаленное отношение, но порой он мог ухватить самую суть. Точнее я и сама не сказала бы.
– Ты прав. Я плохой Хранитель. Во мне нет никакого порядка. Во мне поселился дестрой. Мне просто нужны деньги, и я немного поубираюсь, пока ты не сможешь вернуться обратно.
– Думаешь, меня могут вернуть? – Его ясные глаза с надеждой расширились.
– Конечно. Все равно лучше тебя никто с этим не справится.
– Я тоже плохо справился, – сказал он без капли драматизма. – Хочешь честно?
Выпрямив спину и решительно вскинув голову, как если бы ему пришлось предстать в зале суда, Женечка торжественно объявил:
– Это я виноват в том, что случилось. Только я, и никто другой.
– И что же ты сделал?
– Я знал, что Надежда Эдуардовна темная и опасная. Всегда знал. Но мама просила держаться от нее подальше, не разговаривать и не слушать ее, поэтому я ничего и не сделал. Я виноват в том, что ничего не сделал.
– Если она опасная, то почему твоя мама разрешила ей работать здесь?
– Я не знаю. – Он развел руками. – Наверное, потому, что она очень добрая и не может никому отказать.
– Выходит, твоей вины здесь нет.
– В тот день… когда зеркало разбилось… у меня было предчувствие… что появилась щель… нестабильность образовалась повсюду. Ты говорила, нужно вспомнить. Я пытался. Та рваная тряпка – послание из дестроя. Я должен был или починить ее, или уничтожить, а не выбрасывать в выходной день. Ведь мусорка приезжает только во вторник.
– Подожди-подожди! – Я схватила его за руку. – Что за тряпка?
– Тряпичный плакат с поздравлением. Он был так сильно порван, что буквы уже не получилось бы восстановить.
– Растяжка «С днем рождения, школа!»? Где ты ее взял?
– В раздевалке под вешалками валялась. Я проходил мимо и увидел ее.
– Какая же я дура! – Я шлепнула себя ладонью по лбу. – Можно было сразу догадаться.
– А что такое? – Женечка насторожился.
– Мы так долго пытались выяснить, как эта растяжка оказалась в колодце, где нашли Надю. А оказывается, это ты ее выкинул. Выходит, что из мусорного бака мог взять ее любой.
– Любой, кто видел, как я ее туда нес, потому что потом я прикрыл эту тряпку коробкой.
– А кто мог тебя видеть?
– Из окна кто угодно. Возле баков же фонарь. И Вася мог, когда по телефону разговаривал, а потом пошел на стоянку.
– Вася со мной домой уходил. Он что, вернулся?
– Да нет. Это до того, как вы ушли, было. Я еще про зеркало не знал. Но все шло к тому. Я же объясняю тебе про трещину. Даже колеса эти.
– Какие еще колеса?
– Про которые Вася говорил. На машине Надежды Эдуардовны. Он их проткнуть собирался.
– Что-о-о? – Я снова вцепилась в его руку, на этот раз, чтобы не свалиться от удивления. – Бэзил хотел проткнуть физручке колеса?
– Ну да. Он с кем-то об этом по телефону говорил.
– Офигеть. И чего? Проткнул?
– Откуда мне знать! – Женечка пожал плечами. – Может, и не успел. Надежда Эдуардовна через несколько минут в ту же сторону пошла. Кстати, если бы она не переписывалась в телефоне, то тоже могла меня видеть.
– Что же ты мне раньше не сказал?!
– Микки, ты не спрашивала.
– Это же самое главное!
– Мы разговаривали про дестрой. Я думал, тебя интересует он, а не кто куда пошел и с кем разговаривал.
– Ладно-ладно, извини! – Я потрясла его руку. – Я не хотела тебя обидеть. Просто это важно. Это очень важно. Так мы сможем понять, кто весь этот дестрой устроил. Скажи, пожалуйста, что ты еще видел или, может быть, слышал?
– Больше ничего не видел. – Женечка хмурился.
Ему тяжело схватывать суть происходящего.
– Надя же могла застукать Бэзила, когда он прокалывал ей колеса! Она была ужасно злая, просто бешеная. – Я снова вспомнила ее полыхающее ненавистью лицо. – И Бэзил был злой. Она могла увидеть его и схватить. И они подрались. Получается, Бэзил мог случайно ее убить.
Женечка испуганно вздрогнул:
– Я не знаю. Я ничего не знаю. Я про такое думать боюсь. Это очень страшное слово – «убить».
– Ты не смог бы никого убить? – спросила я машинально, одновременно прикидывая, стоит ли позвонить и заявиться к Бэзилу прямо сейчас или лучше дождаться вечера и завалиться к ним на вечеринку. – Даже сущность?
– Что ты такое говоришь? – негодующе возмутился Женечка. – Убийство – это и есть дестрой! Никого нельзя убивать, ни одно живое существо, даже сущность.
То, как он задергался и покраснел, насмешило.
– А убийство таракана – это тоже дестрой?
– Тараканы разносят заразу, от которой люди могут заболеть и потом умереть.
– То есть их можно?
– Только чтобы остановить еще больший дестрой.
– Значит, все-таки иногда убийство оправданно?
– Микки, хватит! Ты меня путаешь. А когда я путаюсь, у меня начинает болеть голова.
– Ну а вот если бы тебя мама попросила? Ради мамы ты бы мог кого-нибудь убить? Кого-нибудь плохого, чтобы остановить еще больший дестрой?
– Замолчи! – Женечка нервно отскочил от меня. – Я не хочу это слышать. И говорить про это не хочу. Если ты не прекратишь, больше я помогать тебе не буду. Никогда!
В очередной
