По субботам не стреляю - Вера Михайловна Белоусова
Тут у меня в голове случился еще один психологический выверт. Я с трудом удержалась, чтобы не процитировать Маринку и не напомнить Соболевскому, что любая из нас могла вернуться. Но он меня опередил:
– Конечно, вы могли вернуться... Точно так же, как любой человек мог прийти туда после того, как вы ушли. Короче говоря, у нас нет оснований интересоваться вами больше, чем кем бы то ни было из знакомых Добрынина. Вот так, Ирина Григорьевна. Я более не смею просить вас задерживаться в Москве. Вы абсолютно свободны, и мне остается только пожелать вам счастливого романтического путешествия.
Произнеся все это, он вдруг снова совершенно скис и стал таким же унылым, как в начале нашего разговора. Конечно, post hoc вовсе не означает propter hoc, то есть: «после» не означает «из-за», и вообще я, кажется, слишком самонадеянна... На языке у меня вертелся еще один вопрос, но я была далеко не уверена, что имею право его задавать. И тут Соболевский прямо-таки потряс меня своей проницательностью.
– Вам, наверное, хочется спросить, как продвигается следствие? – сказал он, внимательно глядя на меня.
Я тупо кивнула.
– Следствие продвигается плохо, – мрачно объявил он, – Масонская версия побеждает. К делу подключилась ФСБ. Работать невозможно. Мой прогноз? Пожалуйста! Скоро это дело повиснет на той же веточке, где уже висят многие прочие. Висяк с политическим душком – трудно придумать что-нибудь гаже! Плюс специфическая общественная атмосфера, плюс ощущение собственной профессиональной несостоятельности, плюс кое-что еще...
Я беспомощно переминалась с ноги на ногу. Я не знала, как утешают следователей, которые жалуются на то, что не могут раскрыть преступление. «Ничего, в другой раз раскроете», что ли? К тому же я видела его всего третий раз в жизни, причем два из них, включая сегодняшний, – в прокуратуре. Обстановка не идеальная для задушевных бесед.
– Ладно, Ирина Григорьевна, – вздохнул он. – Вот ваш пропуск. Спасибо, извините и всего хорошего.
Выйдя на улицу, я обнаружила, что в душе моей царит полное смятение. Итак, я свободна и могу ехать на все четыре стороны, то есть в предсвадебное путешествие. Я не спрашивала Костю насчет билетов и путевок, но и без того была на девяносто – да что там на девяносто! – на все сто процентов уверена, что ни того, ни другого он не сдавал. Значит, можно паковать чемодан... Беда, однако, в том, что я решительно не знаю, хочу я этого или нет. Неплохо бы для начала хотя бы помириться с Костей... И опять-таки я не уверена, что так уж этого хочу. Нет, пожалуй, все-таки хочу. Наверно, я просто еще не пришла в себя... И эти жуткие типы в черных рубашках – на каждом шагу попадаются... Не замечала я их, что ли, раньше, или они так расплодились?
Дома я взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. На драную кошку – вот на кого я была похожа. Зеленые глаза, горящие шальным светом, только дополняли это сходство. Маринка вышла из своей комнаты и внимательно посмотрела на меня.
– Все в порядке, – сообщила я ей. – Даже более чем. Алена рассказала, что была там в субботу и что я ушла раньше. Ума не приложу, с чего это она вдруг раскололась. Соболевский говорит: у них свои методы...
– Ну это как раз можно понять... – протянула сестра. – Есть у меня на этот счет кое-какие предположения...
– Например? – полюбопытствовала я.
– Например, твой Соболевский – ну хорошо, хорошо! – не твой Соболевский – сильно захотел тебе помочь и занялся этой проблемой вплотную. Агнию, судя по ее виду, на кривой козе не объедешь, вот он и начал с Алены... Она, судя по твоему описанию, внушаема и вообще – не Спиноза... Можно запутать, можно припугнуть, да мало ли...
– Ну не знаю, – сказала я. – Как бы там ни было, я больше не представляю специального интереса для следствия и могу мотать на все четыре стороны. Вполне успеваю помириться с женихом и собраться...
– Что дальше? – спросила сестра, не сводя с меня пристального взгляда. – В чем теперь дело? Почему у тебя такой безумный вид? Основную задачу мы выполнили. Позвони Косте, помирись с ним и забудь всю эту историю. Что с тобой? Чего ты теперь хочешь?
– А теперь... – медленно проговорила я. – Ты будешь очень смеяться, но теперь я, кажется, хочу вступиться за поруганную честь еврейского народа.
Сестра вытаращила глаза.
– Не смотри на меня так, – попросила я. – Ну что я могу с собой поделать! Я сама себе говорю, что я дура, что надо успокоиться – а не выходит. Не выходит – и все. Косте я, конечно, позвоню... Хотя... Понятия не имею, надо мне это или нет. Что-то со мной творится. Я тебя очень прошу: давай попробуем еще раз. Проговорим все с самого начала. У тебя ведь были ценные идеи, помнишь? Например, про то, что кому-то Никита мешал, а кому-то был нужен мертвым...
– Это не у меня, а у мамы, – поправила сестра. – Идея, правда, хорошая. В принципе. Но что с ней делать в данном случае – ума не приложу. Могло быть так, а могло и этак. А дальше что?
– Маринка!.. – умоляюще проговорила я.
– Пас, – задумчиво сказала сестра. – Боюсь, что я – пас. Огромное количество вариантов и ноль информации. Лилька тебя, конечно, убедила?
– Как и было обещано, – уныло кивнула я. – Сказала, что застала его в виде трупа.
– Да, Лилька...– пробормотала сестра. – Может, и врет... Та-ак... Давай-ка, что ли, проговорим все с самого начала еще раз. Около двух Никита звонит тебе – сразу после Лилькиного ухода. Потом, скажем, от пяти до двадцати пяти минут третьего он выходит из ванной, садится за компьютер, и тут его убивают. В районе трех один за другим приходят и уходят: сначала Лилька, потом Костя, потом Еврей. Если, конечно, все они говорят правду. Разумеется, Лилька могла уйти без чего-то два и к половине третьего вернуться... Прямо беда! Ни одной толковой идеи, хоть ты тресни. Вот разве что...
– Говори! – вцепилась я. – Ну же! Что – разве что?
– Помнишь, по телевизору все время твердили: «в затылок», «в затылок»?
– Помню, ну и что?
– Я еще тогда подумала, что
