Андрей Воробьев - Дело о продаже Петербурга
— Тогда скажи, как вы используете памперсы «бэби драй»? Я видел у тебя в прихожей целую упаковку.
Павел Олегович в очередной раз ненадолго приумолк. Он полузакрыл глаза, и было непонятно, то ли раздумывает, стоит ли отвечать на такой вопрос, то ли пытается скрыть смущение.
— Ты откуда знаешь, как спецназ использует тампоны? — наконец произнес он.
— Сразу и не вспомнить. Вроде, у Кивинова прочитал. Или у Воробьева с Карчиком.
— Еще раз прочти повнимательней. На одной из страниц написано и про памперсы.
В этот момент в очередной раз запиликала главбуховская «труба». На этот раз хозяин не стал ее выключать, а наоборот, приступил к разговору, выразительно взглянув на Арчи. Тот понимающе кивнул, быстро пожал руку и покинул кабинет.
* * *В России мало гор, поэтому у нас нет гномов. Их заменяют существа, схожие обликом, а иногда и характером — домовые; мелкие, с кошку величиной старички с огромными бородами.
Так выглядит сельский домовой — житель недолговечной деревянной избы. Считается, что в городе домовых нет, но это конечно не так. Домовые населяют и городские здания. Другое дело, что облик их совершенно другой: тела высушены временем, а бороды осыпались, словно новогодние елки к концу января. Иной раз может показаться, что от домовых остались лишь шорохи и скрипы, пугающие по ночам жильцов.
Однако у старинного особняка графов Езерских в конце XX века был свой домовой. То есть человек, которого невозможно представить без этого дома и без которого невозможно представить этот дом. Домового звали Константин Сергеевич. Он родился за десять лет до того, как Езерские потеряли и свой особняк, и Россию. Уезжая, они оставили дом на сохранение Сергею Ивановичу, назначив его и сторожем, и дворником, и истопником. Через пятнадцать лет, когда Сергей Иванович умер от пневмонии, в особняке остался его сын — Константин.
Конечно, новая власть не собиралась платить зарплату тому, кто бережет дом для господ, мирно живущих в Париже. Поэтому, уже с 1918 года в доме появились новые обитатели. Некоторое время там был санаторий для пролетариев-туберкулезников: строение, окруженное пышным садом, напоминало загородную усадьбу. Потом санаторий перевели под Сестрорецк, и в особняке появилась школа, которая там тоже не прижилась. И стали вселяться-выметаться различные конторы. Конторы по преимуществу не первой важности — все-таки дом был на отшибе, и какой-нибудь серьезный начальник не имел желания положить на него глаз. Так сложилось, что учреждения менялись раз в пять-десять лет. Директоров с почетом провожали на пенсию (впрочем, в тридцатые их иногда расстреливали), бухгалтеры растрачивали вверенные им суммы, молодые специалисты уходили на повышение. И лишь один сотрудник неизменно оставался в штате. Это был Константин Сергеевич.
Не то, чтобы он умел поладить с любым начальством. Просто, начальникам нравилась его привычка замещать одновременно несколько ставок, получая при этом лишь одну зарплату. По характеру учреждения были таковы, что ни одно из них не могло рассчитывать на дополнительную штатную единицу. И если дворник выполняет ночью обязанности сторожа, а при надобности плотника и сантехника, таким кадром надо дорожить.
О Езерских Константин Сергеевич забыл давным-давно. Он берег не их имущество, он берег сам Дом. Пусть стены раскурочены электропроводкой, пусть в шестидесятые сломали и выкинули половину изразцовых печей — провели паровое отопление, а тогдашнему начальнику злосчастные печи показались признаком ретроградства. Медные ручки на дверях заменила какая-то дешевая дрянь — сотрудники постарались. Все равно, Дом оставался Домом — с неизменным фасадом, деревцами перед ним и постоянной фигурой дворника.
Истории про домового начались в семидесятые, а сочиняли их молодые сотрудницы. Задерживаясь в здании, они слышали странный шум, а это Константин Сергеевич без фонаря спокойно проходил по коридорам, в которых экономии ради был полностью отключен свет.
К началу восьмидесятых Константин Сергеевич схоронил жену и окончательно поселился на своем рабочем месте. В подвале давно уже была оборудована каморка, в которой он ночевал. Начальство, которому все было, как говорится, «до лампады», не обращало на это внимания.
Потом хозяева у Дома опять внезапно сменились, причем самым решительным образом. Однажды подъехала пара грузовиков, в которые меньше чем за час погрузили имущество прежней конторы. Однако никто в особняк не вселился. Вместо этого начался ремонт, да такой, какого дом не знал никогда. Во дворе оказались последние печи, потемневшие дубовые перила, двери, не менявшиеся с начала века, и груды сломанных перегородок. То и дело приезжали машины, увозившие мусор. Все это называлось «евроремонтом».
Если бы Константин Сергеевич сказал хоть слово, глядя как разбивают витраж на втором этаже или самосвал, маневрируя, разносит клумбу, сохранившую ту же форму, что и восемьдесят лет назад, простого дворника выперли сразу коленом под зад. Но он молчал по устоявшейся привычке. Поэтому пережил не только революцию и войну, но и евроремонт.
Наконец Дом стал неузнаваемым. Сперва охрана не хотела пускать Константина Сергеевича в его блестящее нутро: если ты бомжующий дворник, или дворникующий бомж, то переночуешь в вагончике по соседству. Потом новой хозяйке стало ясно, что есть технические нюансы, какие знает только этот чудаковатый, непьющий, вечно молчаливый старик. Поэтому, никто не мешал дворнику ночевать в подвале, который, кстати, в отличие от всего остального здания, евроремонту не подвергся.
Вот от функции сторожа его освободили раз и навсегда. Теперь у Дома была своя охрана. Двор (половина сада ушла под парковку) ночь напролет освещали яркие лампы. Ограда, правда, осталась прежней, но поверху была натянута сигнализационная проволока. Охранники посмеивались над старикашкой в пальто хрущевских времен, который иногда вылезал наружу в три часа ночи, видно, по старой привычке. Его угощали сигаретой, иногда пытались втянуть в познавательный разговор о судьбе и прошлом охраняемого здания. Но старик казался тупым, неразговорчивым. Максимум, что с ним можно было обсудить — вечерний прогноз Гидрометцентра.
Однако Константин Сергеевич тупым не был. Он знал то, о чем не догадывался никто из охранников. К примеру, однажды осенней ночью к нему заглянула сама Хозяйка. Сзади нее топтался решительно настроенный, но немного бледный парень, часто появлявшийся в особняке. Визитерша сказала, что завтра утром должны придти сантехники и сменить какую-то трубу. Поэтому, необходимо прямо сейчас раздолбить пол в одном месте, а потом выкопать яму возле этой трубы. Но сначала найти кирпичи, поставить их рядом и развести цементный раствор. Когда придут сантехники, это им пригодится — заделать яму.
Константин Сергеевич, ни слова не сказав, взялся за труд. Окончил он его за два часа, потом Хозяйка дала ему три сотенные бумажки, ее спутник приказал забыть эту ночь и проводил его до каморки, которую сам запер снаружи. Охранник открыл ее лишь днем. Вечером же тот самый парень, проходя мимо него, бросил на Константина Сергеевича угрожающий взгляд. А тот успел бросить взгляд на его ладони — правую украшали свежие мозоли.
Щедрая хозяйка и ее суровый любовник не знали, что Константин Сергеевич не просто дворник. Он еще и домовой, по старой привычке каждую ночь обходящий темное здание. Поэтому, он прекрасно помнил, что вечером к подъезду подъехала машина, из который вышли парень и девушка, с портфелями в руках. Они проследовали в бывший графский кабинет, где сейчас сидела Хозяйка со своим ухажером. Говорили долго — равнодушный к нынешним словам Константин Сергеевич не вникал в их смысл, не понимал его.
Но он отлично знал, что двое гостей не выйдут утром за стены особняка. Ибо он своими глазами видел, что произошло во втором часу ночи.
Помнил ли он об этом или забыл? Скорее забыл, чем помнил. Снова была осень, и снова приходилось часами собирать листья.
Глава вторая. ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ
Старшему оперуполномоченному ОУР Владимиру Федорову последнее время не везло. Началось все с того дня, когда в его дежурство некий Нертов устроил «Пирл-Хабор» в квартире на Металлистов. Все, наверное, обошлось бы, как обычно (трупом больше, трупом меньше — сегодня этим ни одного опера не удивишь), да и «злодей» оказался вполне нормальным мужиком. Только с тех пор Федорова буквально задергала горпрокуратура. И добро бы — очередной «важняк», к чему старший опер отнесся бы спокойно, у каждого своя работа. Так нет: обычный прикомандированный, казалось, такой же опер, как и сам Владимир. Только этот, по мнению сотрудника ОУР, был не просто дурак, а еще и с инициативой, что гораздо опаснее.
Когда вечером после освобождения Нертова из ИВС Федоров собирался отправиться домой, к нему в кабинет впервые заявился Санькин. Гость потребовал, чтобы «территориалы» немедленно занялись разработкой Нертова, а главная идея сводилась именно к тому, чтобы из подозреваемого превратить его в обвиняемого и надолго «забить в клетку».
