Василий Казаринов - Ритуальные услуги

— Ну, ребята, правда, когда очухались, пытались меня разводить немного — знаешь, как это у них принято... Трали-вали, кошки срали, щас мы тебе чичи потараним и все такое прочее. Ну я тогда просто назвала пару-тройку имен — старых друзей Левы, — и ребята умылись.

— Я б на их месте поступил точно так же. И осыпал бы пятки пеплом,

— Чего? — прищурилась Люка. — Зачем?

— Чтоб они не сверкали, когда быстро делаешь ноги.

— Впрочем, кое-что из их арсенала я притырила и спрятала в сейф — наручники, шокер и тот хромированный пугач, который тебе, кажется, понравился.

— Зачем?

— Да так. На всякий случай. Когда ты положишь глаз на очередную дамочку... — Она вдруг тряхнула головой и, отступив на шаг, окинула меня медленно восходящим от носков ботинок до бритой макушки взглядом. — Е-мое, а что это с тобой? Где твоя борода? И шевелюра? Ты дал их на время поносить своей профуре?

— Да вот решил сменить имидж. А что касается профуры... — Я скорбно умолк. — Она меня покинула, увы и ах. Отныне холодна моя холостяцкая койка.

— Ай-ай-ай, какая утрата,— нараспев протянула Люка, покачивая головой, словно китайский болванчик, и сердобольно тронула меня за локоть. — Крепись, Пашенька, до свадьбы заживет. А что касается холостяцкой койки... Думаю, не долго быть ей холодной — при твоих-то комплексах по этой части. Эй, чего приуныл?

— Да так...

Вдруг подумал про Василька. Вернувшись домой, Харон был настолько усталым, что камнем рухнул в койку, даже не вспомнив про этот невзрачный сорный цветок. На месте его не было — ни на подоконнике в кухне, ни в комнате. Наверное, он ушел в магазин за продуктами, чтобы сготовить мне ужин. Черт, но как же она будет объясняться с продавщицами? Как она вообще ориентируется в нашем кромешно беззвучии?

Хотелось отогнать от себя эти мысли.

— Как прошли сегодняшние похороны?

— Нормально, — пожала плечами Люка. — Правда, в одной тачке лопнуло колесо.

— Ну, это на наших дорогах сплошь и рядом. Поймал гвоздь. Или еще чего в этом роде.

— Как же, гвоздь, — тихо произнесла Люка, глядя поверх голов праздношатающейся публики и думая о чем-то своем, — Скат разнесло в мелкие брызги. И обод покорежило. Там же была чертова туча вояк — пришли попрощаться с генералом..; Они сказали, что этот "жигуль" наехал на разрывную пулю. — Люка умолкла и, склонив голову набок, пыталась заглянуть мне в глаза. — Слушай, Паша, что происходит?

Я отвел взгляд и потоптался на месте. Наверное, со стороны в этот момент я напоминал школьника, не выучившего урок.

— Люка... Ты как спишь?

— Сукин ты, Паша, сын. — Она покачала головой, на ее губы наплыла слабая и невыносимо щемящая улыбка. — А то ты не знаешь, как.

Знал, конечно, знал, что она презирает пеньюары и ночные рубахи, спит голой, что ложится всегда слева от мужчины, некоторое время лежит на спине, глядя в потолок, потом осторожно начинает ногой поглаживать твою ногу и ласковым этим жестом приглашает тебя повернуться на левый бок, приподнимает твою правую руку и опускает ее себе на грудь, потом медленно поднимает правую ногу и, переломив ее в колене, перекидывает через твое бедро. И легонько надавливает пяткой на твой крестец: ну же, друг, заходи и будь как дома. Конечно, знал — как, но не знал, почему всякий раз — именно так. Возможно, так было у них когда-то с ее мужем Левой.

— Люка, я не это имел в виду. — Обнял ее, поцеловал в висок. — Я просто к тому, что есть одна народная примета.

— Какая?— тихо выдохнула она.

— Меньше знаешь — крепче спишь. Ладно, хватит об этом, пошли заглянем на огонек.

Осмотр экспозиции ничего нового в познания о похоронном бизнесе не внес, вот разве что лишний раз убедил в том, что эта отрасль нашего народного хозяйства процветает, имеет прекрасные перспективы роста, а в широкой и красочной палитре сервисных услуг при желании можно рассмотреть свежие оттенки.

Воплощением одного из таких оттенков явился застенчивый молодой человек с прозрачным лицом, водянистыми глазами болотного цвета, остроносый, и тонкогубый, в положенном всякому участнику специфического вернисажа кромешно черном костюме, фасон которого был в моде лет десять назад. Траурный мундир был юноше слегка великоват и выглядел взятым напрокат в бюро бутафорского реквизита.

Заметил я его уже в тот момент, когда мы с Люкой, напялив на лица выражение тихой грусти, прошествовали в огромный зал, разгороженный узкими кабинками выставочных стендов. Он, то и дело воровато оглядываясь по сторонам, слонялся в жидкой толпе посетителей и впихивал им в руки какие-то рекламные дадзыбао — судя по отсутствию на лацкане пиджака маленького бэджа, юноша на выставке аккредитован не был, а просто, прикидываясь одним из случайно забредших на огонек зевак, тихой сапой распространял свои проспектики. Отвлекшись на разговор с Соней, хозяйничавшей за стойкой нашего стенда с видом матерой барменши, — не хватало ей для полной убедительности образа разве что замызганного полотенца на плече да тлеющей в уголке рта сигаретки — я потерял юношу из вида, а спустя полчаса, побродив вдоль стендов, нашел его сидящим на мраморном основании памятника и потягивавшим из высокого пластикового стакана пиво.

Мраморный ангел с поникшими крыльями и скорбно сомкнутыми на груди ладонями, опустив голову, сонно пялился в затылок юноши, и в его красивом лице стояло такое выражение, будто ему смертельно хочется сделать пару хороших глотков из подернутого подсыхающей пеной стакана.

Юноша поднял на меня глаза, отставил стакан, утер тыльной стороной ладони губы и молча протянул мне откатанный на подслеповатом матричном принтере листок.

Я пробежал глазами короткий текст и поперхнулся.

—Передвижная... Простите — что?

— Звонница, — пояснил он. — Передвижная звонница. Я сам-то из-под Владимира, — добавил он с таким видом, будто упоминание о месте жительства могло внести ясность в характер оригинальной траурной услуги.

— То есть вы хотите сказать, что готовы предоставить клиентам некое подобие колокольни на колесах? — пробормотал я, пытаясь выстроить в воображении примерные контуры такой конструкции, однако отчего-то перед мысленным моим взором все время маячила кремлевская колокольня Ивана Великого во весь ее исполинский рост. — И покойник может заказать себе малиновый звон в момент опускания гроба в могилу?

— Ну да. Что-то типа того, — подтвердил мои догадки юноша, поднялся с постамента и, повертев головой, облегченно выдохнул. — Ну все, рекламки я все раздал, пора домой. А вы звоните нам во Владимир, если что.

— Непременно, — сказал я, глядя ему в спину, похлопал мраморного ангела по крылу и, кивнув на забытый юношей недопитый стакан с пивом, вздохнул: — Ну, брат, чего смотришь? Выпей, брат, выпей.

— Какая трогательная сцена общения с небожителем! — раздался за моей спиной бодрый голос, обладатель которого в лишних рекомендациях не нуждался, потому что это был лучший мастер траурного макияжа всех времен и народов Вадим Гельфанд. — Может, друг Харон, в самом деле дернем немного пивка?

"Кадиллак", насколько я понял Люку, останется на своем почетном месте до конца выставки, за руль мне садиться сегодня нужды не было, поэтому предложение Вадима заслуживало внимания.

Он сходил в буфет, принес два стакана, накрытых пышными шапками пены. Мы уселись на постамент и принялись лакать пиво под присмотром ангела, невзирая на гневные взгляды приземистого господина с ослепительно сияющей розовой лысиной, неторопливо прохаживавшегося вдоль стендов, то и дело раскланиваясь с экспонентами, — наверное, это был кто-то из представителей дирекции выставки.

Мы мгновенно выдули свои дозы, пришлось отправляться в буфет за добавкой и, плавно маневрируя с двумя полными бокалами между посетителями, думать о том, насколько превратно трактует общественное мнение образ работника морга: сумрачный взгляд из-под кустистых бровей, низкий лоб, выпирающие скулы, поросшие щетиной впалые щеки, согбенные плечи, на которые накинут замызганный рабочий халат, и въевшийся глубоко в поры нездоровой кожи отвратный трупный запах. Что касается Вадима, о чем-то тихо беседовавшего в этот момент с ангелом, то он являл собой полную противоположность расхожему представлению о хранителе трупов: высокий, поджарый, без даже крохотного намека на сутулость, с породистым, удивительно пропорционально изваянным лицом, на котором выделялись рентгеновски проницательные и слегка замутненные выражением легкого сарказма темные глаза, на дне которых, однако, слабо колыхалось выражение вековой еврейской скорби, с вечно блуждающей на тонких губах, точнее сказать, смутно проступающей в идеально, волосок к волоску, уложенной бороде улыбкой, он скорее походил на какой-то в меру развязный голливудский персонаж, уверенно несущий в каждом жесте и полужесте, повороте красивой головы, взгляде из-под по-женски пышных ресниц свое амплуа героя-любовника, и постоянно рассеивал вокруг себя тонкие, пропитанные мотивом мужественности ароматы баснословно дорогих одеколонов.