Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив
— Господин Дед, или товарищ Дед, Амарией сказал мне, что вам нравится, чтобы вас так называли, правда, на деда вы не больно похожи — захоти только, враз женились бы, таким вы молодым и пригожим выглядите. Амарией велел мне рассказать вам все, что знаю, и только одну правду, да я и без него так бы и говорила, потому что я — верующая и врать не вру без надобности. Я в хозяйстве работаю, в кооперативе, как его теперь называют, там у меня есть свой интерес, но я и там не обманываю, бригадиры у нас поставлены, и они все учитывают. Я, может, и сказала бы, что выработала больше, да как скажешь, коли есть норма и всем все видно?! Бедная девушка, подкидышем она была, Ануца, я ее звала Ануца, она выросла в сиротском доме, и там ей фамилию дали — Драга, то есть Дорогая. Дорогой она и была всем людям, так они ее и называли. Я брала с нее только двести лей в месяц и все-все ей давала: и постельное белье и, как я вам говорила, еду, детей ведь у меня нет, кого мне любить? Вот я к ней и привязалась. Могла и я замуж выйти, в молодости не была я уродкой. Да в мачехи к чужим детям идти не захотела, но и то сказать, не засватал меня ни один, кто по душе был бы. Гадали мне на картах, и выпала мне карта с дорогой, и на той дороге славный жених ожидался. Но годы бегут, дорогой товарищ, ой, как бегут, и человек свыкается, смиряется, так я и осталась одна, а жених не пришел. Чудно мне, почему Амарией вам не сказал, что он нам честь оказывал — частенько захаживал, нравилась, думаю, ему девушка, и она не обращалась с ним плохо, Я ей говорила: «Ты, дочка, болтать можешь со многими, а выбирай одного, одна у человека жизнь, не годится ему любовь свою разменивать». А то у нее и Прикопе был, шофер он у нас, она и ему приглянулась, ревновал он ее, и потому нравилось ей его поддразнивать, а я наказывала ей остерегаться ревнивых и пьющих, а то, ой, господи, ведь беда — пьющий-то мужик в доме! В селе таких хватает — житья от них нет бедным бабам. А лечь что с пьянчугой, что с бревном — все едино. Прикопе она про запас держала, но сердце — не могу сказать, к кому у нее лежало, все ей было некогда, все в поле да в поле с утра до вечера. Поесть путем не успевала. Как-то раз гляжу, а она спит, уронив голову на стол. Она ведь не как мы — мы, крестьянки, крепче, а она худенькая, как веретено, а красивая, глаза — как васильки. Такие бывают подкидыши — в цветах рожденные, умные да пригожие, как у нас говорят.
Дед попросил разрешения и закурил. Ему нравилось слушать женщину, по, следя за вязью ее рассказа, он должен был признать, что далеко в своем следствии не продвинулся: он почти ничего не узнал об Анне, и по тому, как поворачивался разговор, больших надежд узнать что-нибудь путное не питал. Он был опытным человеком, но ему еще ни разу не доводилось вести расследование в деревне. Здесь люди жили по своим законам, время текло у них иначе, и было трудно побудить их отделить важное событие от незначительного. Юстина так и сыпала словами, у нее была своя логика, и Дед понял, что ему остается только одно — терпение.
— Говорят, ей нравилось ходить одной к Мурешу. Это правда, что она очень любила плавать?
Неожиданный вопрос прервал рассказ Юстины на самом интересном месте. Она запнулась, помолчала, будто припоминая, на чем остановилась, потом продолжала:
— Теперь люди многое говорят, дорогой товарищ, я вот выросла на берегу этой реки, а плавать никогда не плавала. Когда мне было лет шесть, Теодер Бена, да будет ему земля пухом, помер он год назад, окунул меня с головой в воду, да так и держал, страху я натерпелась — думала тогда, что утону… «Понимаете? Я с ней не ходила, ее там не видела, женщины у нас ходят на реку лишь коноплю замачивать, и то идут к запруде, где вода по колено.
— А она никогда не говорила, что идет купаться? Для сегодняшних девушек, то есть, я хочу сказать, для нашей молодежи, плавание — это спорт, — настаивал Дед.
— Мы виделись только вечерами, как я уже говорила, я работаю в другой бригаде, при птицах, то есть при гусях, у нас план на экспорт, спрос на перья, а вечером кому охота купаться? Она говорила мне, что идет на прогулку то с Прикопе, когда он был тут, то с какими-то девушками; у нас виноградники на берегу Муреша… Что я говорю? Там теперь фруктовые деревья, а раньше были виноградники, по люди не заботились о них, вот они и высохли. Там летом гуляет молодежь, небось, и она прогуливалась. Плавать-то она должна была уметь, иначе не утонула бы, человек, который не умеет плавать, не полезет в воду, а то у нас с Мурешом шутки плохи. Какая красивая и приличная девушка была, каждый раз, как из города приедет, привозит мне, бывало, конфет, уж очень я охотница до конфет. — Вдруг ни с того ни с сего Юстина Крэчун заплакала, на этот раз слезы потекли по ее лицу — краска от крепоновой бумаги размазалась по щекам.
Дед был растроган неожиданной реакцией женщины, хотел утешить ее, но не знал как и в конце концов, достав белоснежный носовой платок, стеснительно протянул его Юстине.
— Прошу вас, не надо, уверяю вас, мы узнаем правду про девушку, уверяю вас…
— А я плачу, потому как очень вы похожи на того жениха, про которого цыганочка мне говорила, когда в карты нагадала, и он был бы добрый и чуткий со мной, как я и мечтала про него, но не судьба, видать, не пришел он.
А то и у меня был бы теперь новый дом, детишки во дворе, и дочка заботилась бы обо мне на старости. А вообще, конечно, грех жаловаться. У нас в кооператив все вступили по доброй воле и с миром, и, хотя председатель Урдэряну не из здешних краев, он обращается с нами по-человечески, — перевела Юстина разговор, и этот резкий переход к делам кооператива, желание что-то сказать об Урдэряну показалось майору странным. Он решил уйти, оставаться не имело смысла, он был почти уверен, что Юстина будет толковать про свое, отвечая на его вопросы не так, как он хотел..
— Но буду злоупотреблять вашим временем, — сказал Дед, — тем более что у вас в разгаре уборочная страда, на сколько я знаю. Мы еще увидимся, если вы не против. И я вас прошу вспомнить те факты, которые могли бы нам помочь.
— А время у меня завсегда есть, дорогой товарищ, вы приходите, как только пожелаете, — сказала Юстина, провожая гостя до ворот и утирая кончиком шали следы слез на увядших щеках.
5
Немного отойдя от дома Юстины, Дед оглянулся. У ворот, откуда он только что вышел, собрались женщины, по видимому соседки, и Юстина, жестикулируя, что-то взахлеб им рассказывала. Дед не стал задерживаться. Он шел к дому, где их разместили, не потому, что почувствовал усталость, а скорее затем, чтобы пополнить запас сигарет, иссякший после утомительных часов езды на машине, и вдобавок из-за Урдэряну, который за обедом решил, что оказывает Деду большую честь, куря его «Мэрэшешть»… Он заглянул в пачку, там было только две сигареты.
Рассказ Юстины Крэчун не удовлетворил майора прежде всего своей фальшью — женщина усиленно старалась сообщить ему обо всем на свете, только не о том, что он котел услышать… Он не думал, что Юстину подучили, как с ним вести себя, — женщина была слишком простой для подобных игр, но, несмотря на это, он был почти убежден, что путаные дорожки, какими водила его в разговоре бывшая хозяйка Анны Драги, все же не были плодом ее импровизации. Он узнал, что Амарией беседовал с нею, Юстина сама сказала ему об этом, и он спрашивал себя, почему старшина напоминал женщине, что она должна говорить правду. Стоял ли за этими действиями представителя власти какой-то личный интерес? Верно ли, что между старшиной и Анной Драгой существовали более близкие отношения, чем казалось на первый взгляд? Если это правда, тогда Дед не понимал, почему Амарией сам не сказал о них прямо…
Когда Дед очутился возле Памятника героям, он увидел идущего навстречу пожилого человека, который еще издали приветливо улыбался ему, как старому знакомому. Морару, подходя, уже протянул Деду руку, и майор тепло пожал ее.
Апостола Морару по-прежнему называли директором школы в память прежних его заслуг. Более десяти лет назад он ушел на пенсию, но односельчане по привычке величали его директором и во всем ему оказывали уважение. Это было видно хотя бы по встречным прохожим — руки многих с почтением тянулись к головным уборам.
— Я сожалею, что вы не застали меня дома. Поссорились двое моих бывших учеников, взрослые люди, муж и жена; вот я и ходил их мирить, — сказал Морару, улыбаясь. — Многие и сейчас побаиваются меня, что правда, то правда, я был строгим учителем, в свое время загонял иных в школу ремнем, против воли родителей. Ваш коллега вернулся, он отдыхает, — добавил Морару и пригласил его жестом к дому.
— Рад познакомиться с вами, товарищ Морару, надеюсь, мы вас не очень обременим, обычно мы останавливаемся в доме милиции, но здесь…
— И мы помогали их строить, село помогает при нужде, а старшина Амарией — весьма и весьма порядочный человек, обходительный со всеми, кто не нарушает… — уточнил Морару, чтобы не было никаких сомнений.
