Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя
Сегодня ведется телетрансляция нашей церемонии — вследствие необычайной популярности, которой в данный момент пользуется один из наших авторов. К нам приковано пристальное внимание журналистов. Нам следует воспользоваться этой неожиданной публичностью, чтобы расставить точки над «i»: грамотность — это прекрасно, однако показатель грамотности — какую же литературу мы читаем. Нам нельзя идти на поводу у статистики. Напротив, мы должны сравнивать каждую книгу со всей существующей литературой, используя всю нашу мудрость, чтобы в будущем распознать величие прошлого.
А теперь победителя Американской книжной премии в номинации «художественная литература» объявит достопочтенный Винсент К. Максвелл IV, директор Библиотеки Конгресса и председатель подкомитета по художественной литературе.
Пока директор Библиотеки Конгресса поднимался на сцену, камера останавливалась на каждом номинанте. Оксбау, казалось, был доволен ходом вечера, а Козуэй чувствовал себя так уютно, будто сидел в собственной столовой. Постал сонно разрумянился от доброго красного вина и ростбифа. Барликорн взбивала встрепанные волосы и подкрашивала губы. Только Стэси не казалась уверенной: она сидела перед полной тарелкой, обхватив руками бледное как мел лицо, точно собственную посмертную маску.
«Если Анастасия не победит сегодня, — пророчествовала Глория Грин, — не исключено кровопролитие. Будем надеяться, полицейский департамент Нью-Йорка был предупрежден заранее».
Директор Библиотеки Конгресса дождался, пока председатель комитета займет свое место. И заговорил без бумажек:
Читать последние литературные достижения лучших американских авторов — подлинное удовольствие, но судить эти работы — незавидная участь. Как и многие в моем подкомитете, я ученый по профессии и по призванию и хорошо понимаю, что стандарты, которые мы устанавливаем, — это наше наследство и, более того, основание, на котором будущие поколения оценят нашу мудрость. Поэтому все мы в подкомитете художественной литературы благодарны за то, что в этом году смогли принять решение без колебаний и сомнений. Наш выбор был единодушен. Единственный роман превзошел остальные своей честностью, актуальностью и следованием традиции — «Как пали сильные» Анастасии Лоуренс.
Аплодисменты переросли в овацию. В растущей суете камеры потеряли Стэси. Саймон поставил ее на ноги. Берт Шрайбер расчистил ей путь. Библиотекарь Конгресса провел ее на сцену. Все замолчали. Анастасия осталась одна.
— Про… — Обессиленные ее тяжестью, голые кости ее тела посыпались, увлекая ее вниз. Хаос. Камеры сгрудились над истощенным телом с резвостью бригады «скорой помощи».
Жива. Не дышит. Кризис. Сплошные нервы. Истерия. Массовая истерия, что смыла ее собственные страдания.
МЕТАМОРФОЗЫ
i
Согласно «Диагностическому и статистическому справочнику по психическим заболеваниям», мнимое расстройство от обычной симуляции отличает мотив: симулянты получают от придуманных болезней какую-то конкретную выгоду, а личность с мнимым расстройством от своего спектакля ничего толкового не получает. Конечно, привлекательное для одного человека может показаться бессмысленным другому. В зависимости от особенностей темперамента доктора и пациента, симуляция может выглядеть мнимым расстройством — и наоборот. Учитывая же психическое состояние большинства жалующихся на иллюзорные болезни, разница темпераментов почти неизбежна.
Или посмотрите вот с какой стороны: в то время как пациенты страдают от оскорбления недоверием, темперамент врачей идеально настроен на выявление фальшивых жалоб и придуманных симптомов.
Постановка диагноза — это распознавание образов. Врач сравнивает пациента с предыдущими случаями, почерпнутыми из собственной практики и литературы, и ищет близкое сходство с теми, чьи болезни уже классифицированы или даже излечены. Врачам, обученным находить малейшие соответствия между целыми группами физически или умственно больных, не составляет труда обнаружить глобальные нестыковки в пределах частного случая. Против серьезной статистики и гласа разума у пациента нет ни шанса.
У Анастасии не было ни шанса. Когда мы с Мишель встретились с психиатром Стэси, он объяснил нам, что с ней все в порядке — в пределах его компетенции — и она просто занимает место в палате. По настоянию Саймона мы зашли к врачу, прежде чем увидеться со Стэси.
Они вернулись из Нью-Йорка, после чего ее положили в больницу в состоянии тяжелого истощения: Саймон был занят в Сан-Франциско, надзирая за очередным расширением галереи, а его жену благополучно убрали с глаз долой в Пало-Альто, в уважаемую психиатрическую клинику Лиланда под наблюдение врачей. Они вернулись из Нью-Йорка, а мы с Мишель снова были вместе: оба мы были не в силах беспокоиться об Анастасии в одиночку.
— Почему вы не верите, что Стэси на самом деле больна? — спросила Мишель психиатра.
— Потому что она не проходит ни по одной установленной категории. Мы не можем классифицировать тех, кто просто не разговаривает.
— Значит, она притворяется? Но Стэси совсем не умеет лгать.
— Симулянты здесь — обычное дело. Мы их в расчет не берем.
— Но какой смысл? У нее есть дом и друзья. Она — лауреат Американской книжной премии.
— Поэтому в документах мы и отмечаем это как мнимое расстройство.
— А есть разница? — осведомилась Мишель.
— Если бы вы потрудились ознакомиться с литературой…
Психиатр подошел к книжному шкафу. Мишель пошла за ним. Я не пошел. Вышел из кабинета в саму лечебницу.
— Анастасия Лоуренс? — спросил я у молодого санитара. Он указал мне на общую комнату в конце коридора, где две пациентки на диване смотрели по телевизору рекламу дорогого авто. Одна была старая, другая полная. Ни одна не была Стэси.
Она оказалась за ними, снаружи, во дворе, на камне под деревом. Словно метафора ее поглощенной прессой жизни, двор был абсолютно искусственной средой, со всех сторон огороженной прозрачным стеклом. Я осмотрелся, чтобы понять, как она попала в это уединение. Санитар указал мне на раздвижную дверь.
Заметила ли она меня? Глаза ее были открыты, но выражали не больше, чем взгляд ее сокамерниц, смотревших телевизор: я казался ей таким же знакомым, как им — автомобили из рекламы, и при этом был так же далек от ее здешней жизни, как для них — возможность сесть за руль и уехать. Я все же подошел. Заметил, что на ней мое пальто. Хоть что-то общее между нами.
Она курила. Я поздоровался. Дым витал у ее губ. Я сел у ног. Она выдохнула.
— Ты не разговариваешь, — сказал я. — Понимаю. Я тоже не буду.
Она курила с таким жаром, словно поглощение никотина было единственным доступным для нее и отброшенным всеми способом общения. Слова предали ее, а теперь предал и весь мир. Я это понял — то же самое можно было сказать и обо мне, если бы кто-то потрудился заметить. Но у меня не осталось читателей, а с ней хотели поговорить все и каждый, и Саймон запретил ей курить прилюдно.
Итак, мы снова вдвоем. В кармане у меня был кусок бечевки. Я связал концы. Переплел между пальцами, соорудив «кошачью колыбель», поднял на уровень взгляда и протянул ей. Анастасия окуталась дымом. Я ждал, стоя на коленях. Она взяла бечевку и собрала свисающие волосы в хвост.
Это было не то, чего я ждал. Я заглянул ей в глаза и увидел в очках отражение Мишель и врача. Она прикурила новую сигарету и отвернулась.
Я встал им навстречу.
— Доктор мне все объяснил, — сказала Мишель. — Тебе стоило его послушать, милый.
— Мишель — отличная ученица, — согласился он. — Пациентка сказала что-нибудь?
— Она курила, — ответил я.
— Ей это не вредно? — спросила Мишель.
— Вряд ли это имеет значение, — сказал врач. — Я оставлю вас вдвоем… втроем. — Он подмигнул. — Если она вдруг начнет цитировать Геттисбергское послание[48] или еще что-нибудь — вы знаете, где меня найти. — И он закрыл за собой дверь.
— Как мне привлечь ее внимание? — спросила меня Мишель.
— Ты его и так привлекаешь.
Она расправила свои подплечники.
— Привет, Стэси! — слишком громким для этих стен голосом начала она. — Как Твои Дела! — Она подошла вплотную. — Поздравляю С Твоей Американской Книжной Премией! Ты, Наверное, Очень Счастлива! Мы Все Так Гордимся! — Она наклонилась, заглянула Стэси в глаза. — Скажи Мне: Ты Рада, Что Победила! Поделиться Этим С Друзьями Просто Здорово! — Она поднялась и с улыбкой подошла ко мне. — Разве она не прелесть? Думаю, она меня понимает.
— Между прочим, она не оглохла.
