Анна Данилова - Парик для дамы пик
Отрезав и сбрив волосы, он надел на голову мертвой Зои парик. Опасную бритву и пену для бритья, которые были захвачены им из дома, он позже закопал в своем саду, неподалеку от теплицы. Волосы жертвы он завернул в газету, одну из тех, что стопкой лежали в том же самом коридорчике, рядом с дверью парикмахера. «Проставленные на газете цифры должны были всплыть чуть позже, – рассказывал Озе. – Волосы не должны были обнаружиться так скоро, это вызвало бы подозрение, поэтому я ждал… Ждал подходящего момента, чтобы подкинуть сверток с волосами на самое видное место, в центре города, на небольшую мусорную свалку возле рынка, в которой постоянно копаются нищие».
И ему снова повезло – сверток, только с волосами уже обеих жертв, обнаружили люди Брича и принесли Земцовой, которой именно этого звена и не хватало для того, чтобы уже окончательно поверить в то, что настоящий убийца – влюбленный и терзаемый ревностью парикмахер.
Так убийца избавился от второго свидетеля. Затем он убил и остриг Иру Званцеву. Потом – Абрамову, у которой забрал три ее парика, чтобы подкинуть их в почтовый ящик Земцовой, – очередная наводка в адрес парикмахера, свидетельствующая о том, что совершено еще одно убийство. И позже ждал, затаившись, как охотник, появления в Багаевке, в местности, которую он знал, как свои пять пальцев, Холодковой и Земцовой. И если бы не телефонный разговор Юли с Крымовым, когда она, страшно волнуясь, рассказала подробно о том, как идет расследование этих убийств, и если бы не его совет поместить в ее машину двух манекенов вместо себя и Холодковой, то Озе сгубил бы не пять, а семь душ…
– Скажите, Озе, что вы испытывали, убивая этих молодых женщин?
– Я не видел женщину, я видел лишь горло, которое мне надо было сдавить… Я работал над собой, старался абстрагироваться, даже пытался представить, что я зверь, который, чтобы выжить, должен лишить жизни другое существо… Я боролся за жизнь, и всякий меня поймет… А еще я понял, что к смерти, как и ко всему остальному, можно привыкнуть. Я возвысился над смертью и перестал бояться. Кроме того, я был уверен, что меня теперь никто не поймает. Вы вот сидите, слушаете меня и думаете, что я – страшный человек, гнусь и падаль… Но сам-то я знаю про себя другое. И я жив, в то время как эти женщины – не лучшие, прямо скажем, экземпляры, готовые разорвать друг друга при случае, как злые гиены, – мертвы!
И, помолчав немного, добавил:
– Я совершил три ошибки. Первую, когда не рассчитал удар, который нанес Рыскину графином. И вторую, что не застрелил этого… который заявился ко мне сегодня утром…
– А третья ошибка?
– Третья? – Он сжал кулаки. – Третья ошибка и вовсе непростительная… Пока я был здесь и убирал свидетелей, – он усмехнулся, – кто-то украл папку с рукописями и истоптал всю теплицу… Так что теперь ждите новых убийств, трагедий и афер… А я? Я что? Со мной все кончено… И я не боюсь смерти…
«Это слабое утешение», – подумала Земцова, утомленная тяжелым разговором и той ролью, которая отводилась ей в этой драме.
Погибли две молодые женщины. Нелепо. Страшно. Не стало известного журналиста. Убита пенсионерка. Официант. А Озе, видите ли, «возвысился над смертью».
Пора было звонить Корнилову, чтобы он приехал на квартиру Пресецкой, своими ушами услышал признание Озе и отпустил на свободу Коршикова. Виктор Львович будет несказанно рад, что убийца Рыскина найден; о нем, следователе прокуратуры, напишут все центральные газеты России и, быть может, даже снимут репортаж. А там, глядишь, и повысят в звании…
Была глубокая ночь, когда она приехала к Бобрищеву. Приехала без предупреждения, уставшая, продрогшая и глубоко несчастная. Но не за любовью и лаской. Ей хотелось одного – развязаться с этим человеком раз и навсегда, но прежде, конечно, получить от него прощение.
– Привет, – сказала она, увидев его на пороге в халате и шлепанцах.
– Юля? – Он растерянно улыбнулся, пропуская ее в дом, как человек, которого застали врасплох. – Я уж думал, ты никогда не придешь…
Глаза Николая блестели, а розовый женский румянец на его щеках и аромат коньяка, который исходил от него, подсказал ей, что она оторвала его от ужина. И тут, как бы в подтверждение этого, откуда-то из глубины квартиры в прихожую хлынула волна теплого воздуха с запахом жареного мяса, словно открылась дверь, ведущая на кухню… «Да ведь он не один!»
– Я на минутку… – она торопилась все сказать и уйти.
– Да ты проходи, Юленька… – он, как ей показалось, готов был снова распахнуть ей свои объятия. «Завидной широты душа», – пронеслось у нее в голове.
– Нет-нет… – она даже притопнула ногой, как бы ставя точку на этом. Она никуда не пойдет, это чревато последствиями. – Ты, наверное, уже слышал… про Озе и Рыскина, знаешь, кто убил твоих женщин. – И, не дав ему сказать ни слова, выпалила то, ради чего приехала: – Коля, я хочу попросить у тебя прощения. Ты – красивый мужчина, добрый… И я где-то даже понимаю тебя и твое стремление окружить себя женщинами… Они были счастливы с тобой… Не знаю, как так получилось, но я на самом деле подозревала многих, почти всех… И тебя тоже. И обоих Коршиковых. И Женю Холодкову. Словом, всех, даже Пресецкого…
– Дело прошлое… – он ласково посмотрел на нее и улыбнулся. – Я и сам подозревал его…
– Кстати, как он?
– Пьет, – услышала она вдруг знакомый голос и увидела, как из темноты прихожей высветилось и приблизилось к ней узкое лицо с тонкими губами.
Это была Холодкова, которую Юля меньше всего ожидала здесь увидеть. «Я говорила тихо, она не могла слышать, как я прошу у него прощения», – сгорая от стыда, тешила она себя этой призрачной надеждой.
– Пьет, – продолжала Холодкова как ни в чем не бывало. – Время от времени приходит на квартиру Зои, моет там полы, разговаривает с ней, рассматривает ее картины, а потом напивается… Я была у него…
«Так вот кто все-таки мыл полы у Пресецкой в квартире…»
– Может, ты войдешь? – Бобрищев, в отличие от смутившейся Юли, чувствовал себя в присутствии обеих женщин как рыба в воде. – Нам же надо рассчитаться…
Он оглянулся за поддержкой к Жене, мол, скажи ей, чтобы она осталась. Но Холодкова молчала, разглядывая Юлю с тем чувством душевного комфорта, какое она испытывала, имея куда больше оснований рассчитывать на ужин с Бобрищевым, нежели Юля.
– По-моему, я все отработала, и мы в расчете. – Юля почувствовала, как кровь прилила к лицу. Не хватало еще в присутствии Холодковой начать торговаться, кто и сколько кому должен.
– С меня еще пять тысяч, я так решил, – сказал тоном делового, хотя и светского человека Бобрищев, щелкнув в каком-то приятном азарте пальцами.
– Ты знаешь, где меня найти, – пробормотала вконец растерявшаяся Юля и почти бегом сбежала по лестнице, чтобы поскорее оказаться на свежем воздухе. Вот уж к чему она никак не была готова, так это к встрече с Холодковой… Хотя, будь она поумнее, могла бы догадаться, что после завершения всей этой истории Бобрищев заживет своей прежней жизнью и вновь окружит себя своеобразной «семьей» – несколькими близкими ему женщинами, среди которых не последнее место будет занимать его верная, точнее, «старшая» жена – Холодкова. «Может, он мусульманин?»
На улице она остановила такси, назвала свой адрес и, глядя на радужные, плывущие по ветровому стеклу блики от фар движущихся навстречу машин, с чувством глубокого отвращения к себе стала вспоминать, что же произошло с ней за последнюю пару недель…
Ей показалось, что она испортила отношения со всеми, кого знала. Разве что Корнилов остался доволен ее работой. А Шубин? Наташа Зима? Нора? Люди, выполнявшие всю черную работу… Кем она себя возомнила? И что сделала для того, чтобы расследование сдвинулось с мертвой точки? Да ничего! Даже последнюю, самую сложную и ответственную операцию в Багаевке она провела по сценарию Крымова. И именно ему они с Холодковой обязаны жизнью. Ведь до последнего дня Юля была уверена, что в Багаевке они встретятся с Соней – доморощенным киллером; ну а если не с ним, то с человеком, который на самом деле готов за деньги представить ей какие-то доказательства причастности к убийствам Пресецкой и Званцевой их «лучшей» подруги – Холодковой.
– Остановите, пожалуйста… – попросила она водителя, вышла из машины, отдала деньги и направилась, куда глаза глядят.
Она снова была одна, и чувствовала себя никому не нужной.
Город засыпало снегом, все нормальные люди, забившись в свои теплые квартирки, ужинали или смотрели телевизор…
Что она имела на сегодняшний день? Точнее, КОГО? Шубина, которому так и не смогла стать близким и родным человеком, хотя и обнадежила?
Наташу, которую она, Юля, так бессовестно унижала последнее время, вымещая на ней свои неудачи? Ту самую Наташу, без которой они не вычислили бы брата профессора Озе.
И тут же в голове промелькнуло: «Надо, чтобы Наташа поблагодарила свою одноклассницу, которая так много рассказала о лаборатории Озе и дала его адрес».
