Юлия Алейникова - До последнего удара сердца
– Меня привели к вам несколько ксерокопий. – И Женя извлекла из сумки прозрачный файлик с ксерокопиями свидетельств о браках и разводах, последними среди которых лежали свидетельства на имя Дробышевой Виктории Дмитриевны, и наконец, диплом о медицинском образовании и выписка из трудовой книжки.
Стрижелецкая с легким интересом протянула руку и, взяв файлик, вытряхнула из него на стол тоненькую пачку листочков. Она просмотрела первый, и ее левая бровь изогнулась в легком недоумении, на лице написано было искреннее разочарование. Она словно вопрошала «и это все?».
Женя безучастно улыбалась. Наконец, Стрижелецкая добралась до трех последних листочков, и лицо ее едва заметно дрогнуло. Женя смогла это заметить лишь потому, что напряженно следила за ней.
Стрижелецкая аккуратно сложила ксерокопии в стопочку, по порядку, и обернулась к журналистке.
– В чем же сенсация? – В ее голосе звучало легкое разочарование. Она не переигрывала. Женя была готова ко всему и легкой победы не ожидала.
– Сенсация в том, что вы убили двоюродного брата Сергея Кольцова Дмитрия Михайлова, а ваш бывший муж убил его дядю Константина Петровича Михайлова, за что был осужден. Сенсация состоит в том, что Анна Павловна Михайлова, родная тетка Сергея Кольцова, узнала вас, когда Кольцов привез вас знакомиться с ней. Сенсация в том, что кроме Дмитрия Михайлова на вашей совести еще как минимум пять жизней, – неспешно, ровным голосом, гордясь внутренне собой, рассказывала Женя. – Простите, оговорилась, шесть. Ведь Сергея Кольцова тоже убили вы. А также пятеро людей, ставших по вашей милости инвалидами в результате вынужденного донорства, и еще несколько человек, чьему здоровью был нанесен немалый ущерб в результате инициированных вами хулиганских нападений. Шесть семей потеряли близких, у некоторых из пострадавших распались семьи. Марина Кольцова находится в КПЗ по ложному обвинению. Ведь это вы подставили подругу.
Стрижелецкая молча поднялась и, обойдя Женю, прошла в кухню. Она открыла шкафчик и достала бутылку «Боржоми». Руки ее не дрожали, но лицо больше не выражало циничного, насмешливого самодовольства.
Виктория Дмитриевна налила в красивый хрустальный стакан минералки и сделала несколько неспешных глотков. Женя ждала.
– Сами все раскопали? – спросила, наконец, Стрижелецкая.
– Сомневаетесь в моих способностях? – Девушка настороженно смотрела на Викторию Дмитриевну, готовая к любой реакции.
– Нет. Скорее восхищаюсь, – спокойно ответила та. – И как же вам это удалось?
Стрижелецкая стояла, прислонившись спиной к столешнице и опершись на нее разведенными в стороны руками, и с умеренным любопытством смотрела на Женю. Такой выдержке позавидовал бы Штирлиц, которого расколол Мюллер.
– Побеседовала с соседкой Анны Павловны, та кое-что рассказала о семействе, я съездила в Москву, разыскала потерпевших, добралась до больницы, – не совсем правдиво и очень скомканно рассказывала журналистка. – Неужели вы не узнали Михайлову, когда пришли знакомиться с теткой Кольцова?
– Нет, – пожала плечами Стрижелецкая. – Я не так уж хорошо ее запомнила, к тому же много времени прошло, да и постарела она очень. Вы салат будете? Я только что с работы пришла, еще не ужинала, – доставая из холодильника овощи, спросила Виктория Дмитриевна.
Ее ладная, округлая фигурка, облаченная в модное светлое платье с плиссированной юбкой, Стрижелецкая смотрелась отлично, легко передвигалась по кухне, доставая салатник, готовя разделочную доску.
– Вы что, совершенно не переживаете из-за совершенных вами убийств? – с каким-то священным ужасом спросила Женя. Стрижелецкая стала ее пугать.
– Какие именно убийства вы имеете в виду? – обернулась к ней Виктория Дмитриевна, тряхнув копной каштановых волос.
– Кольцова, например, его родственников, – проговорила девушка, почувствовав вдруг горячее желание бежать из этой квартиры как можно дальше.
– Сергея мне было жалко, – откладывая кочан салата, произнесла Стрижелецкая, – умный был мужик, талантливый бизнесмен, далеко бы пошел. Он политикой собирался заняться. Жаль, что так вышло.
– И это все? Жаль, что так вышло? Вы что, сумасшедшая? – внезапно охрипшим голосом проговорила Женя.
– Нет, – глядя ей в глаза, сказала Виктория Дмитриевна. – Я же не хотела его убивать, так вышло. И потом, каждый врач, особенно хирург, переходит в своей работе определенную психологическую грань, которая помогает ему в работе. Он привыкает причинять людям боль. И потом, операция, разрезание живой плоти, извлечение органов, пересадки – все это сродни разделке туши животного на бойне, не каждому под силу. Но это необходимо, это должен кто-то делать.
Голос Стрижелецкой звучал убедительно, четко, и Жене даже на минуту показалось, что это она не права, просто она не понимает чего-то очень важного из-за своей неопытности и молодости. Но тут она вспомнила о семье Огаревых, и еще об администраторше Ладе, и мысли ее вернулись в здравое русло.
– Вы что же, считаете, что ничего плохого не сделали, ни тогда, пересаживая почки не тем людям, ни сейчас, убив Кольцова и подставив Марину? А как насчет администраторши из салона красоты? Еще одна туша на бойне? – пыталась как-то достучаться до Стрижелецкой Женя, вывести ее из зоны комфорта.
– Разве операции по пересадке органов прошли не успешно? – скривив в ложном сомнении губы, спросила Стрижелецкая. – Просто вместо одних людей я спасла жизнь другим, ничуть не более плохим, а возможно, и лучшим. Почему вы решили, что лучше меня знаете, кому жить, а кому умирать?
– Я не знаю. Так же как и вы. Это известно лишь там. – Женя указала рукой вверх. – Но вот люди, отдавшие собственные органы ради спасения близких, добровольно согласившиеся стать инвалидами, вправе были выбирать, ради кого они это делают. Они были вправе распорядиться собственным здоровьем, вы обманули, обокрали их, вы, вы… – она никак не могла подобрать нужное слово, достаточно выразительное и тем не менее приличное. Опускаться до базарной ругани не хотелось.
– Не трудитесь, – с насмешкой остановила ее Стрижелецкая. – Они вправе, я вправе, мы все в правах и обязанностях. Главное, чтобы каждому из нас хватило сил и смелости реализовать собственные права. А те, кому не хватает, становятся неудачниками. Так было и так будет всегда. И только нам выбирать собственную меру дозволенности, – с наглой, циничной уверенностью проговорила Виктория Дмитриевна.
– Да вы просто монстр! – воскликнула девушка. – Вас не в тюрьму надо запереть, а просто уничтожить, чтобы уж точно никогда на свободу не выбрались!
– Какая патетика! Кишка тонка, – бросила Стрижелецкая.
– То есть как? – раздувалась от гнева Женя. Ей стало казаться, что она стала толще и выше ростом от распирающих ее чувств, и эти чувства настолько сильны, поток их такой мощный, что при желании она может свернуть Стрижелецкой шею. Хотя это и не законно.
– Ну, раскопали вы старую историю с пересадками, и дальше? Срок давности давно вышел. Убийство Кольцова? Так его еще доказать надо, – спокойно рассуждала хозяйка квартиры, разрывая листья салата.
– А Лада? Администраторша?
– Тем более. Я ее знать не знала, – пожала плечами Стрижелецкая.
– Ничего подобного! – пошла на очередной блеф Женя. – Вы созванивались с ней, телефонная компания легко это подтвердит официально. Даже в вечер убийства.
– Ну и что, я скажу, что у меня в телефоне был сохранен ее номер, записывалась на процедуры однажды. А в тот вечер набрала номер по ошибке. Такое часто случается, – легко отмахнулась женщина.
– Но ведь это вы ее убили, неужели вас не мучает совесть? – никак не могла успокоиться Женя.
– У меня замечательная совесть, мы живем с ней в полной гармонии, никто никого не мучает, – бестрепетно пошутила Стрижелецкая. – А Лада была жадной, бесполезной, безмозглой сучкой, от которой никому никогда не было никакой пользы. К тому же пыталась меня шантажировать. Так что никаких сожалений.
– Вы сразу решили ее убить, после того как я рассказала вам о том, что была в «Цветке кактуса»? – глядя во все глаза на стоящее перед ней чудовище в человеческом обличье, спросила Женя.
– Нет, конечно. Только когда она попыталась вытянуть у меня деньги, – пожала плечом Стрижелецкая. – От шантажистов надо немедленно избавляться, иначе неприятностей не оберешься, – поделилась она своим мнением, начиная крошить огурец.
– А Марина, ее вам было не жалко? Она же была вашей подругой? – продолжала задавать вопросы девушка, и без того понимая, что никого Стрижелецкой не жалко, совесть ее никогда не мучает, и вообще, ей что огурец покрошить, что человека зарезать. Главное, чтобы потом не поймали.
– Если бы вы знали эту мягкотелую размазню с интеллигентскими замашками, вы бы таких глупых вопросов не задавали. – Впервые в голосе Стрижелецкой послышались хоть какие-то эмоции. Марина ее явно раздражала. – Возможно, будь она другой, более решительной, уверенной, умной и волевой, я бы не стала отбивать у нее мужа. Но тут просто не сдержалась.
