Аркадий Гендер - Траектория чуда
Теперь стоял вопрос — как играть? Я заранее решил, что мельчить не буду, но и ставить все за раз поостерегусь. "Дам судьбе три шанса стать мне полезной", — нагло подумал я, имея ввиду, что если хотя бы одна из трех моих восьмидесятифранковых ставок выиграет, то двух тысяч восьмисот франков уж на то, чтобы купить билет до Москвы, мне точно хватит. Итак, в моем распоряжении три попытки. На какое же число ставить? Все числа нравились или не нравились мне совершенно одинаково. Тут как раз опять зажужжал шарик, и крупье произнес по-английски: "Время делать ставки, господа!" Сиреневая взяла приличную горсть своих фишек и, как сеятель в поле, швырнула их не глядя на стол. Крупье быстрыми движениями рассортировал их по клеточкам чисел и линиям между ними. Я вздохнул, отщипнул пальцами примерно треть от своего фишечного столбика, и поставил все на ноль — зеро. "Ставок больше нет", — сказал крупье, разводя, как пловец брассом, руками над столом. Шарик, теряя скорость, запрыгал из одной ячейки в другую. Я затаил дыхание. Шарик попрыгал-попрыгал, и замер на числе 36. "А, черт!" — лениво ругнулась сиреневая. На 36-и у нее тоже не было ни одной фишки. Крупье виновато улыбнулся, поставил гирьку на пустую клетку по номером 36, и сгреб все наши фишки себе. Я перевел дыхание. Ничего, у меня еще есть две попытки. Я снова поставил на зеро. Сиреневая прищурила один глаз, глубоко затянулась сигаретой, выпустила, как Змей Горыныч, дым из ноздрей, и накрыла фишками весь центр стола. Шарик упал на 1. "Вот свинство!" — произнесла сиреневая, глядя то на сгребаемые со стола крупье свои фишки, то в свой пустой стакан. К чему конкретно относилось ее замечание, я не понял, но почувствовал, что мое собственное настроение ухудшилось пропорционально уменьшению моих шансов примерно эдак на две трети. С другой стороны, сначала выпало 36, сейчас — 1. Ну точно — пристрелка, «вилка», как говорят артиллеристы. Сейчас снаряд должен попасть точно в цель. Я взял остатки фишек, и снова поставил на зеро. Сиреневая, на столе перед которой фишек тоже уже не было, выудила откуда-то из кармана большую белую фишу с надписью 500 на ней, и примостила ее рядом с моими на зеро. Шарик побежал по кругу. Я смотрел на него, как завороженный, и взглядом подталкивал его к зелененькой ячейке зеро. Сиреневая, видимо, помогая мне, икала. Шарик на излете начал скакать, но я видел, что он методично приближается к нужной мне ячейке. И вот, когда шарик упал было уже в ячейку зеро, я уже вскинул руки в честь победы, а сиреневая, следя за шариком вполглаза, икнула: "Оба-на!", зловредный кусок слоновьего зуба из последних сил иссякавшей своей кинетической энергии перевалил через перегородочку, и замер в соседней ячейке. "Вот с-сука", — проворчала сиреневая, и вместо пепельницы стряхнула пепел в стакан, а я от досады и вовсе закрыл глаза
Я сидел, глядя поверх плеча крупье куда-то вдаль, и не понимал, что же мне теперь делать. Я проиграл все, у меня не осталось ни-че-го. В который раз за последние два дня я произносил это слово? Но настолько полным и безоговорочным это «ничего» у меня еще не было никогда. Только теперь, когда я сидел в натуре без единой свободно конвертируемой копейки здесь, в центре Европы, я до конца понимал значение этого слова. Жутко захотелось курить. Я не курю уже пять лет, и не хотел бы больше никогда начинать, но сейчас я бы закурил, и затянулся бы крепким вонючим дымом до самой последней альвеолы в легких! Я даже машинально потянулся к нагрудному карману пиджака, в котором в бытность мою курильщиком всегда носил сигареты. Странно, но в глубине кармана что-то лежало. Я захватил это что-то пальцами, и извлек на красноватый казиношный свет. Это были две плотно сложенные стодолларовые купюры. Пару секунд я, как баран, смотрел на них, не понимая, откуда они могли там взяться. Что, я привез их из России контрабандой через все границы, напрочь забыв о них после какой-нибудь пьянки? Да нет, просто Талия, когда бросилась мне сегодня на шею, незаметно вернула мне деньги, которые вчера при расставании я точно также положил в карман ей. Или нет, сегодня я был в ветровке, значит, она сделала это сразу же вчера. "Спасибо, Таша", — мысленно сказал я, впервые за последние сутки снова назвав ее этим так нравившимся мне именем. "О, мы снова в игре!" — воскликнула, увидев в моих руках деньги, задремавшая было сиреневая, вынула из кармана еще одну белую фишку и, не глядя, швырнула на стол. Фишка покатилась, и сама упала на зеро. "Да, наверное, это — знак судьбы!" — подумал я, и потянулся, чтобы тоже снова поставить на зеро. Но за какую-то долю секунды перед мысленным взором моим промотался вроде как видеоролик, котором я увидел, как крупье в очередной раз сгребает все мои деньги себе. Я как будто заглянул на минуту вперед. Жалко только, что в этом путешествии в будущее мне не показали, какое число выпадет. Я лишь четко увидел, что будет, если я поставлю на зеро. Но тогда — на какое число ставить? Никаких особо любимых чисел у меня никогда не было. А крупье уже пустил шарик по кругу, и его призыв ставить уже прозвучал. И тут мне вдруг подумалось, что вот сейчас я сижу здесь и играю только потому, что мне надо срочно в Москву, потому, что там моя семья, Галина и Юлька. И что я безумно нуждаюсь в выигрыше для того, чтобы их спасти. Значит, надо ставить на какое-то число, которое олицетворяет для меня мою семью. А ведь есть у меня такое число! Двадцать третьего апреля мы с Галиной расписались, и двадцать третьего же, только декабря, родилась Юлька. А крупье уже начинал разводить руками, чтобы этим жестом обозначить окончание ставок. "Боже, помоги мне!" — едва ли не в первый раз в жизни взмолился про себя я, вскочил со стула, и положил обе сотенные на клетку с номером 23. Крупье открыл рот, и тут сквознячок, видимо, от кондиционера, подхватил мои купюры, и поволок их по столу, но крупье не дал им далеко уйти, и прижал их пальцем к столу точно на числе 19, произнося при этом: "No more bets! — Ставок больше нет!" — "Двадцать три!" — хотел закричать я, но не стал, потому что знал, что это бесполезно. Крупье никогда не меняет ставку или число, на которое поставлено. Я тяжело стукнулся задницей о стул, и закрыл глаза. Того, что сейчас неизбежно должно было произойти, я видеть не мог. Шарик насмешливо жужжал в ушах; вот он застучал, прыгая перед тем, как упасть, знаменуя полную мою никчемность, и затих. Я сжал зубы. "Номер девятнадцать!" — объявил крупье. "Почему девятнадцать? Ведь «мое» число 23?" — в недоумении подумал я, и открыл глаза. Улыбающийся крупье ставил хрустальную гирьку на мои двести баксов. Я выиграл. Мои ноги сами разогнулись в коленях, как пружины подкинув меня вверх. Еще в воздухе я заорал: "Come on!!!", а, приземлившись, исполнил интернациональный жест, напоминающий возвратно-поступательные движения при пилке дров одноручной ножовкой, который, как ни странно, во всем мире означает одно — победа! Крупье через стол двигал ко мне гору фишек на семь тысяч баксов. "Везучий, гад! — проскрипела сиреневая, ненавидяще глядя на меня. — А я все профукала!" Я сгреб фишки, оставив в знак благодарности одну крупье, рассовал их по карманам, и встал из-за стола. Наверное, не надо было этого делать, но я не выдержал:
— Вот так, леди, учитесь играть, пока я жив, — внятно сказал я сиреневой, — а то только материться на старости лет умеете в совершенстве!
Стук мундштука, выпавшего из ее изумленно открывшегося рта, был для меня за полчаса, проведенные рядом с ней, лучшей наградой!
***Трудно передать словами, в каком настроении я вернулся к себе в номер. Даже когда неделю назад я неожиданно узнал, что я наследный князь и богат, в моем тогдашнем ликовании не было и малой доли той вдохновленности успехом и удачей, которую я испытывал сейчас. Еще бы, ведь тогда это была стопроцентная «халява-плиз», приятная, но случайная, а мой теперешний выигрыш в казино на сто процентов был результатом моих собственных осмысленных действий. "Не на сто", — поправил себя я, еще и еще раз вспоминая, как нечто с трудом поддающееся рациональному объяснению сначала удержало меня от четвертой ставки на зеро, а потом в буквальном смысле слова перенесло по воздуху мои деньги с номера 23 на выпавшее 19. А ведь если бы я поменял деньги на фишки, этого бы не произошло в силу законов физики. Да уж, даже у самого скептически настроенного ко всему метафизическому критика язык не повернется назвать это все случайностью. Как бы то ни было, но я подумал, и сделал одну вещь, которую, как и четвертью часа ранее обращение свое к Господу за игровым столом, делал сознательно первый раз в жизни. Невзирая на то, что даже будучи совершенно один я жесточайше стеснялся того, что делаю, я все-таки опустился на колени между кроватью и креслом, просто сказал вслух: "Господи, спасибо тебе за это чудо! И… ты, конечно, прости меня, засранца грешного, но только одного этого чуда мне мало. Прошу тебя, Господи, помоги мне еще каким-то образом добраться до Москвы, да так, чтобы эти сволочи, похитившие Галину и Юльку, ничего не заподозрили. А там уж я с ними сам разберусь. Заранее благодарен тебе, Господи!" Произнеся это, я для верности еще постоял на коленках, помолчал, как на кладбище, вздохнул, встал и… Взгляд мой упал на "Справочник абонента", в растрепанном состоянии валявшийся на подушке с той поры, как я искал в барсетке визитку адвоката. Справочник был раскрыт на странице, вверху которой был заголовок: «Роуминг». Ну, и что — роуминг? "А то роуминг, — ответил я сам себе, — что сейчас, когда мой мобильник работает в зоне роуминга, в случае, если телефон выключен, отвечает местная система. А если, например, я бы заранее, в Москве установил бы переадресацию вызова на какой-нибудь местный мобильный, а потом с этим мобильным вернулся бы обратно в Москву, то какая бы система отвечала — МТС или тутошняя «Свисском»? От предчувствия близости решения еще одной — очередной! — неразрешимой задачи я опять в возбуждении забегал по номеру. Черт, как же проверить правильность гипотезы? А что, если переадресовать какую-нибудь местную мобилу на мобилу в Москве, и позвонить отсюда на местный номер, при этом чтобы оба телефона были выключены? Если ответит московская сеть, — ура, победа; если же местная — значит, гипотеза неверна. Так, и кого этим вопросом напрячь? Здесь, кроме Алена, я никого и не знаю, а вот в Москве? Конечно, звонить надо бы Гохе, но тот, зараза, когда уезжает на дачу, имеет дурацкую привычку выключать мобильный. Жанке? Нет, ей нельзя как минимум из-за Романа, который запросто может сейчас быть рядом с нею. О, надо позвонить Люсе! После ее намеков на полную готовность выполнить любую мою просьбу она, надо думать, не откажет мне в такой малости, как небольшой эксперимент со своим мобильным? Хотя, нет, ну ее слишком уж озабочена! А если я сам буду названивать из-за границы по два раза в день, какой она сделает из этого вывод? Правильно, что я сам не прочь. Только этого мне и не хватало! Ладно, сначала звякну все-таки Гохе, а уж потом, если не ответит, буду думать, кому еще.
