Камилла Лэкберг - Запах соли, крики птиц
Слезы лились у него по щекам, а исходившее от рук Симона тепло только усиливало боль. Он так устал от всего этого — устал чувствовать свою недостаточность, лгать о том, кто он на самом деле.
Мехмет медленно поднял голову. Лицо Симона оказалось всего в нескольких сантиметрах от его собственного. Симон вопросительно посмотрел ему в глаза и теплыми руками, от которых исходил аромат свежих булочек, смахнул со щек Мехмета слезы. Затем осторожно коснулся губами его рта. Мехмета поразило, насколько правильным ему показалось прикосновение этих мягких губ. А потом он растворился в реальности, о которой раньше имел лишь смутное представление, которую просто не осмеливался видеть.
— Я хотел бы немного побеседовать с Бертилем. Он у себя? — спросил Эрлинг, подмигивая Аннике.
— Впускаю, — коротко ответила она. — Вы ведь знаете, где он сидит.
— Благодарю, — сказал Эрлинг, снова подмигнув. Он никак не мог понять, почему его шарм на Аннику не действует, но утешался мыслью, что это вопрос времени.
Быстрым шагом пройдя до нужного кабинета, он постучал в дверь. Не получив ответа, постучал еще раз. Теперь за дверью послышались слабое бормотание и какие-то таинственные звуки. Эрлинга заинтересовало, чем же начальник полиции там занимается. Объяснение нашлось, когда Мельберг наконец открыл дверь. Вид у него был явно заспанный, а на диване позади него лежали плед и подушка, отпечаток которой отчетливо виднелся на лице хозяина кабинета.
— Черт возьми, Бертиль, что это ты решил прикорнуть посреди дня?
Эрлинг тщательно продумал, как ему лучше держаться, и решил для начала избрать легкий, дружеский тон, а затем перейти к серьезности. Обычно он справлялся с Мельбергом без особых проблем. В вопросах местного управления, попадавших к нему на стол и требовавших вмешательства полиции, он с помощью лести и взяток, состоявших из пары бутылок хорошего виски, совершенно безболезненно добивался успешного сотрудничества. И не видел причин для того, чтобы на этот раз вышло по-другому.
— Ну, знаешь ли, — с некоторым смущением ответил Мельберг, — в последнее время так много всего навалилось, что силы на исходе.
— Да, понимаю, вам приходится тяжело, — согласился Эрлинг, с удивлением заметив, что лицо комиссара сильно покраснело.
— Чем могу быть полезен? — спросил Мельберг, указывая на кресло.
Эрлинг уселся и с глубоко озабоченным лицом изрек:
— Дело в том, что мне только что позвонил продюсер шоу «Покажи мне Танум» Фредрик Рен. Похоже, кто-то из твоих полицейских побывал в краевом клубе и наделал изрядного шума. Они даже грозили запретить съемки. Должен признаться, я очень удивлен и несколько разочарован. Я полагал, что мы достигли по этому вопросу согласия и благополучно сотрудничаем. Да, Бертиль, я действительно разочарован. Можешь ли ты дать мне какие-то объяснения?
Он посмотрел на Мельберга, наморщив лоб, что на протяжении его карьеры многократно наводило на собеседников страх. Однако на комиссара это, похоже в виде исключения, не подействовало: он просто смотрел на Эрлинга, молча и не делая попыток оправдываться, и тот ощутил легкое беспокойство. Вероятно, стоило прихватить с собой бутылку виски. На всякий случай.
— Эрлинг… — произнес Мельберг, и по его тону Эрлингу В. Ларсону показалось, что на этот раз он, очевидно, зашел несколько далековато.
— Эрлинг… — повторил Мельберг, и глава администрации заерзал на кресле. Разрешится он когда-нибудь? Ведь ему задали очень простой вопрос. Во имя защиты блага города. Что тут такого страшного?
— Мы проводим расследование убийства, — сказал Бертиль Мельберг, пристально глядя на мужчину напротив него. — Кто-то из участников шоу не только скрыл от нас важный доказательственный материал, но и продал его прессе. Поэтому в данный момент я склонен согласиться с коллегами, что будет лучше, если мы прикроем это дерьмо.
Эрлинг почувствовал, что покрывается потом. Фредрик Рен не позаботился о том, чтобы сообщить ему эту мелкую деталь. Некрасиво с его стороны. Очень некрасиво. Запинаясь, гость пробормотал:
— Он… Он есть в сегодняшней газете?
— Да. На первой странице и еще на развороте. Выдержки из дневника, который, очевидно, вела убитая девушка и о существовании которого мы не знали. Кто-то скрыл его от нас и предпочел продать вечерней газете. И сейчас мои сотрудники, Хедстрём и Мулин, пытаются заполучить этот дневник, чтобы установить, может ли — или мог ли бы — он помочь нам в поисках убийцы.
— Я ничего не знал… — произнес Эрлинг В. Ларсон, проигрывая в голове слова, которые выскажет Рену, как только выйдет отсюда.
Отправляться на деловую встречу, не имея в руках полной информации, все равно что бросаться в бой безоружным, это известно любому новичку. Проклятый идиот. Пусть не думает, что сможет водить за нос главу администрации Танумсхеде.
— Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен немедленно перекрыть кислород этому проекту.
Эрлинг молчал. В голове не шевелилось ни единой мысли, все аргументы улетучились. Он посмотрел на Мельберга и увидел, что тот усмехается.
— Вот ты и беззащитен. Черт, никак не думал, что такое возможно. Но я рассужу по справедливости. Мне известно, что многим нравится пялиться на это дерьмо. Поэтому пусть пока продолжают. Но малейшая проблема, и…
Он погрозил пальцем, и Эрлинг благодарно кивнул. Ему повезло. Он содрогался при мысли о том, как унизительно было бы стоять перед членами администрации, признавая, что довести проект до конца невозможно. От такого удара по престижу ему бы никогда не оправиться.
Уже в дверях Эрлинг услышал, что Мельберг что-то говорит. Он обернулся.
— Послушай-ка… мой домашний запас виски начал иссякать. У тебя случайно не найдется лишней бутылки?
Мельберг подмигнул, и Эрлинг натянуто улыбнулся. Больше всего ему хотелось запихнуть бутылку Мельбергу в глотку. Вместо этого он услышал, как произносит:
— Конечно, Бертиль, организуем.
Последним, что он видел, закрывая за собой дверь, была довольная усмешка хозяина кабинета.
— Какая гнусная низость, — сказал Калле, глядя на Тину, которая нагружала поднос бутылками, чтобы вынести их в зал.
— Можно подумать, ты у нас чертовски примерный. Легко говорить, когда купаешься в папашиных бабках! — прошипела та, чуть не опрокинув бокал с пивом, который только что поставила на поднос.
— Послушай, некоторые вещи не делают даже ради денег.
— Некоторые вещи не делают даже ради денег, — передразнила Тина фальцетом, скорчив гримасу. — И будешь до тошноты доволен собой, блин. А эта сволочь Мехмет! Убью, блин!
— Э, охолони, — сказал Калле, прислоняясь к мойке. — Они ведь угрожали запретить съемки, если все промолчат. А тебе, похоже, больше всего хотелось спасти собственную шкуру. Ты не имеешь права тащить в дерьмо остальных.
— Ты что, не сечешь, они же только блефовали! Да в жизни бы они не закрыли единственное, что привлекает к ним хоть чуточку внимания. Они, блин, живут этим!
— В любом случае, я не считаю Мехмета виноватым. Если бы я видел, как ты брала дневник, я бы тоже сказал.
— Не сомневаюсь, жалкий трусишка, — ответила Тина. Она так разозлилась, что державшие поднос руки дрожали. — Твоя беда в том, что ты все время болтаешься по дорогим кабакам Стокгольма и думаешь, что это и есть жизнь — размахивать папашиными кредитками, ни хрена не делать и только паразитировать на всех остальных. Сплошная патетика, блин! И ты еще смеешь объяснять мне, что правильно, а что нет! Я, по крайней мере, хоть чем-то занимаюсь, куда-то стремлюсь, пытаюсь чего-то добиться в жизни! У меня есть талант, что бы там ни говорила эта проклятая Барби!
— Ах вот где больная мозоль, — усмехнулся Калле. — Она написала что-то о твоей так называемой карьере певицы, а ты такая мелочная дрянь, что решила раскрыть ее душу прессе. Она сказала то, что думают все, и ты не смогла этого пережить.
— Она все время врала, проклятая сука! Сказала мне, что не говорила остальным, будто из меня ничего не получится и я совершенно бесталанна. Она наврала мне, что никому такого не говорила, клялась, что это чья-то злобная выдумка, уверяла меня, что это ложь, кто бы ее ни распространил. А потом я увидела, что она так и написала в дневнике, значит, все было правдой! Она, конечно же, так считала и наверняка натрепала всякой мерзости про меня остальным.
Один из бокалов опрокинулся и скатился с подноса на пол: осколки стекла разлетелись на несколько метров.
— Блин, — прошипела Тина и поставила поднос с оставшимися бокалами, потом взяла веник и стала сметать осколки в кучу. — Да пошли вы все!
— Послушай, — спокойно сказал Калле. — Я никогда не слышал от Барби про тебя ни одного дурного слова. Насколько я знаю, она тебя только подбадривала, да ты и сама говорила об этом на последний встрече с Ларсом. Помнится, даже пускала крокодиловы слезы.
