Анна Малышева - Суфлер
Девушка выпросила у отца две картины. Покупать полотна для опыта самостоятельно у нее не было средств, Софья была не богаче. Подруги экономили каждый грош, чтобы приобретать научные книги, как новые, так и старинные. Это был единственный вид собирательства, который их привлекал.
Первую картину они «убили» сразу, протерев ее растворителем. Полотно погибло бесповоротно. Инициатива исходила от Галины, которая предлагала снять лак, чтобы он не мешал контакту красочной поверхности с грибком. Неопытность помешала им осуществить попытку. Со второй картиной подруги решили не рисковать и попросили снять лак профессионала – приятеля Галины, художника. Ему, конечно, истинной сути происходящего не объяснили. Затем девушки протерли крепким бульоном, зараженным грибком, поверхность очищенной от лака картины и стали наблюдать ее в комнатных условиях. Единственной предосторожностью, которую они применяли, было частое проветривание. Правда, Софья хладнокровно утверждала, что заразиться таким путем невозможно.
Именно эту картину и удостоилась созерцать младшая сестра Галины, окончательно оцепеневшая от всего услышанного.
– Эффект-то был, но совсем не такой, как они ожидали. Полотно девятнадцатого века, дрянная копия известной средневековой батальной сцены, вовсе не превратилось на их глазах в старинную картину, в свой прототип. Оно просто покрылось матовой голубоватой пленкой, которая вела себя на удивление инертно. Софья уверяла, что грибку не хватает питания, состав краски, в основном минеральной, не пришелся ему по вкусу. И вот тогда Галина, проявлявшая к делу все более маниакальный интерес, вспомнила, что тот же ее приятель художник иногда использовал для левкаса, грунта и прочих технических нужд материал под названием рыбий клей, на сто процентов органический. Она пошла на многие хитрости и уловки, чтобы привлечь к делу ни о чем не подозревающего молодого человека, ничего ему толком при этом не сообщив. Соврала, что готовит подарок для родственницы, и он даром написал для нее копию известного полотна Тьеполо. При изготовлении грунта был использован редкий дорогой материал – осетровый клей. Написал он картину на старом отмытом холсте, оставшемся после первой неудачной попытки. Уж как тетка уломала его на это, не знаю, но он, наверное, был в нее влюблен по уши, если согласился и сделал все, как она хотела.
Далее подруги, не желавшие рисковать, посвящая в свой эксперимент посторонних, действовали вдвоем. Софья, усвоившая особенности техники наведения грунта, заявила, что справится с задачей. Именно для этого и потребовались инструменты, которые Галина тайком взяла в шкафу у отца. Их собирались применить в тот же день. Технология, придуманная Софьей, была не сложна. Она планировала сделать несколько микронадрезов на свежем красочном слое, вплоть до грунта, и осторожно внедрить туда бульон из осетрового клея, в котором грибок так замечательно себя чувствовал. Этого бульона у нее было заготовлено столько, что, как она сама шутила, хватило бы подделать «целый Эрмитаж».
– То есть она понимала, чем они занимались? – не выдержала Александра. – Эти барышни целенаправленно изобретали новый способ подделки картин! Причем, никто их к этому не вынуждал! Они взялись за это не ради денег, не ради наживы, а из любви к науке?! Так стоит понимать?!
– Боюсь, тут не шла речь о любви, – пожал плечами мужчина. – Тут уже было нечто маниакальное. Добиться своего любой ценой…
Дальнейшим событиям, во всех мельчайших деталях, младшая Тихонова была свидетельницей сама. Спустя какое-то время явилась Софья. Она была неприятно поражена тем, что подруга раскрыла их тайну младшей сестре, но Галина убедила ее, что та их не выдаст. Впрочем, Софья боялась огласки лишь потому, что любые эксперименты вне стен лаборатории были запрещены. Она вовсе не строила планов по производству искусственно состаренных картин. Елене разрешили присутствовать при эксперименте. Та осталась и все видела собственными глазами.
– Подруги долго раздумывали, какими инструментами воспользоваться для внесения маленьких капель клея внутрь порезов. Наносить клей кисточкой они сочли малоэффективным. Софья боялась, что мазка будет недостаточно, он не проникнет в грунт и вновь оставит подозрительные пятна на поверхности. Она желала внедрить в прорезанный под слоем краски «карман» довольно значительную каплю бульона.
Еще накануне были принесены из лаборатории разнообразные пипетки, но они оказались совершенно не приспособленными для того, чтобы выполнить такой ловкий трюк. Шприц для инъекций также был отвергнут. При непосредственном проколе оставались пузыри под красочной поверхностью, а прорезанные «карманы» были настолько малы, что даже при самом осторожном нажатии помпы вязкий бульон вытекал наружу и оставлял роковые, очень заметные внешние следы. После того как подруги поставили несколько предварительных неудачных экспериментов на отрезанном уголке холста, Галина вспомнила об отцовской коллекции и взялась позаимствовать у него коробку с инструментами для изготовления фальшивого жемчуга.
– Я дал вам рассмотреть эти инструменты, и вы помните, наверное, что кончики тех стеклянных пипеток изогнуты, некоторые – почти крючкообразно.
Это сделано для того, чтобы промывать спиртом самые труднодоступные места внутри жемчужин, которые бывали иногда сложной формы. Такая пипетка, в отличие от обычной лабораторной, позволяла «посадить в карман» любую жидкую субстанцию в минимальном количестве. Но требовалось принудительное усилие, то есть вдувание, под стать названию грибка-«суфлера».
Подруги, словно одержимые, с муравьиным упорством трудились, обрабатывая картину. Сменяя друг друга, молодые женщины погружали в бульон стеклянные трубочки, слегка втягивая в себя воздух, набирали микродозы бульона и с величайшими предосторожностями вдували его в едва заметные надрезы. Тихонова-младшая вспоминала потом, что это было похоже на колдовской ритуал. Подруги унялись, лишь нашпиговав картину в десятках мест.
– С них пот лился градом, мать вспоминала, что к концу этого процесса она и сама сидела мокрая, как мышь. Хотя Софья неоднократно повторяла, что это совершенно безопасно, а Галина, будучи медиком, вряд ли стала бы участвовать в операции, грозящей жизни и здоровью, мать места себе не находила. Эта сцена выглядела странно, почти зловеще…
– Я ничего не знаю о бактериях, грибках и прочем, – нервно произнесла Александра, когда мужчина без видимой причины вдруг умолк. – Но я бы держалась от всего этого подальше. Нельзя шутить с такими вещами.
– Никто и не шутил, – глядя на полотно Тьеполо, вздохнул мужчина. – Видите, краска в десятках мест сошла, а холст прогнил?
– Я обратила внимание. Это в местах, где они инфицировали картину?
– Да. Их версия оказалась верной, и холст начал стареть. Процесс продолжался до тех пор, пока этот фальшивый Тьеполо почти целиком не превратился в гниль. Он протянул сорок пять лет, провисев на этой самой стене, прямо над постелью брата… Валерий, как вы могли видеть, жив-здоров. А подруги умерли через месяц после этой церемонии.
– А сколько прожила бы я, если бы взялась за реставрацию? – дрогнувшим голосом осведомилась женщина. – Или… я уже подцепила заразу?
– Думаю, реставратор, не контактировавший со свежим бульоном, заразиться не может.
– Думаете?! Софья была уверена в том, что процесс безопасен! Чего стоила ее уверенность? – Александра, вспыхнув от негодования, вскочила. – Это преступно, втягивать в такую историю человека, который не имеет представления о последствиях! Меня, знаете, не раз и не два пытались соблазнить заняться подделками, но это грозило, максимум, уголовной ответственностью. Никак не смертью! Ведь вы все знали, так?! И ваш брат тоже обо всем осведомлен?
– Не хуже меня.
– Вот на что он намекал все время?
Мужчина кивнул с удовлетворенным видом:
– Именно. Намекал, ходил вокруг да около, а сказать прямо не решился, потому что он трус. А я вам все подробно, ничего не скрывая, рассказал. Я-то понял, что вы к этой истории непричастны.
– Как же вы поняли? Неужели на слово поверили?! – Александра пыталась иронизировать, хотя ощущала такую душевную горечь, доходящую до физической, что ее рот то и дело наполнялся слюной с металлическим привкусом. – Я и вам, и Валерию, и Гаеву говорила, что ничего не знаю, и все вы держались так, будто я вру!
Гаева она упомянула, не собираясь делать намеков, просто потому, что ей вспомнился разговор в ресторане, во время которого антиквар туманно пытался предостеречь ее от неведомой опасности, а перед этим осторожно прощупывал почву, пытаясь догадаться об ее осведомленности. Александра помнила, как переменился в лице Валерий, когда она упомянула при нем это имя, как упорно он отмалчивался, не желая отвечать на вопрос о знакомстве с рижским антикваром.
