Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Наконец, он закончил свою неожиданную исповедь и поежился: холодный ветер, холодный камень… так и до радикулита недалеко. Совсем не кстати! Пока он не закончит дело этой чертовой бабы — болеть ему никак нельзя. Все-таки пятьдесят лет — не двадцать, угрюмо подумал Фома. Сыро-то как… сейчас бы чайку горячего, да с ложкой коньяка.
— Ну что, парень? — вполголоса произнес Фома. — Пойдем-ка мы домой, а?
Пес молча слушал. На слове «домой» он слабо шевельнул хвостом. Это движение не ускользнуло от взгляда Фомы.
— Пойдем, дружище, — улыбнулся он. — Я бы, конечно, составил тебе компанию и лег рядом, но штаны жалко. Хоть и старые, да крепкие. Испорчу ведь. А жалованье опять задержали. К тому же, холодно и сыро, околеем с тобой на пару. Ладно бы с толком помереть, на службе, чтобы людям польза, а нам с тобой — честь…, а так? Рановато мне еще на тот свет, а тебе и подавно.
Фома протянул руку и осторожно погладил огромную собачью голову. Пес, в ответ, опять шевельнул хвостом — уже чуть сильнее, чем в первый раз. Но вставать явно не собирался. Ну, что ты будешь делать, обреченно вздохнул Фома.
— Ладно, я пошел. Завтра опять приду.
Он пожал плечами и медленно побрел к выходу по узенькой тропинке между могилами, то и дело, оборачиваясь. Какая-то невидимая и неведомая сила будто привязала гири к его ногам. Чугунные гири. Третья гиря, такая же невидимая, но сама тяжелая из трех — казалось, придавила сердце. Но не ночевать же здесь, на кладбище? Нет, ну в самом деле! Пойдет или не пойдет — переживал Фома. И, медленно сделав еще десять шагов, обернулся. Под его правую руку толкнулась собачья голова, да с такой силой, что Фома покачнулся.
— Баф! — сдержанно, с достоинством, произнес пес. «Ладно, убедил. Пойдем.»
Они шли по дорожке мимо старых и новых могил — так, будто и до этого момента были неразлучны. Не как хозяин и его собака — как напарники. Друзья.
…Когда они ушли, из-за соседней могилы осторожно показалась кошка. Черная, очень тощая. Схватив зубами мясо, она стала есть, жадно урча и, то и дело, оглядываясь по сторонам. И не успокоилась, пока не съела все. А потом — улеглась на крыльях мраморного ангела, откуда с цыганским презрением следила за фигурами человека и пса. Они удалялись, становясь все меньше, меньше, меньше… пока совсем не исчезли из виду. На минуту заскрежетали чугунные кладбищенские ворота, и вновь наступила тишина.
И кошка — в кои-то веки сытая — наконец-то, спокойно уснула.
Положа руку на сердце, Фома не ожидал от себя ничего подобного. Нет, он любил собак, очень любил. Но почему-то до сих пор — только издали. Исключительно так. Спонтанное получилось милосердие… однако, если крепко задуматься: неизвестно кто и кому его оказал. Он Томасу или Томас ему. Да и так ли это важно, в конце концов, решил Фома, главное — результат. Одно было хорошо: еды в холодильнике, как всегда, хватало. Сегодня измученный, оголодавший Томас уснет сытым и в тепле, и завтра так же будет, и послезавтра, и всегда — за это Фома ручался. Поэтому к чертям всю философию! Пора готовить ужин!
— Вот мы и дома. Заходи, старина, — улыбнулся Фома и распахнул дверь.
Послышался не то всхлип, не то вздох и по деревянному полу зацокали когти: могучий пес зашел в квартиру. И замер, настороженный. Фома, в свою очередь, защелкнул все три замка, снял пальто и ненавистный шарф, переобулся в полуистлевшие тапки и, счастливый, побрел на кухню. Позади него царила тишина. Как будто никакого пса здесь и не было. Не было здесь никого — и точка.
Фома обернулся. Его новый друг стоял, будто приклеенный к полу, и озирался по сторонам — с интересом и большим подозрением. С очень большим.
— Ну что, тезка?[ii] Я сейчас ужин приготовлю. А ты можешь пока все проинспектировать, — сказал Фома. — Меня целый день не было, может, какая дрянь и завелась. Приступай, дружище, потом доложишь обстановку. По всей форме, разумеется.
Томас слушал его внимательно, склонив голову на бок.
— Б-баф, — это прозвучало, как: «Приступаю к операции!» И с каким достоинством прозвучало. Внимательно озираясь и все обнюхивая, пес отправился в обход квартиры. «Служака», улыбнулся Фома, глядя ему вслед. «Ах, ты мой дорогой служака!»
Со временем, это вошло у них в привычку и стало их маленьким, но совершенно необходимым ритуалом. Каждый раз, приходя домой, Томас обходил всю квартиру, не пропуская ни дюйма. И каждый раз являлся «с докладом» к своему новому хозяину-другу. Это была их игра, в которой один из них помогал другому чувствовать себя по-прежнему важным и нужным. И благодарным, разумеется. Человек относился к ней — в отличие от пса — с улыбкой, не всерьез, однако соблюдал ее неизменно.
Вечером того же дня
Как же страшно, глупо… и как похоже на ловушку. Вот они, те самые окна. Черны и не зашторены. Одно поуже — кухня, наверное. Еще два — больших, трехстворчатых — кабинет и гостиная. Черт, как же высоко… Дом старинный, двухсотлетний, потолки там — высоченные, почти как в соборе. Правда, часть стены обвивает плющ — его побеги подбираются к третьему, последнему окну. Оно так соблазнительно, так приветливо открыто. Выдержат ли меня? Вопрос! Сорваться вниз, на асфальт… ох, нет! Однако пора решаться. Хозяина, несмотря на поздний час, явно нет дома. Ладно, вход через окно отменяется. Придется доставать «ключики». Черт их побери, но придется. Потому как другого выбора не оставили.
Людей здесь мало — район приличный. Перебежать двор, заскочить в подъезд и, сбавив скорость, с задранным носом, надменно, продефилировать мимо консьержки. Если повезет — та ничего не заметит… или же ее не будет на месте. Shit! Shit! Shit! Ну, была не была!
…Какая удача! Консьержка дремала в своей будочке, периодически всхрапывая. Холл — огромный, кажущийся бесконечным («это от волнения!») — удалось пересечь за считанные минуты. За ним и лестницу. Крутую, с бронзовыми фонарями на концах перил. Черт бы побрал вашу респектабельность! Три пролета здесь — как пять в обычном доме. Shit!
Ничего! Ничего-ничего. Цель уже близко. Вот она — дверь, с медной, до блеска надраенной, табличкой: «Фома Савлински». И под этими словами — другие, чуть меньшего размера: «Комиссар уголовной полиции». Руки, а ну не дрожать! Я не воровать, не грабить, я за своим иду. Не сметь дрожать! Не сметь! Два замка…
