Лягушка Басё - Борис Акунин
- М-да. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь удивился, - заметил я. - Убийца оказался тот, про которого все с самого начала думали, что он убийца. Как ловко всё обстряпал наш богомолец! Заколотил аршин в родного папашу, как в масло. Не понадеялся на свои пухлые руки, в которых жира больше, чем мышц. Припрятал молоток под лестницу, а потом вынес бы и кинул в речку. Если б у Нетании с пальто не отлетела пуговица, всё осталось бы шито-крыто. Но теперь Кальману конец. Дело раскрыто, Ватсон.
Я не прибавил: «И раскрыл его я», потому что, как уже было сказано, я человек скромный.
А что, не я? Вы мне скажите, кто вывел следствие на помятый аршин? То-то.
- Что ж, пойдемте потолкуем с Гораликом-младшим, - сказал Фандорин.
Мы прошли через магазин и уже были на Синей половине дома, когда вдруг наверху грохнуло, словно лопнула банка с перебродившей настойкой. У меня в прошлом году в погребе произошло такое несчастье. В одну-единственную банку со сливянкой переложил бродильного порошка, а получилась настоящая гибель Помпеи. Остальные склянки тоже разлетелись. Погреб был весь в красных пятнах, как будто там взорвали карету с царем-освободителем. Я вам не рассказывал, как у нас в Брест-Литовске после того, как русские убили своего царя...
- Скорей туда! – закричал Фандорин, и побежал, и я тоже за ним побежал, поэтому потом доскажу.
Бежим мы вверх по лестнице, слышим Стефанович вопит:
- Хельф! Хельф! Шрéклех!
И Нетания убивается:
- Ай, маме!
Вбегаем в мастерскую Кальмана, где он своих уродов лепит. Верней сказать, «лепил», больше не будет. Потому что молодой Горалик лежит на полу, в руке у него пистолет, из головы хлещет кровь, нога еще дергается, а глаза уже пустые. Умер человек – сразу видно.
Нетания тоже лежит, но не молчит, а визжит. Ханан бегает и орет. Содом и Гоморра!
Я тоже немножко покричал, как тут не закричишь? В общем, кошмар что такое.
- Что произошло? – спрашивает Фандорин у приказчика.
Тот еле языком ворочает:
- Я не знаю… Я услышал грохот… Прибежал… Она лежит, он лежит… Не знаю, к кому кидаться… Нетáнеле, бис ту гут?
- Мне плохо… - стонет девочка. - Всё кружится… Зачем он это сделал? Почему?
Фандорин к ней:
- Мадемуазель, вы находились здесь? Что случилось?
- Я пришла сказать Кальману, что нашли важную улику – молоток… Он весь задрожал… Вынул из стола пистолет, и… Я упала…Ой, у меня в глазах стало темно… Помираю...
Стефанович кинулся к ней, обнял.
- Это просто обморок! Не бойся! Но зачем Кальман в себя выстрелил? Я ничего не понимаю…
Он то гладил девочку по волосам, то смотрел на самоубийцу, и по его морщинистому лицу текли слезы.
И стало мне очень грустно. Ах люди-люди, на какие страсти вы идете в погоне за химерами! Как же должно было Кальману хотеться славы в этом его Париже, будь он неладен, чтоб ради этого злодейски умертвить родного папашу? Пускай папаша слова доброго не стоил, но тоже ведь человек. И что, спрашивается, из этого вышло хорошего кроме плохого? Одного убили, другой сам на себя руки наложил. Как на граммофонной пластинке: «Люди гибнут за металл, Сатана там правит бал». Очень хорошая песня. Между прочим Мефистофеля зря всегда рисуют с еврейским носом. Он не еврей, а немец.
- Пойдемте отсюда, Фандорин, - печально сказал я. - Нам тут больше нечего расследовать. И полиции тоже. Есть такой роман «Преступление и наказание». Вот вам и первое, и второе.
А Фандорин меня не слушает. Поднял пистолет, разглядывает, трет пальцем. Даже понюхал.
- Чем вы занимаетесь? – укорил его я. – Всё кончено. Идемте. С меня на сегодня покойников уже достаточно.
Он мне не ответил. Стал зачем-то рассматривать руки Кальмана. На мой вкус так себе удовольствие – теребить мертвеца.
- Оставьте вы Кальмана чертям, которые его ждут не дождутся! – потянул я своего помощника за рукав. - Уже пойдем!
Тут Нетания жалобно ойкнула и снова бух на пол. Сомлела.
- Девочка опять лишилась чувств! – заполошился Стефанович. - Да не стойте вы! Помогите! Нужно перенести ее на диван!
- Дайте я измерю ей пульс, - говорит Фандорин.
Поднял запястье бедняжки к самому носу, зачем-то понюхал ладонь и вдруг как рявкнет:
- Хватит притворяться, барышня! Вы отлично разработали операцию и ловко сымпровизировали, но не предусмотрели одной мелочи.
Стефанович кинулся на защиту своей любимицы, словно курица, обороняющая цыпленка.
- Не кричите на ребенка! Про какую такую операцию вы говорите?
- Про деловую. Состоящую из четырех к-компонентов. Убрать отца, оставить без наследства мать, свалить вину на брата, остаться единственной наследницей. Полагаю, самоубийство Кальмана тоже было заранее запланировано, просто мы с господином Бразинским ускорили события. Подслушивая под дверью, барышня узнала, что мы разгадали загадку «удара огромной физической силы», и немедленно вывела нас на молоток. Это ведь вы, мадемуазель, заколотили аршин в грудь вашего любимого папочки, когда он осовел от выпитого? И вы не торопились. Сначала хорошенько подумали, сходили в мастерскую к брату. Специально взяли молоток с инициалами.
Но Нетания лежала без чувств, тихая, как овечка, и только подрагивала ресничками.
- Перестаньте мучить бедную девочку! – возмутился приказчик. - Что за бред вы несете?
Фандорин покачал головой.
- Ваша «бедная девочка» побежала к брату, достала заранее припрятанный пистолет и прострелила ему висок. А потом начала кричать и изображать обморок. Вы раньше видели этот пистолет, Стефанович?
- Да, господин Горалик хранил его у себя в кабинете. На случай грабежа. Любил чистить, смазывать – потому что это хорошая, дорогая вещь, стоит сорок пять рублей. Думал ли бедный Либер, что его единственный сын застрелится из этой железяки?
- Кальман не прикасался к пистолету. На его руках нет следов оружейной смазки. А вот пальцы Нетании ею пахнут, и на подоле платья, о которое она потом вытерла руки, видны пятна. Это неопровержимая улика, мадемуазель. Та самая мелочь, которую вы не учли.
Тут глаза девицы внезапно раскрылись. Они были сухие и ужасно злобные.
- Ищейка! – прошипела Нетания. - Подлая крыса! Ты всё испортил!
И как вцепится в Фандорина острыми ноготками! Расцарапала его красивое лицо, и оно стало всё в полоску.
