Ты умрешь красивой - Юлия Лист
В чертах лица Кристофа наконец проступило нечто вроде облегчения, он даже вздохнул, возвращая телефон Вере.
– Вас сам бог послал моему непутевому племяннику! Хотя он этого не заслуживает.
Дверь в допросную распахнулась.
– Готов, – объявил Эмиль, проходя между ними с видом победителя. – Кристоф, я бы не тянул с составлением протокола, а то Турно или передумает, или его хватит удар от переживаний. Жаккар удерживает его дочь в заложниках. В обмен на ее жизнь он требовал взять на себя смерть сына и Куаду. Видно, думает так выиграть время, чтобы успеть подготовить побег.
– Дочь Турно нашли мертвой… – мрачно проронил Кристоф, выждал драматичную паузу и добавил еще мрачнее: – С твоими отпечатками пальцев.
Вера уставилась на Эмиля, ожидая его реакции. Все же крохотное сомнение не давало ей покоя. Впившись в него взглядом, она пыталась отследить ложь.
Эмиль стоял неподвижно, с закрытыми глазами. Ни единой морщинки не появилось на его лице, будто он остановился помедитировать.
– Время смерти? – выдавил он гробовым голосом. Но Кристоф понял, что племянника не выбить из седла, толкнул его в плечо и, усмехнувшись, сказал:
– Напарница уже сообщила о твоем алиби.
– Время смерти? – жестко повторил Эмиль.
Велма поспешила ответить. Эмиль еще некоторое время постоял, что-то подсчитывая в уме.
– На камерах любое проникновение в мою квартиру будет зафиксировано.
Вера с ужасом вспомнила: перед тем, как она отправилась к Эмилю, в доме отключали свет. Она сообщила об этом, но тот с непроницаемым лицом парировал:
– У меня есть UPS. Камеры будут работать еще сутки после отключения электричества.
– Это очень хорошо, Эмиль, – Кристоф похлопал его по плечу, – потому что доказательства низкого пульса на чужом смартфоне хороши для меня, но для префекта и суда слабоваты.
Он ушел составлять протокол допроса Турно.
Эмиль вышел из здания Префектуры в подавленном настроении. Молчал по пути на стоянку, а потом гнал на своем мотоцикле по узким улицам как ненормальный, даже снес столик в кафе, когда объезжал пробку по тротуару. И первым делом отправился смотреть видео со своих камер наблюдения. Вера терпеливо следовала за ним.
Ее сердце упало, когда они увидели, что в среду после двух пополудни камеры записали только серый снег и шипение. На ум пришло дурацкое воспоминание: все время, пока электричество было отключено, она болтала с соседом по лестничной клетке о книгах…
Глава 17. Близнецовые пламена
Лувр. В полукруглые окна крайней залы крыла Дэнон, где была собрана скульптура Италии эпохи Ренессанса, проникали косые лучи утреннего солнца. Они окрашивали в золотой и розовый мраморные статуи, светлые стены и арки. Несколько бронзовых фигур, казалось, впитывали свет, а мраморные – будто его излучали. По полу, выложенному зелеными, белыми и коричневыми плитками, ползли длинные тени. Эти светлые ромбы, темные полосы плитки и ленты теней создавали странную иллюзию геометрического безумства под ногами. Безумства и одновременно гармонии.
Мелек Рафаэлли прислонился к стене у «Геркулеса с гидрой», темный бронзовый силуэт которого слегка заслонял его от группы. Экскурсовод – девушка с длинными черными волосами до пояса – подвела их к «Рабам» Микеланджело, рассказывая о том, как мастер совершал поездку в Каррару и самолично выбирал камни для работы. Она давно привлекла внимание Мелека тем, как преподносила материал. Начиная рассказывать что-то по заготовкам – это было заметно по отсутствующему взгляду и монотонному голосу, она вдруг соскакивала на собственные мысли – и тогда ее черные, густо накрашенные глаза загорались, коралловых губ касалась столь очаровательная улыбка, что даже ее вдовий наряд овевало сияние. Настоящее божественное сияние, как на картинах с Мадоннами. Она казалась ему единственным живым существом на свете.
– Этих рабов должно быть больше, – задумчиво рассказывала она группе, состоящей из четырех французов, одного итальянца и его – Мелека Рафаэлли. – Папа Юлий II задумал для себя грандиозное надгробие. Удивительно, как страх смерти, беспокойство о том, что же станет после нее с телом, заставляют простых смертных совершать попытку за попыткой увековечить себя в ретроспективе времени. Надгробие из сорока мраморных фигур! Мраморных фигур, – повторила она, будто провалилась в раздумья и потеряла мысль, – из карьера Каррары, где добывали лучший мрамор в мире. О его белоснежной прозрачности ходили легенды, казалось, то громадные глыбы доисторического льда, который никогда не растает. Обратите внимание, он как будто просвечивает в лучах утреннего света.
Она замолкла, обратив задумчивый взгляд на «Восставшего раба».
– Эти рабы символизировали свободные искусства… – добавила она. – Шесть рабов. Микеланджело успел закончить только две скульптуры. – Она явно думала о чем-то своем, по ее отсутствующему лицу скользили темные облачка. – Папа хотел зашифровать в своем последнем пристанище идеи неоплатоников. Все сорок фигур, которые должны были располагаться рядами, олицетворяли восхождение человеческой души к небу. Рабы – раньше их называли пленниками, – это своеобразный триумф апостольской церкви над язычниками и еретиками, художниками и творцами. Второй ярус скульптур – торжество Ветхого и Нового Заветов. В нем Микеланджело предполагал установить фигуры пророка Моисея, святого апостола Павла и две аллегорические статуи – Жизнь деятельная и Жизнь созерцательная в обликах Лии и Рахили…
Она обняла себя за плечи и говорила, медленно переступая с пяток на носки в скромных черных лодочках, надетых на столь же черные чулки. С ее бедер спускалась короткая черная юбка в складку, похожая на ту, что была на статуе Дианы Версальской из соседней залы Кариатид, стан обнимала плотная водолазка с высоким воротником и рукавами, которые имели на концах петли, натянутые на средние пальцы. Сколько Мелек себя помнил, она всегда появлялась в этом виде, будто ожившая бронзовая статуя, спустившаяся с пьедестала, чтобы поведать историю места своего обитания.
Что она прячет под своей черной кожей? Боится солнца? Или ее тело так же покрыто шрамами, как и его? Мелек всегда держался в отдалении от группы. За семнадцать лет, которые миновали с того чудовищного пожара в общежитии, он не мог преодолеть свою стеснительность и тоже предпочитал, чтобы одежда покрывала как можно большую площадь. Но лица ведь не спрятать – покрытого уродливой коростой, будто маской Призрака Оперы. Хорошо было, пока по миру гуляла пандемия, все ходили в масках, но этим летом люди вдруг решили, что устали от антиковидных мер, и разом перестали их носить. Мелеку казалось, если он один оставит маску, то будет в ней еще больше привлекать внимание, тем более ею не скрыть верхнюю часть лица, опущенный уголок глаза, отсутствие ушной раковины.
– Микеланджело был еще безвестным художником, когда приступил к работе над
