Андрей Дышев - Женат на собственной смерти (сборник)
— Вызывай его через каждые полминуты! — крикнул Ворохтин стоящему в общей группе наблюдателю. — Скажи, пусть окунется в озеро прямо в одежде и немедленно уходит с подветренной стороны! Ты понял?!
— Понял! Пусть окунется и уходит с подветренной стороны!
— Ты куда? — растерянно крикнул Саркисян Ворохтину, который во весь опор побежал на причал к моторным лодкам. — Это опасно! Остановите его! Кто-нибудь, задержите его!
Кто-то из технарей для виду попытался догнать спасателя, но, добежав до воды, перешел на шаг, а потом и вовсе остановился.
— Ты не имеешь права туда соваться!! — закричал Саркисян, необыкновенно заволновавшись. — Я отвечаю за твою жизнь!! Немедленно вернись!.. Что вы стоите, остолопы! Догнать его!
Никто не мог понять, почему спасатель не имеет права спасать человека. Саркисян хватал за рукава и толкал в спины своих подчиненных, но толку от этого было мало.
— Милиция!! — не на шутку распалился Саркисян. — Ворохтин, ты об этом пожалеешь!! Не смей трогать моторку, это частная собственность!!
В этот момент на берег, к самому причалу, выехал джип, резко затормозил, и из него выскочил помощник режиссера.
— Гвоздев!! — с новыми силами закричал Саркисян. — Догнать его!! Догнать! Он хочет воспользоваться нашей моторкой!
Гвоздев на мгновение замер, пораженный видом горящего острова, который коптил небо, словно нефтеперерабатывающий завод, но затем послушным цербером бросился Ворохтину наперерез. Он оказался на причале раньше Ворохтина и успел даже принять боксерскую стойку, от которой секундой позже отказался.
Ворохтин приближался к нему с решимостью локомотива, доски под ним скрипели, и весь причал ходил ходуном. До Гвоздева вскоре дошло, что он сам загнал себя в ловушку, и студент с отчаянием посмотрел по сторонам. Увидев валяющийся рядом рычаг от лебедки, он схватил его и с воинственным видом стал им размахивать.
— Не подходи! Голову проломлю! — закричал он.
Ворохтин продолжал идти, словно не стоял впереди него одуревший от безысходности мужик с металлической палицей в руке. Приблизившись на шаг, он увернулся от одного удара, затем от второго, потом присел, и рычаг просвистел над его головой. Гвоздев, схватив железяку двумя руками, словно меч, ударил ниже и попал Ворохтину в плечо. Удар был сильный, и Гвоздев, следуя по инерции за своим оружием, потерял равновесие. Тут спасатель улучил момент и хлестким ударом впечатал кулак в челюсть студента. Выронив рычаг и раскинув руки, Гвоздев перелетел через оградительный леер и упал в воду.
Ворохтин отвязал швартов, прыгнул в лодку и запустил мотор.
— Тебе, сынок, я бы посоветовал утопиться, — сказал он Гвоздеву, который, шумно сморкаясь, лупил руками по воде и пытался ухватиться за дощатый настил.
Придерживая на голове фуражки, к причалу с опозданием бежали милиционеры.
Глава 26. Мистика
Он слишком торопился и совершил ошибку: из двух лодок он выбрал ту, на которой мотор был слабее. Уже несколько минут спустя он увидел, что его настигает вторая моторка. Она неслась по пенному следу и прыгала на волнах. Саркисян, сидящий на носу, грозил ему кулаком и что-то кричал.
Совсем некстати запищала радиостанция.
— Слушаю! — крикнул Ворохтин.
— Это я! — раздался в наушнике голос Киры. — Я уже на базе. Не сердитесь, я пробила колесо… А куда все подевались?
— Поговорим позже, я занят! — ответил Ворохтин и заложил крутой вираж, пытаясь оторваться от преследователей.
— Ворохтин, не делай глупостей! — донесся сквозь вой мотора крик Саркисяна.
Расстояние между лодками увеличилось, но ненамного и ненадолго. Вскоре преследователи поравнялись с ним. Теперь обе лодки шли рядом, словно на параде. Ворохтин упрямо смотрел вперед, демонстративно не желая вступать в разговоры с Саркисяном.
— Ты делаешь себе только хуже! — крикнул Саркисян. — На тебя заведено уголовное дело, и все свои действия ты должен согласовывать с милицией!
Обе лодки промчались мимо Третьего острова. Ботаник, стоя на высоком обрыве, отдавал честь.
— Гражданин Ворохтин! — раздался голос старшего лейтенанта Зубова. — Вы нарушили подписку о невыезде!
Ворохтин чуть потянул рукоятку управления на себя, и его лодка слегка ударилась в борт второй лодки.
— Ох, доиграешься ты у меня! — закричал Саркисян. — Кровавыми слезами плакать будешь!
Сержант, сидящий на корме, прибавил газу, и оперативно-съемочная группа ушла вперед, оставляя за собой брызги и бензиновую гарь.
Окутанный дымом остров надвигался огнедышащей громадой. Сухие ели полыхали как факелы. Языки пламени напоминали развевающиеся флаги, поднятые над островом победителями. Дым, вытесняя туман, стелился над водой. Моторка, идущая впереди, нырнула в него и исчезла из виду.
Ворохтин еще раз, но уже без всякой надежды, попытался связаться с Бревиным. «Неужели он сгорел заживо? А может быть, увидел надвигающийся пожар и кинулся в воду? Намочил радиостанцию и потому не отвечает…»
Он едва успел сбросить скорость и круто повернул в сторону, иначе бы неминуемо врезался во вторую лодку, которая покачивалась на волнах в нескольких метрах от берега. Все ее пассажиры, забыв на время про Ворохтина, молча смотрели на жуткое и в то же время притягательное зрелище. Пожар пожирал последние уцелевшие ели и сосны на дальней стороне острова, лес трещал и стонал, словно в агонии мучилось могучее живое существо. Некогда живописная полянка на краю обрыва, где была установлена камера, превратилась в мрачное, дымящееся пепелище, окруженное обугленными стволами. На одном из них все еще висели почерневшие детали камеры, расплавленные и деформированные от жары. Казалось, что час назад на это место высадилось жестокое, дикое войско. Уничтожая все, что оказывалось на его пути, оно прокатилось через весь лес, оставив за собой мертвую пустыню.
От острова, как от мартеновской печи, тянуло нестерпимым жаром, и потому Саркисян со своей командой не подплывал к нему ближе. Оператор, стоя на коленях, снимал мрачную панораму. Милиционеры, сняв фуражки, смачивали в забортной воде платки и прижимали их к своим разгоряченным лбам. Головешки, плавающие вокруг, методично постукивали о борт лодки, и этот перестук был не менее страшен, чем треск деревьев, лопающихся от жара.
— Тут уж ничего живого не осталось, — произнес Саркисян и стянул с головы кепку. — Сгорел, как картонная фабрика…
— Нарушение правил безопасности при разжигании костров, — констатировал Зубов, протирая мокрым платком шею.
— У меня хранятся расписки всех участников «Робинзонады»! — немного волнуясь, заверил Саркисян. — Всю ответственность за свою жизнь и здоровье они взяли на себя! Так что моей вины здесь нет!
— Да при чем здесь вы, Арам Иванович! — махнул рукой Зубов.
Ворохтин прибавил газу. Его лодка на малом ходу приблизилась к берегу и ткнулась в песок, густо присыпанный пеплом.
— Пожалей себя и свои красивые волосы, голубчик! — крикнул Саркисян, брызгая на свою лысину водичкой. — Ничего ты там уже не найдешь и никого не спасешь.
— Что делает! — покачал головой Чекота, глядя через видоискатель на Ворохтина, который спрыгнул с лодки в воду, вынул из кармана радиостанцию, чтоб не намочить, и прямо в одежде окунулся с головой.
— Ты снимай, снимай, — вздохнув, сказал Саркисян оператору. — Какое мужество! Какая самоотверженность! И все ради того, чтобы поступить наперекор старому доброму Араму Ивановичу. Чтобы ему насолить и испортить настроение.
— До прибытия пожарных нам тут делать нечего, — сказал Зубов, опасаясь, что кто-нибудь может подумать, что милиция тоже обязана лезть в огонь. — Они и тело вынесут. У них на этот случай есть специальные огнеупорные костюмы с независимой системой дыхания…
— Если, конечно, что-нибудь останется от тела, — мимоходом заметил Саркисян, перехватив многозначительный взгляд оператора. — В такой жарище танк сгорит, и болтика от него не найдешь… Узнать бы, с чего все это началось. Молнии вроде не было.
— В природе много необъяснимых явлений бывает, — вторил Чекота.
— А что тут необъяснимого? — пожал плечами Зубов. — Неосторожное обращение с огнем! Однозначно!
— Ну да, — легко согласился Саркисян. — Так оно, наверное, и было.
Прикрывая лицо мокрым рукавом, Ворохтин стал приближаться к поляне. От его одежды повалил густой пар. Нестерпимый жар обжигал нос и уши. Казалось, все это происходит в парилке и какой-то любитель высоких температур чрезмерно плеснул на камни. Ворохтин уже чувствовал, как жар пробивается сквозь толстую подошву его ботинок. Каждый вдох причинял ему нестерпимую боль. Он приблизился к середине поляны, на которой возвышалась гора тлеющих углей, накинул подол куртки на конец большой сосновой ветки и потянул на себя. Хрупкая конструкция из головешек обрушилась, и мириады искр взметнулись в задымленное небо. Но Ворохтин ветку не отпустил и, едва не крича от боли, поволок ее на берег.
