Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк
— Ты… пришла ко мне?
— Ты меня звал, — ответила Жанна отчего-то мужским голосом. — Ты хотел меня увидеть.
И захохотала. Изо рта ее вырвались языки пламени, которые опалили лицо Жиля, он отшатнулся и выпал бы из круга, когда б не Якоб.
— Нельзя, господин, — зашептал он, стиснув руку. — Это демон!
Существо кривлялось и плясало, оно меняло обличья одно за другим. И вот исчез лик Жанны, черты переплавились в кривую некрасивую харю, которая не могла принадлежать человеку.
Но и харя исчезла.
Гийом.
— Думаешь, ушел от меня? — Он погрозил Жилю пальцем. — Думаешь, я про тебя забыл? Я помню! Все помню! И про тебя, и про нашу тайну…
Гийома сменил король.
— Ты стал опасен, Жиль, — сказал он с укоризной. — А раньше ты верно служил короне…
…Очнулся Жиль в собственных покоях. И верный Якоб сидел у кровати, вытирая пот.
— Простите, господин. Я не думал, что демон будет таким сильным…
Кажется, именно тогда Жиль и поверил в демона, пытаясь хоть так объяснить то странное, что случилось в подвале… Вера подвела.
Дед утверждал, что от нее одни беды.
Был прав.
Жиль слишком боялся себя… и смерти тоже.
И сейчас боится, хотя очевидно, что сбылось то странное предсказание. Случайно ли оно было?
После той ночи многое изменилось.
…Ушли алхимики и предсказатели. Франческо был ревнив и не собирался делить хозяйскую любовь с кем бы то ни было.
Обманщик? Или он и вправду верил, будто подвластны ему высшие силы…
…Прочие вечно требовали денег или же редкостей… акульи зубы и рог единорога, пальцы мумий… волосы из гривы белого льва… ворвань и кости древнего ящера… они хотели больше и больше. И Жиль давал. Золото у него имелось.
…Золото уходило сквозь пальцы, точно песок.
Франческо желал лишь знания. Он поселился на подземных этажах, которые покидал редко и исключительно по ночам. Он говорил, что свет дневной причиняет ему невыносимые мучения, и Жиль верил… он и сам не понял, как случилось так, что отныне все дела, даже самые малые и ничтожные, решал вместе с монашком.
Нуждался в его советах.
В самом его обществе, человека странного и пугающего.
Катрин его ненавидела. Хотя монашек предложил ей помощь, сказал, что сумеет сделать так, что Катрин родит здоровое дитя, но она с гневом отвергла саму мысль о ритуале.
Испугалась?
Или же нет? Она говорила, что один лишь вид этого человека вызывает у нее величайшее отвращение, что чудится ей, будто Франческо вовсе не живой, что он мертвец и гниет… и от него же исходит великий смрад.
Жиль не ощущал смрада.
Благовония.
И престранное ощущение покоя… И порой память его подводила. Он просыпался в собственной комнате и видел рядом с собой Якоба, который рассказывал…
…Всякое рассказывал.
Но было ли это на самом деле?
Тайные ритуалы, в которых Жиль принимал участие. И оргии… и та девица, которую он видел будто бы во сне, но оказалось, что сие не сон… а девица понесла и родила крепкую девочку…
И Катрин, драгоценная его Катрин, лишь взглянув на дитя, сказала:
— Дьявольское отродье.
Сама она возненавидела это дитя, верно, оттого, что так и не сумела родить собственное. Впрочем, ненависть эта воистину оказалась животворной: не прошло и двух месяцев, как Катрин прилюдно объявила, что вновь понесла. На сей раз она преисполнилась какой-то безумной уверенности в том, что всенепременно родит здоровое дитя. И Жиль соглашался.
Ему легко было соглашаться с Катрин, да и не только с ней.
Он все чаще уходил в сны, столь яркие, что поневоле становились явью, и в них, в этих снах, он был абсолютно счастлив. С чего ему возвращаться? Разве что затем, чтобы убедиться, что явь — сера и тосклива… нет, по-прежнему кипит жизнь в стенах замка Тиффож.
И Катрин родила мальчика, но это не принесло ей счастья.
— Жиль, очнись… пожалуйста, очнись… — Она плакала и умоляла, но ее мольбы вызывают лишь раздражение. Жилю хочется вернуться в сны. — Они одурманили тебя, мой бедный Жиль… они лишили тебя разума… о тебе говорят страшные вещи… послушай…
Жиль не хотел слушать, но Катрин не уходила.
Она шептала что-то о слухах, которые расползались, словно гнилая болезнь. И слухи эти были страшны… Говорили о том, что будто бы Жан де Малеструа, епископ Нантский, самолично вещал с амвона о страшных преступлениях, которые творились в подвалах замка Тиффож, о сгинувших детях, безвинных душах, принесенных в жертву…
Глупость какая!
В жертву приносили черных кошек и белых голубей. Детей… нет, если бы детей, Жиль запомнил бы… не позволил бы… кошки и голуби — дело иное, твари господни, конечно, и жаль их, безвинных, но демон требует крови.
Осталось немного.
Еще неделя или две… Франческо собирался составить гороскоп, чтобы точно понять… неделя или две — такая малость. И в руках Жиля окажется чудесное средство, которое спасет многие жизни.
Или не спасет, но продлит.
Он пытался объяснить это Катрин, но жена его, всегда с готовностью слушавшая его, лишь покачала головой:
— Он обманщик, твой Франческо. И колдун. От него не след ждать добра… Жиль, опомнись, пока есть еще время. Покайся. Признайся во всем… и Церковь будет к тебе милосердна.
— Как к Жанне? — Эти слова сорвались с губ против его воли.
Сказал и замер.
И понял, что вправду не верит в милосердие Церкви. Слишком она… закостенела?
Неуступчива?
Не важно, главное, что раскаяние не спасет. И если так, то надобно поспешить…
…И дело вовсе не в Церкви, не в Боге, который молчалив и равнодушен к делам людей, и даже тот, кого коснулась Его благодать, беззащитен в этом мире. Нет. Дело в людях.
И епископ Нантский вовсе не о благополучии мирян печется, но о собственном кошельке…
…Деньги были всегда, Жиль привык к тому, что они были, а посему удивился, узнав, что состояние его, казавшееся бездонным, иссякло. Но ему срочно требовалось золото.
…Епископ Нантский ссудил под залог земель… и герцог согласился… и теперь они, опасаясь, что Жиль сумеет получить-таки выгоду от своих опытов и вернуть заем, поспешили избавиться от него… конечно, если Жиля осудят и казнят, то земли останутся у кредиторов.
А ведь почти получилось!
Не с тем зельем, которое продляет жизнь, но с иным, превращающим свинец в золото… Прелати оказался знатоком оккультных наук… и он показывал Жилю слитки золота… требовалось лишь время… всего-то несколько дней.
И Жиль наивно полагал, что успеет.
Не успел.
С чего все началось? С доноса… конечно, с доноса… проповедь — это последний шаг… вынужденный. У них не было ничего, разве что странное свидетельство супругов Эйсе, которому грош цена… и епископ понимал это.
Сын их исчез в замке Машекуль.
Еще зимой исчез, когда Жиль в замок наведался… Так он время от времени во все свои владения наведывается, в том его долг хозяина состоит. И мальчишку Жиль не помнит совершенно. Людей в замке Машекуль сотни… а супруги Эйсе утверждают, что будто бы Жиль виновен.
Непонятно только, чего ж они, зная имя виновного, так долго ждали? Полгода, почитай… не оттого ли, что сами не верили в виновность Жиля?
Или же просто смирились с исчезновением сына? А после появился кто-то, кто сказал, что и кому писать… донос… Доносы на Жиля слали частенько, но их было недостаточно, чтобы епископат сунулся в Тиффож… иное дело — дети…
…И все одно епископ, осторожная крыса, не сразу полез.
Месяц продержал заявления, видать, раздумывая, с руки ли ему ссориться с маршалом и бароном… решился… не сам… верно, заручился поддержкой, а оттого и осмелел со своей проповедью.
Что было дальше?
А просто. Все, у кого дети пропали, решили, будто бы нашли виновного. Дети пропадали часто, но Жиль в том неповинен был!
Но им ли не знать?
Им нужен был предлог достаточно убедительный, чтобы начать дознание… а там Жан Блуэн, в отличие от епископа, фанатик закостеневший, не видящий дальше собственного носа, поспешил излить свой яд в обвинительном заключении. Жан ненавидит алхимиков.
