Екатерина Островская - Темница тихого ангела
– Ее диету я знаю, но вряд ли вы на такую согласитесь.
Снова зазвонил телефон, и продавщица объяснила Торганову:
– Это муж. Сейчас поговорю с ним минуточку, а потом помогу вам что-то подобрать.
Разговаривала она не меньше пяти минут, но не забыла о Николае.
– И какая диета мне подойдет? – спросила она, опуская мобильник в карман розового халатика.
– Развод.
Продавщица не обиделась, но внимательно посмотрела на пальцы Торганова, вероятно, отыскивая обручальное кольцо.
– Сейчас я подыщу для вашей девушки все самое лучшее. Вы давно с ней знакомы?
Вернувшись домой, Николай срезал все ярлыки. Постирал джинсовый костюм, чтобы тот не казался новым. Даже протер все швы на нем наждачной бумагой. Потом вспомнил, что одежда не самое главное для женщины – важнее то, с чем эта одежда носится, то есть аксессуары. Снова отправился в магазин и приобрел серую замшевую сумочку, косметичку, духи, лак для ногтей, тени для век, пару золотых цепочек, кулон и крупные серьги с дешевыми мутно-темными сапфирами. Купил также темные женские очки и два обручальных кольца.
В конце концов, при наличии обручальных колец их смогут принять за супружескую пару.
В третий раз он выскочил из дома за женским зонтиком, но тут позвонил Витальев и начал ныть, что промахнулись с тиражом «Тихого ангела». Начался возврат на склад. Книготорговые фирмы в один голос уверяют, что спрос на книгу Торганова сейчас нулевой.
– Может быть, подготовим к выпуску книгу, по которой Спилберг сейчас снимает фильм? – спросил Витальев.
– А не было книги, – ответил Николай, – фильм снимается по оригинальному сценарию.
– А что делать? – не унимался издатель. – Может, сочините какой-нибудь детектив? Желательно, чтобы главной героиней была какая-нибудь симпатичная домохозяйка, которая легко распутывает самые нераскрываемые милицией преступления, успешно борется с мафией и коррупцией. Против нее все: продажные министры, милиционеры-оборотни, киллеры, сутенеры и даже собственный муж – погрязший в науке академик. По-моему, можно развить неплохой сюжет. Как вам мое предложение?
– Не знаю. Думайте сами, а я сейчас в Петербурге.
Торганов ответил и понял, что надо делать ему самому. Купить зонтик решил в другой раз и тут же отправился на Ленинградский вокзал.
Следующим вечером, возвращаясь в столицу на поезде, получил эсэмэску от полковника Пятакова: «Хотел бы иметь экземпляр новой книги послезавтра. А завтра в шесть вечера приглашаю вас на ужин в ресторан «Пиноккио» на улице Ленинградской, 85».
Поначалу Торганов решил, что Михаил Степанович немного тронулся от полученной в качестве задатка суммы. Неужели полковник серьезно предполагает, что вечером можно посидеть в ресторане, а наутро напасть на автомобиль, перевозящий осужденную на пожизненный срок преступницу? Все это походило на явный бред больного воображения. Но ведь не Пятаков предложил устроить побег Рощиной, а он сам – никому теперь уже не нужный писатель. Значит, надо ехать в Вологду и продолжать начатое дело, и серьезно решать, когда же наконец следует организовать побег.
Домой можно было не заезжать: кейс с деньгами покоился в ячейке камеры хранения. Николай переложил пачки в дорожную сумку и взял билет до Вологды.
Поезд шел медленно, а Торганову казалось, что состав летит под откос.
В Вологде шел дождь – не дождь даже, а мелкая водяная пыль блестела на солнце.
– Говорят, еще неделю, по меньшей мере, тепло будет, – сообщил водитель такси. – Хотя, может, и врут эти синоптики. Сейчас ведь никому нельзя верить. Согласен?
Николай кивнул и подумал: «Зачем он мне это говорит? Может, это вовсе и не таксист? А вдруг Пятаков пошел на попятный и решил сдать меня? Сейчас мы с ним в ресторане начнем обсуждать детали, а под столом установлен микрофон, который запишет все. Потом подойдут накачанные ребята, предъявят служебные удостоверения и вежливо попросят следовать за ними. Интересно, сколько по российским законам дают за организацию побега особо опасного преступника?»
Он подумал о своем аресте как о совершившемся уже факте и посмотрел на водителя. Тот был грузен и аккуратно выбрит.
– Вы надолго к нам? – спросил таксист.
– Не знаю.
– Никто не знает, что будет с ним завтра, – с философской грустью произнес водитель. – Некоторые приезжают ненадолго, на пару дней будто бы, а остаются навсегда.
– Это вы к чему? – не понял Николай.
– А к тому, что никто не может знать заранее свою судьбу. Вот я, например, – женатый человек. А позавчера в мою машину села моя бывшая одноклассница – Алка Романцова. Ух, как она мне нравилась раньше! Я думал тогда, что вот она – моя судьба. Но чего-то там у нас не срослось. А позавчера она и не заметила, кто за рулем сидит, а я замер почему-то, и все внутри у меня забурчало от старых воспоминаний. А она сразу достала мобильник и начала: «Тыр-пыр, тыр-пыр!» И все про деньги – у кого, сколько и откуда. «Ну, – думаю, – хорошо, что у нас с тобой ничего не вышло!» Это ж, представляете, всю жизнь такие разговоры слушать! А ведь раньше она книжки читала, очень этого любила, который про Маленького принца написал. Забыл только фамилию писателя – он, говорят, тоже таксистом был.
– Летчиком, – поправил Торганов.
– Ну, да, – согласился таксист. И остановил машину. – Приехали. Вот ваш «Пиноккио».
Пятаков в новом гражданском костюме сидел за угловым столиком. Пиджак, застегнутый на все пуговицы, топорщился на груди. А галстук, похожий на скрученный российский флаг, и вовсе выпирал наружу, словно переодетый полковник пытался спрятать за пазухой трехцветное велосипедное колесо. Перед Михаилом Степановичем стояла кружка пива, к которой он, судя по всему, не прикасался. Николай посмотрел на часы: пять минут седьмого – если он и опоздал, то ненадолго.
В просторном зале было почти пусто: лишь за одним из столиков расположилась небольшая компания – два худосочных паренька лет семнадцати и две их ровесницы – одна в чем-то полупрозрачном, а вторая в топике на узких бретельках. На сотрудников наружного наблюдения все четверо похожи не были. Еще за одним столом сидели двое мужчин с красными лицами. Обоим было под шестьдесят, и весь стол у них был заставлен закусками и бутылками. Эти двое уже и друг друга не замечали, хотя пытались о чем-то говорить.
Торганов прошел мимо них и услышал часть беседы.
– Почему я должен в качестве гарантии оплаты представлять векселя Сбербанка, а потом оплачивать поставку и получать свои векселя назад? – возмущался один из мужчин.
Второй словно и не слушал его.
– …с ней вообще невозможно куда-либо ходить – ей потанцевать хочется, а мне уже лень. И потом, вдруг знакомые засекут? Она у меня уже два года секретаршей пашет, говорит, что с мужем не спит, а как в кабак приходим, так по сторонам сразу зырк-зырк…
Пятаков заметил Николая, поднял руку и помахал, приветствуя.
Торганов, вспомнил о микрофонах и, подойдя, предложил:
– Может, за другой столик пересядем?
Начальник колонии возражать не стал. Они по диагонали пересекли зал и опустились за стол в противоположном углу. Здесь было потемнее, но над головами висела акустическая колонка, из которой вырывалась наружу популярная песня: «Гоп, гоп, гоп! Все будет хорошо, все будет хорошо, я это знаю…»
Торганов совсем недавно уже слышал эти счастливые вопли. Сейчас показалось, будто это глупая песня преследовала его и включалась в момент важных разговоров, словно кто-то специально заказывал ее с целью ослабить их внимание.
– Почему завтра? – спросил Николай.
– Как завтра? – переспросил Михаил Степанович.
– Я так понял из вашего сообщения.
– Я просто ошибся, – объяснил полковник, – у меня зубы сильно болели. Я поехал их лечить, мне поставили мышьяк, а через два дня, теперь уже послезавтра, велели приехать опять.
– При чем тут ваши зубы? – не понял Торганов.
– Так очень удобно: как раз пятница. Я уезжаю в Вологду на лечение зубов. Рощиной становится плохо, доктор докладывает моему заму и говорит, что необходима реанимация, заместитель звонит мне, а я в кресле у врача. Я отвечаю, мол, действуй по инструкции. Тот ответит, что не может людей снять с постов для сопровождения, так как не хватает личного состава. Ну, а поскольку смерть осужденной в колонии нам ни к чему, это же рапорты потом писать, объяснительные записки разные, комиссии организовывать, то он ее в больницу и спихнет – пусть там оправдываются. Это я все обдумал. Теперь давайте вместе рассчитаем по часам время нашей операции: ровно в десять я у врача, потом мне звонят, потом вызывают машину – раньше двенадцати она на место не прибудет. А у нас обед начнется – машину пропустят быстро. Ну и где-то в районе часа ваши люди должны быть готовы, чтобы перехватить на дороге.
Николай молчал.
– Послезавтра, а то потом поздно будет, – прошептал Михаил Степанович, – меня давеча начальство мое вызывало. Так мне прямо и намекнули, что если Рощина опять захочет вскрыть себе вены, то – пусть. Я ответил, что в таком случае будет служебное расследование, мне влепят выговор, а учитывая возраст, могут и турнуть. И потом наш доктор наверняка вытащит ее – он ведь Гиппократу клятву давал. И тогда начальник мой сам предложил: «Хорошо бы, если бы она не на зоне копыта отбросила. А в «Скорой помощи», например». Я, конечно, дураком прикинулся и спросил: «А как мы это организуем? Разрешения на вывоз больной никто не даст». Начальник долго-долго смотрел на меня, а потом сказал, что это не моя забота. Рощиной придет посылка с коробкой конфет. Вечером ей передадут передачку: какая ж баба удержится, чтобы не слопать сразу полкоробки. А утром ей плохо с сердцем будет. «Вызовите «Скорую», – посоветовал мне начальник, – до больницы ее доставят, а к вечеру в любом случае – летальный исход. А главное, что никакая медицинская экспертиза ничего не покажет, кроме как закупорку сосудов…»
