Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив
Урдэряну бодро шагал по деревенской улице, почти таща за собой Деда, и, не переставая поглядывать по сторонам, рассказывал гостям про большие изменения в жизни села Сэлчиоара:
— Двести восемьдесят новых домов, сто пятьдесят телевизоров, восемьдесят семь стиральных машин, про электрификацию и горячее водоснабжение я не говорю, мы были в этом деле одними из первых и не собираемся останавливаться на достигнутом. Есть у нас и недостатки. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, но за нас говорят наши достижения. Если я скажу, что мы получаем урожай шесть тысяч килограмм кукурузы с гектара, может быть, вам это не покажется рекордом, а для нас это большое дело. По сравнению с прошлым годом мы вырастили кукурузы на одну тысячу больше с гектара, картофеля — на три, свеклы — на две. Учитывая площадь наших пахотных земель, это означает богатство, дорогие товарищи, настоящее богатство…
Дед вдруг остановился, он не успевал идти в ногу с Урдэряну, у того была марширующая походка. А поскольку надо было как-то объяснить неожиданную остановку, он воспользовался заминкой председателя и стал преувеличенно удивляться услышанному:
— Действительно, вы добились результатов, достойных всяческих похвал, и я убежден, что и мой ближайший сотрудник искренне проникся уважепием ко всему, о чем вы нам рассказали. — И чтобы побудить шофера к соответствующему отклику, о чем трудно было догадаться по его лицу, он незаметно подмигнул ему.
— Да это мелочи, я вот покажу вам наши коровники, мы в двух шагах от них, а завтра — парники… Я знаю, для горожан деревня — это только хлеб, молоко и брынза, мясо и мука, а для нас — труд с утра до вечера. — И Урдэряну с той же непонятной для Деда поспешностью снова подхватил его под руку, и они двинулись вниз по улочке, выходящей па окраину села, откуда действительно был виден внушительный строй одиннадцати коровников, размещенных на равном расстоянии друг от друга на вершине холма.
— Шестьсот голов, большинство из них на выгоне, триста телят, четыреста пятьдесят шесть свиней, про гусей я и не говорю, хотя только в этом году мы выручили
от их реализации свыше миллиона пятисот тысяч лей.
Урдэряну неожиданно выпустил локоть Деда из своей большой и костлявой ладони и, вдруг оставив добродушный тон, которым он до сих пор рассказывал, серьезно продолжил:
— Вы, вероятно, спрашиваете себя, зачем я все это показываю и с какой целью похваляюсь тем, что заработал своими руками? — Тут Урдэряну протянул им натружен-
ные ладони. — Мы на отличном счету у руководства. И вот теперь, уважаемые товарищи, я чувствую, как у меня щеки горят от одной только мысли, что кто-то может подумать, будто в таком селе, как наше, могло произойти преступление.
— Да кто вам сказал, что имело место преступление? — вмешался Панаитеску, интуитивно догадавшись, что Дед хотел задать именно этот вопрос и не замедлил бы это сделать, если бы в тот миг не переводил дыхание от быстрой ходьбы.
Урдэряну остановился в растерянности. Брови его вскинулись над карими глазами, и, не подготовленный к тому, что на его вопрос ответят вопросом, он застыл с полуоткрытым ртом и поднятой вверх рукой.
— Тогда зачем вы приехали? — искренне удивился Урдэряну и отрывисто засмеялся, как над удачной шуткой.
— До конца прояснить это дело, — сказал Дед, — чтобы устранить всякую тень возможного сомнения относительно кончины этой девушки, гибель которой, как я вижу, искренне беспокоит вас.
— Так-то оно так, но в стране ежедневно погибает несколько человек в автомобильных катастрофах, неужели из-за каждого… Несчастный случай есть несчастный случай, никто его не хочет, да что там, смерть разве спрашивает, когда она вздумает к кому пожаловать? — добавил вдруг Урдэряну, и на его лице снова появилась широкая улыбка… — Не сердитесь, что я спрашиваю, может быть, мое вмешательство покажется неуместным, но село есть село… Все уже знают, что приехали товарищи из Бухареста, что так, мол, и так, завтра же узнают и соседние села, и вот побежит эстафета — а до райцентра всего сорок пять километров. Что же будет с престижем, с авторитетом-то что делать станем?
— Судя по тому, что вы нам показали, ваш престиж непоколебим, и он значительно возрастет, когда все узнают, что ваша справедливость помогает нам действовать во имя правды. Не так ли? Раз уж люди знают, для чего мы приехали, я не вижу препятствий к тому, чтобы вы, человек авторитетный и уважаемый, помогли нам в кратчайший срок пролить свет на это печальное происшествие исключительно ради истины! Я убежден, что лично вы от всей души желаете того же.
— Господи, да как же иначе! Я весь в вашем распоряжении, хотя, честно говоря, зачем нужны другие проверки, когда судебный врач установил без всяких сомнений, что тут несчастный случай!
— Послушайте, товарищ председатель, а что худого, если это подтвердим и мы? Разве лишние подтверждения вам повредят? — вмешался Панаитеску, который с тоской поглядывал на солнце, перевалившее за полдень.
— Что вы, ничего худого, даже наоборот… И чем скорее вы подтвердите, тем лучше для всех нас. Знаете, у нас страда, немало трудностей со сбором урожая, и я бы не хотел… Да что там резину тянуть… Обед нас уже ждет, теленок с пылу с жару… У нас тут вышла беда с двумя телятами. Не доглядели… Двух молочных телят быки затоптали, забрались, понимаете ли, в коровник…
Панаитеску, довольный, потер руки, чувствуя посасы-вание в желудке. Шофер заспешил, и его походка стала почти такой же, как у председателя, что не понравилось Деду, испытывавшему по отношению к этому представителю местной власти противоречивые чувства.
— Мне весьма любопытно, и я бы вам был глубоко признателен за кое-какие сведения об Анне Драге. Вы работали вместе с ней и, я не сомневаюсь, хорошо ее знали.
Короче, насколько я понимаю, нельзя вменить человеку в вину растрату ни одного лея без подписи того, кто координирует и руководит всей деятельностью хозяйства…
— Товарищ майор, обвинение обвинением, вероятно, можно было бы обойтись и без него… Не только Анна была виновата в том, что удобрения были свезены в поле и остались там, придя в негодность. Словом, в ущербе обвинила не только ее, попало и другим. Она была молодая, а вы сами знаете, какие они, молодые, — думают, что могут вес, что им море по колено. Она выискивала одни только недостатки и не видела того хорошего, что делалось в нашем селе, а ведь делалось — вы и сами видели, да еще увидите. Правление решило год назад уволить ее. Не скрою, я вздохнул с облегчением. Она была как колючка, постоянно будто что-то разоблачала, будто все мы воры, а она — единственный честный человек. То одно делается не так, то другое не эдак, то там у нас потери, то тут. Конечно, мы все критиковать горазды, но надо и меру знать… Она перевелась в другой кооператив. Несколько месяцев назад я снова ее увидел… Она ждала приема к кому-то в райцентре… А всем было не до нее, некогда было, вы сами знаете, как бывает во время уборочной кампании, а мы и те, кто отвечает за нашу работу, почти весь год проводим кампании… Если не уборка, так пахота, дел всегда полно. Она плакала, просила простить ее. Ну взял я ее обратно… В последние месяцы она вела себя… как бы это выразить, более по-свойски. Я хочу сказать, что и мы, крестьяне, держали книги в руках, знаем и мы кое-что. Она училась два года в сельскохозяйственном техникуме и считала, что знает все, а мы — ничего… Ладно, сирота она, ничья, — сказал я себе, — ладно, девка, беру тебя обратно, только и ты возьмись за ум. И она взялась, была на своем месте, первый раз ее сердце раскрылось, что ли, навстречу нашим трудностям, она пыталась понять их… А потом случилось то, что знаете и вы… Муреш — спокойная река, но и коварная… Да, чтобы быть честным до конца, скажу — ведь то, что росла она без отца, без матери, чувствовалось… Государство государством, оно тебе поможет, вырастит, но мать с отцом не заменит… Она вела себя как заблагорассудится, особенно когда забрали в армию При-копе, ее парня, шофера из нашего кооператива… Если мне не верите, спросите у товарища старшины — она всюду похвалялась, что приберет парня к рукам… Прибрать-то пожалуйста — не вижу в этом ничего дурного, она не замужем, он холостой, только и мужчина должен хотеть… Но коли кто тебе по-настоящему нравится — ты его уважаешь, а не распускаешь о нем молву… Ну, знаете, если мы и дальше будем так плестись, теленок состарится, станет быком, так сказать, несъедобным, — пошутил Урдэряну и, подхватив Деда под локоть, ускорил шаг, к радости Панаитеску, который в данный момент от голода уже ничего не соображал.
4
В отличие от Деда, любившего расслабиться после обильной еды, а если обстановка позволяет, то и подремать, Панаитеску, плотно набив желудок, легко мог заставить свой мозг функционировать и выказывал подчас остроту суждений, достойную зависти.
