Валерий Поволяев - Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)
- Ты чего? - спросил он. - Куда наряжаешься? Али твои пришли?
- Нет, не пришли.
- Тогда чего?
- Чаво, чаво? Да ничаво! Хочу немного подышать свежим воздухом. Не то в легких все слиплось... Скрипят, проклятые, будто я никогда их не чистил.
- А что, чистил разве?
- А как же! И сорокаградусной, и той, что покрепче. Всякими моющими средствами... Вплоть до керосина.
- Это само собой разумеется, - успокоенно пробормотал Королев и повернулся лицом к стене.
Бобров вышел в коридор, держась руками за стенку, добрел до середины, где сновали вверх-вниз лифты, выжидал, когда кабина остановится на его этаже. Когда кабина остановилась, Бобров поинтересовался:
- Вверх?
- Вверх!
Он вошел в лифт, встал у стенки - ему специально освободили место, откинул голову назад и закрыл глаза. Почувствовал, что его повело, понесло в сторону, будто пушинку, в ушах раздался звон, а где-то глубоко внутри родился холодный, колючий, словно крупная летняя градина, пузырек, медленно пополз вверх, к глотке, останавливался вместе с лифтом, замирал на очередном этаже, чтобы выпустить пассажира, и едва лифт начинал свое движение, пузырек полз дальше.
Он был очень неприятный, хотя и знакомый, этот пузырек.
Наконец Бобров почувствовал, что остался в кабине один, открыл глаза, провел пальцем по щитку с кнопками, давя на самую верхнюю, рядом с которой на металл был наклеен кусок лейкопластыря и шариковой ручкой нарисована цифра. Лифт привычно лязгнул своими натруженными суставами, малость приподнялся и остановился.
Он выбрался из лифта и по лестнице поднялся к люку, выводящему на крышу, попав на воздух, замер на секунду - холодный ветер начал заталкивать его обратно, а теплый квадрат люка, через который он вышел, из люка тоже дуло, несло проволглым человеческим теплом, застойным больничным духом, этот дух не пускал Боброва обратно. Он затоптался смятенно, не решаясь сделать следующий шаг, - мороз перехватил дыхание.
- Эх, родные мои, мои так называемые домашние, - пробормотал он горько, - что же вы со мною сотворили, а? И что я вам сделал, чтобы со мною так поступать, а?.. Все, - пробормотал он глухо, - финита ля комедия!
Принесшийся ветер накрыл его охапкой снега, он попятился, ухватился рукой за стылую железную скобу, боясь, что его сдует, влажная кожа больно прилипла к железу, но Бобров не почувствовал боли.
Раньше он задумывался иногда о смерти, страшился её - смерть представлялась ему чем-то безобразным, тяжелым, а сейчас он понял, что это не так, - смерть может быть и облегчением. Он больше не боялся её.
Ветер неожиданно стих. Земля с высоты имела круглый вид, дома напирали друг на дружку, словно детские кубики, теснились, свободного пространства почти не было. Он оттолкнулся рукою от скобы, за которую держался, и медленно прошел к краю крыши.
Горбатая дорожка, проторенная через старый сад, отсюда выглядела едва приметным стежком, воробья - маленького, убитого морозом, не было видно. Бобров ощутил себя таким же воробьем, пока ещё живым, но до небытия его отделял шаг - совсем маленький, птичий. Переступить черту было для него уже делом плевым. И он сейчас её переступит.
- Я - тоже воробей, я тоже, - пробормотал он хрипло, попробовал представить себе, что делает сейчас жена, и не смог - он даже не смог вспомнить её лицо, вот ведь как. Он понял, что уже полностью отсечен от своего прошлого.
Острая жалость заставила закашляться - это прошлое пробовало его удержать, затягивало назад, в распахнутый квадрат двери. Бобров, торопясь, боясь того, что не выдержит, передумает, перешагнул через оградку последнее препятствие, стоявшее на его пути, глянул вниз.
Бобров набрал побольше воздуха в грудь и шагнул вперед. Земля медленно, словно большая величественная птица, совершила вокруг него плавный облет, ударила в лицо морозом, снегом, ещё чем-то железно захрустевшим на зубах. Она приближалась к нему угрожающе медленно, но в какой-то миг движение её убыстрилось, и Бобров почувствовал, как от резкого толчка у него разрывается сердце.
Врачей больницы потрясло не то, что Бобров покончил с собой самоубийцы здесь случались и раньше, потрясло другое: ровно через час после гибели Боброва в больнице появилась ладно одетая, обильно накрашенная женщина цыганского вида с шустрыми глазами и большим ртом; вместе с ней голенастая, с нежным лицом девчонка - почти подросток, но чувствовалось, что она уже знакома со многими взрослыми тайнами...
Опоздали они ровно на час. Никаких телефонных звонков им, конечно же, не было, они разыскали Боброва по его записке. И приди они на час, на полтора раньше - Бобров наверняка бы остался жив.
А может, и нет. Кто знает... Ведь у всех свое время прихода в этот мир и ухода из него.
РАЗВОД ПО-НОВОРУССКИ
Он влюбился в Леночку Свирскую с первого взгляда: она была длинноногая, большеглазая и очень образованная - с упоением читала скучного Пруста и длинные романы Толстого, которого Терентьев терпеть не мог, целыми страницами цитировала рассказы из жизни "болотных людей" Акутагавы Рюноскэ и белые стихи малоизвестных поэтов Серебряного века.
И специальность у Леночки была самая что ни на есть подходящая для Терентьева: Лена окончила Плехановскую академию по разделу "Бухгалтерский учет и аудиторская проверка", и Терентьев, недолго думая, предложил Леночке пойти на работу к нему в фирму. На должность главного бухгалтера.
Очень скоро она стала необходима Терентьеву, как дыхание, как чашка кофе утром, чтобы окончательно прийти в себя, вошла в курс всех дел фирмы, и Терентьев решил на ней жениться. Ведь это же самый лучший, самый выигрышный вариант для процветания фирмы, когда финансы и руководство находятся в руках одной семьи.
Леночка оказалась очень нежной, очень заботливой женой: утром вставала затемно, чтобы приготовить завтрак повкуснее - знала, что Терентьев рано уезжает из дома (главбуху появляться так рано на работе необязательно), покупала разные вкусности, которые Терентьев очень любил копченых кур, заливное из телячьих языков, малосольную лососину, осетровый шашлык, замоченный в вине, устриц, печеных раков и так далее, и это очень нравилось Терентьеву. Приобретала мужу и вещи...
Вкус у неё был безукоризненный, в мужской одежде она смыслила больше, чем Терентьев, хотя на отсутствие вкуса тот никак не мог пожаловаться, всегда был одет, словно бы только что сошел с обложки модного журнала. Особенно точно она умела подбирать галстуки.
- Галстук, Стасик, это то самое, что маскирует недостатки любого костюма. Когда правильно подобран галстук, ни за что не заметишь, что костюм сшит халтурно, что у него косые проймы и один лацкан ниже другого, учила она мужа. - Более того, можно каждый день ходить на работу в одном и том же костюме, менять только галстуки, и ни один человек не усечет, что костюм не меняется. Вот так-то, мой милый...
Вскоре у них родился сын Андрюша, следом второй сын - Антон. Лена узнала, что имена оказывают серьезное влияние на судьбу детей. Не то ведь можно дать ребенку такое имя, что оно прямиком приведет его лет так через двадцать на скамью подсудимых. Но Андрей и Антон - оба имени на "А", оба подразумевают лидерство, оба имеют своих святых - в отличие от какого-нибудь Вилена, Рэма или Гарри.
Терентьев не возражал - он доверял жене: раз та решила дать детям такие имена, то, значит, так и надо. Он был занят своей фирмой. Конечно, Лена, как главбух, тоже была занята фирмой, но у неё на руках все-таки находилось уже двое пацанов, а это - забота такая, что требует полной отдачи, тут уже не до фирмы, поэтому на "подхват" в бухгалтерию пришлось посадить опытную бухгалтершу-пенсионерку, из тех, кто хорошо знает два арифметических действия "прибавить" и "умножить", а два других признает только наполовину, и это устраивало Терентьева. Так что дела у фирмы шли неплохо.
И вообще, никакие потрясения не могли потопить фирму Терентьева, она устойчиво держалась на плаву, и это рождало в Терентьеве некую гордость, ему было приятно ощущать собственную неуязвимость, независимость от финансовых бурь.
Он приезжал домой и, поспешно поглощая вкусную еду, приготовленную Леной, тянулся к её руке, подхватывал пальцы, подносил их к губам, предварительно промокнув рот салфеткой:
- Ты - мой тыл, ты - мое надежное прикрытие. Не имей я такого прикрытия, на моем фронте все давным бы давно рассыпалось... Спасибо тебе!
В ответ Лена гладила Терентьева по волосам.
- Ешь, тебе надо много сил, чтобы тащить такой тяжелый воз, как твоя фирма...
Ласковые слова жены грели Терентьеву душу, в висках, в ключицах, в затылке возникало благодарное тепло, ему хотелось броситься перед женой на колени, прижаться к ним головой и до бесконечности произносить одно благодарное слово:
- Спасибо... Спасибо... Спасибо...
Сыновья подросли, Лена вышла на работу, поработала немного и... забастовала.
- Я не могу так много вкалывать, - заявила она мужу, - это ты у нас двужильный, по двадцать четыре часа в сутки проводишь в офисе, а я не могу. Дыхание пропадает, грудь болит... - Лена прижала руку к сердцу.
