Екатерина Лесина - Неизвестная сказка Андерсена
Луна утонула.
Прокатился выстрел.
Дашка плыла от холода и страха, удерживаясь на краю сознания каким-то сверхусилием, которое удивляло ее саму. Дашка слушала чужой разговор.
Дашка боялась и остаться здесь, в подвале, запертой навеки, и выдать свое присутствие – ведь тогда ее точно убьют. Сонечка не оставит свидетелей.
– И ты решила поиграть, – продолжает Клавдия Антоновна. – Ты решила умыкнуть изобретение и изобретателя, а чтобы папочке было на ком сорвать злость, подставила человека, который весьма подходил на роль козла отпущения. Ведь твой гений сам навел на след Ефима?
Ефим… Ефим пропал. Звонил, обещал жениться и пропал. Сбежал. Обидно, жизни так мало осталось, а ничего своего-то, настоящего не было.
– Сам-сам, мамочка, он вообще был самостоятельный… он сбежал, он почти добрался, только вот Марик успел перехватить. Правда, наследил, паразит этакий, пришлось убирать.
Как спокойно Сонечка говорит об этом. Убирать-убивать, похожие слова. И Дашку уберут. И саму Клавдию Антоновну, которая решила подразнить тигра. Дашка уже не злится на старуху… Дашка уже ни на кого не злится.
Она плывет. И держится.
– Я одного не понимаю, зачем такие сложности?
– Какие, мамочка? Ах с гением… ну здесь важно было успеть, отпустить, но не выпустить, чтобы он сам бежал, но по нашему лабиринту. Чтоб, если из «Фармикола» расследовать приедут, честно сказать, что мы ни при чем. Одного только не учли – бумаги сбросил. Документики. Очень, мамочка, важные документики. Потом сообразили, кому отправил… смешно получилось, к «Фармиколу», объекту, который убрать велено было. Но опять хорошо – не наша вина, не наша инициатива. Просто левая рука про правую не знает. Бывает. Так что переиграла я. У папаши пустота в кармане да обещания одного идиота, который ни на что не способен, а у меня в джокерах гений. И если он сумел открытие открыть, то и повторить сможет. Правда, с бумагами время сэкономится, а я, мамочка, жадная до времени.
– Ты до всего жадная.
– Не спорю. Так где бумаги-то? Эй, не молчи! Я ведь иначе могу!
– Мать свою ударишь?
– Я нет. А вот Женька может. Женя! Иди сюда. Иди, я знаю, что ты тут.
– Тут, – раздался голос, услышать который Дашка меньше всего ожидала. Быть того не может! Нет, ей показалось, просто похож и… – Клавдия Антоновна, вот давайте-ка без глупостей, а? Вы мне и так всю печенку выели, так что…
– Что, Женечка? – ласково поинтересовалась генеральша. – Я ли ее ела? Или это тебя совесть грызла? Бестолковый ты человек, человечишка. Свинопас, которому, сколько ни рядись, не стать принцем. Я тебя как впервые в доме увидела, так и поняла – дерьмецом воняет. Ох и крепко воняет…
– Заткнулись бы вы. И делали, чего говорят.
Это он. Он и никто другой. Человек, рядом с которым Дашка жила и продолжала бы жить, если бы сам не ушел. К кому? Неужели к Сонечке? Женщине, под тяжкой поступью которой пол хрустит и прогибается? К убийце?
Или подобное к подобному, он сам убивал, и потому…
– И пукалкой своей меня не пугай, мальчик, пуганая уже. Не выстрелишь… пока тебе нужны бумаги – не выстрелишь… слюнтяй.
Сухой щелчок и медленный, тягучий гром, наполнивший подвал, оглушивший и заглушивший разъяренный женский крик.
– Да старое убежище это! – Серега сидел, как на иголках, то и дело выворачивая голову, пытаясь разглядеть бледную девушку на заднем сиденье машины. Та скукожилась, укрыла лицо руками и тихо вздрагивала – плакала. – Да не бойтесь, сейчас повяжем ваших героев. И положим. И посадим. Надолго. Так, значит, у них человек?
Кивок.
– Силой держат?
Еще кивок.
– И вас к убийству подговаривали? И кого заказали?
От девушки пахло горькими духами, талым снегом и мокрым мехом.
– Ефима. Это мой… мой жених. Точнее, я хотела, чтобы он женился. К гадалке пошла.
– Зачем? – Ричард внимательно разглядывал нежданную свидетельницу. Хороша, даже зареванная, опухшая, перепуганная насмерть, а все равно хороша.
– За зельем приворотным. Я понимаю, что глупо все, а тогда… тогда оно не глупым казалось. Мне Софья посоветовала. Жена Марика из сотрудников Ефима. У нее муж гулял, а потом перестал.
– Из-за зелья? – уточнил Серега, сворачивая на объездную дорогу.
– Да. Из-за зелья. Она адрес дала. Записала. Я пошла. А когда вышла, у меня сумочку украли. Потом вернули. И все. А этот человек потом объяснил, что мне один пузырек на другой поменяли, что если бы я дала, подлила тайно, как гадалка говорила, то Ефим бы умер. Я не хотела убивать! Не убийца я!
Темные глаза, лихорадочный блеск, беспомощно закушенные губки, всхлипы и всхлюпы. Шепоток.
– Я тогда не успела. Не успела и все. Я у дома ждала, а приехала машина. Мне что-то вкололи и сунули в бункер, а потом отпустили. Он объяснил все, главный их, что я… я должна убить Ефима. Что если не убью, то тогда они меня убьют. Запрут там навсегда и все!
– Тот человек, – спросил Ричард Иванович. – Которого они удерживают. Вы случайно не знаете, как его зовут?
– Знаю. Семен, – ответила свидетельница, вытирая рукавом слезы. – Он очень хороший. Гений. Я никогда раньше не видела живых гениев.
– Я тоже, – подмигнул ей Серега. – Ну ничего, сейчас посмотрим.
Когда Оленьку увели, Сема понял, что умрет. Нет, не сейчас, может быть даже и не скоро – похитители явно нуждались в нем, коль уж шли на подобный риск и траты. Но когда-нибудь смерть всенепременно случится. И вот странность: если прежде сама мысль о подобном ввергала в панику, то теперь…
Теперь Артюхин остался спокоен, разве что жалость появилась – новое, незнакомое чувство – к самому себе за бездарно прожитые годы, за то, что не к тому стремился, не туда бежал… бежал-бежал и прибежал. Тупик. Четыре стены, дверь в железе. Кормежка по расписанию, укол. От укола мир качается, становится добрее и тянет в сон.
Сны пахнут розами и морем, солено, рыбно, ветрено. Волны на берег летят, рассыпаются бисером, облетают и оседают клубком путаных нитей.
– Я сплю, – сказал Артюхин.
– Спишь, – согласилась молодая женщина в старинном наряде. – Конечно, спишь. Все мы спим, но только некоторые могут проснуться.
У ног ее, касаясь деревянным ободом синей ткани, вертелось колесо, тянуло морские нити и катило их дальше, к странного вида сети, которая закрывала берег.
– Ты кто? – Артюхин осмелился протянуть руку, коснуться пальцами натянутой нити, и та задрожала, загудела струной. – Пряха?
– Морская. Видишь, жизни пряду.
– Чьи?
– Разные. Твою вот… Ольгину… могу вместе, могу врозь, могу обрезать, могу связать. Выбирай.
– Что?
– Что-нибудь, – ответила Пряха улыбаясь, откинула волосы с лица и добавила: – Только не опоздай с выбором.
И Артюхин проснулся. На губах его хрустнула горькая морская соль, ноздри щекотал йодно-рыбный запашок, а в спину будто морские камни вдавились.
И чайки, чайки-то орут…
Не чайки – люди. Грохочут сапоги по сходням, гремит, трясется железная тюрьма, и распахнувшаяся дверь нежданным чудом.
– Эй! Есть тут кто? Выходи!
Позже, в машине, укутавшись в чью-то грязноватую, но теплую куртку, прижавшись к Оленьке, Семен пил чай и думал о том, что же он выбрал тогда, во сне. Думал-думал, а придумать не мог.
– Вы Эльку знали? – спросил хмурый тип с квадратной физией. – Эльвиру Стеклову. То есть Камелину. Моя сестра. Ее убили.
Ножницы щелкнули, обрезая эту нить, обрывая, отпуская, позволяя рассыпаться каплями, вернуться в ледяную морскую утробу.
– Не из-за вас, – по-своему расценил молчание Стеклов. – Ее муж заказал. Тоже ученый. Он другую нашел. Врет, что из-за открытия, из-за вашего, из-за денег, а на самом деле другую нашел. Поменялся.
Семен кивнул, потому что не знал, как следует отвечать в подобных случаях и следует ли вообще. И потому как смотреть в глаза Стеклову было стыдно, заговорил:
– Мы с ней давно знакомы были, с университета еще, потом разбежались. А потом встретились. На «Одноклассниках», грешен, знаете ли… грешен был. Переговорили. Раз-другой. Потом… никто не понимал сути моей идеи, а она поняла. Помогла. Я не все мог делать в своей лаборатории, ресурсы не те… мы вдвоем решили проблему, общие результаты, общие перспективы. И проблемы, как выяснилось, общие. Она была повязана с «Фармиколом», я – с «Фармой». Это значит, что все наше – не наше, а чужое, нам же – премию и благодарность, с занесением в личное… решили действовать.
– Уничтожили все записи, а сами сбежали?
Сбежали. Бежали-бежали, поскользнулись и упали, хлебанули едкой жижи, утонули. Он вот выплыл, а Элька нет. И не верится, она же всегда сильнее была. Она… нету больше.
– Она про вас говорила, про то, что в городе брат работает. В милиции. Надеялась на помощь. Она говорила, что за мной точно следят, а о ней, может, еще и не знают, поэтому она бумаги и собрала. Нет, там не совсем бумаги, там данные, информация. Элька сказала, что спрячет ее там, где никто не догадается искать.
