Наталия Левитина - Девушка без недостатков
– Яркая женщина. А ты, Лиза, очень похожа на маму.
«Видели бы вы ее сейчас, – мысленно вздохнула Лиза, – сине-зеленую и забинтованную».
– Что, всего десять тысяч? – вырвался у нее удивленный возглас. – Так мало? И это за целый месяц?
Бухгалтерские дамы переглянулись в полном недоумении.
– Мало?! – обиделись они.
Лиза прикусила язык. Но удивление росло, давало буйные побеги, превращаясь в ветвистое, могучее дерево полного непонимания. Десять тысяч в месяц? Мама получала десять тысяч рублей в месяц? Но это было совершенно невозможно!
Лиза охотно поведала бы женщинам в бухгалтерии, что, судя по масштабам ежемесячных расходов, мамин заработок никак не опускался ниже отметки в пятьдесят тысяч. Минимум!
Смотрите сами: новые осенние сапоги за восемь тысяч, костюм за пять, духи от Casharel и мерцающая дымка для тела в придачу, – и все это куплено мамой для Лизы только в прошлом месяце! Плюс расходы на квартплату, обеды в ресторане, шейпинг, интернет-карты, дискотеки, бензин, обслуживание «тойоты» и т. д. и т. п. Нет, невероятно! Мамина зарплата никак не могла выражаться подобной мизерной суммой. Но, учитывая оскорбленно поджатые губки дам-бухгалтерш, Алина Владимировна получала ровно десять тысяч в месяц, и это считалось отличным заработком.
Первый порыв – мчаться за объяснениями в больницу – Елизавета удачно стреножила. Вдруг пришли на ум примеры из классики: рассказы Мопассана, пьесы Бернарда Шоу, в которых ветреные мамаши (при полной неосведомленности наивных дочерей) брали деньги у мужчин, неравнодушных к их женскому очарованию.
Мысль о том, что мама качает из поклонников дензнаки, как нефть из скважины, заставила Лизу покраснеть. Нет, нереально. Мама никогда бы… Ни за что!.. Но… но ведь она обеспечивает им обеим достаточно высокий уровень жизни. Она никогда не упоминала о дополнительных заработках, о второй работе, о каких-нибудь консультациях, проводимых ею в качестве компетентного банковского специалиста. Да, если б Алина Владимировна имела побочные доходы, связанные с профессией, она наверняка с гордостью посвятила бы дочь в тайну происхождения бонусных сумм: она любила комплименты – не только своей внешности, но и своему интеллекту. Нет, мама ни о чем таком не говорила…
Лиза вышла на улицу. Она ломала голову, строила предположения одно страшнее другого, терялась в догадках.
Хорошо, что Здоровякин не видел, с каким безудержным восторгом и сюсюканьем набросился Валдаев на Пульсатиллу, едва попал в квартиру. Иначе Илья призвал бы к тесному сотрудничеству унитаз. Короче, его бы стошнило.
Дело в том, что Валдаеву в кои-то веки удалось очутиться дома одному, без друга. И поэтому он дал волю чувствам. Не стесняемый взглядами Ильи, он вцепился в любимое пушистое создание и поцеловал кошку в голову. Пульсатилла довольно зажмурилась.
– Но ты, мать, стала легче! – удивился Александр. – И намного!
Валдаев удивленно поднял Пульсатиллу вверх, присмотрелся, пытаясь понять, что же в ней не так. О, ужас! Прекрасная персиянка избавилась от живота!
– Родила! – ахнул Валдаев. И рванул в комнату.
Из угла донесся тонкий писк.
– А-ах! – вырвалось у детектива. – Пульсатилла! Счастье мое! С кем же ты согрешила?!
Довольное урчание Пульсатиллы – она плюхнулась на лежанку, оборудованную ею для котят, и подставила маленьким слепым пиявкам живот – говорило о том, что она гордится результатами своих усилий.
Да, впервые за всю историю деторождения потомство Пульсатиллы было безупречно. Валдаев изумленно смотрел на крошечных персидских аристократов – и не к чему было придраться! Великолепный окрас, фирменные вдавленные носы, аккуратные ушки… Порода, порода сквозила во всем!
– Ты моя кисонька! – умильно заблеял Валдаев. – Радость моя тунисская, ангел тихоокеанский! Ну, дай полюбуюсь!
Детектив поднял одного из котят. Тот сразу же пронзительно запищал, начал тыкаться мордочкой, ползти куда-то, впиваться коготками.
– Хорош, хорош, дьявольски хорош! – одобрил Александр. – Пацан? Пацан. И сколько? Раз, два, три… Пять штучек. Ах, Пульсатилла, порадовала, порадовала старика Валдаева.
Он готов был прослезиться. Нахлынули чувства, сдавило горло. Сердце постукивало взволнованно и возвышенно – словно Валдаев сам родил.
Разомлевшая Пульсатилла приняла обратно изъятого младенца и носом подтолкнула слепого малыша к теплому, тугому от молока пузу. Тот пискнул еще пару раз и присосался.
Илья стоял под дверью собственной квартиры. Он ждал, когда ему откроют, и с удивлением прислушивался к сердцу. Сердце дергалось в рваном тахикардическом танце. Здоровякин почему-то страшно волновался.
– О, привет! – сказала Мария. – А ты что вдруг? В садик-то за детьми поедешь?
Да, муж заявился в неурочное время. Обычно он заезжал в детсад, конфисковывал спиногрызов и выслушивал от воспитательницы массу приятного о талантах детишек. Дома Илья молча передавал Маше близнецов и гордо удалялся, спиной выражая яростное несогласие с существующим положением вещей.
А сегодня почему-то приехал рано. И был феноменально разговорчив.
– Привет, – сказал он. И уставился на жену.
– Зайдешь? – предложила видоизмененная Мария.
Ее новая оболочка заставляла сердце Здоровякина болезненно и сладко сжиматься, и под дверью он волновался, вероятно, именно из-за этого. Жена по идее оставалась прежней – родная, знакомая до интимных нюансов Маша. Но благодаря искусной корректировке она стала чудо как хороша!
Здоровякина и предыдущая Маша – немного лохматая и как попало одетая – вполне устраивала. Теперь жена внезапно, без объявления войны, превратилась в шикарную женщину. В ее глазах появилось незнакомое выражение, она словно пробовала силы в новой роли, привыкала к ней, получала удовольствие от нового образа. Она узнала приятную надоедливость пристального мужского внимания, на нее теперь оглядывались, у нее выпрашивали «телефончик» всякие валдаевы (убил бы сволочей!). А всего-то – косметика, упаковка краски для волос, высокие каблуки и три килограмма дорогих шмоток.
Здоровякин горел в аду. Его терзали собственнические чувства. Он боялся за свое добро, боялся, что роскошную Марию у него уведут. Необходимо было что-то быстро предпринять! Но что? Призвать Машку к порядку, и пусть забудет про косметику и обтягивающие кожаные брюки, пусть вернется в прежние берега? Но она, несомненно, откажется, она с негодованием обзовет его ханжой и этим… как его… Валдаев недавно обозвал… троглодитом. Илья смотрел в словаре. Троглодит – это пещерный человек. Да, совершенно верно. Зачем пещерному человеку красивая, соблазнительная жена?..
Что же остается? Вернуться в семью? Но Илья дал слово, что не вернется домой, пока здесь хозяйничает, гремит горшками ненавистный студент Митя Рябухин. Клятва лежала на плечах Здоровякина гранитной глыбой, давила и не оставляла места для маневра. И Маша не шла на компромисс. Но ведь ей было гораздо проще пожертвовать бытовыми удобствами, привнесенными в ее жизнь проклятым гувернером, чем Илье отказаться от обещания! Да он скорее бы умер, чем отрекся от данного слова!
– Чаю хочешь? – улыбнулась Маша. Она была приветлива и явно обрадовалась визиту мужа.
Здоровякин придирчивым взглядом ревнивого араба оглядел домашнее обмундирование жены. Трикотажные лосины доходили до щиколоток. Это немного успокоило, так как, если бы Мария осмелилась при Мите щеголять в одной футболке (с голыми ногами!), не обошлось бы без убийства.
Но лосины были вполне целомудренны. К тому же – Здоровякина приятно кольнуло – Мария надела его, Илюшину, рубашку. Из-за несоответствия размеров одеяние болталось на жене наподобие африканского балахона-джаллабы.
– Где Эдик?
– Во дворе. Ты не видел?
– С этим? – нахмурился Здоровякин.
– Конечно с ним! – улыбнулась Маша. Она не хотела ссориться. – Я ведь не отпустила бы ребенка гулять одного. Он гуляет с Митей.
– Ясно.
– А я работаю.
– Понятно.
– У меня новый заказ. С «Петровским» я расправилась.
– Поздравляю.
Да, Маша снова погрузилась в работу. Но теперь она почему-то работала в другом режиме.
Пятнадцать минут ушло на выщипывание бровей. Мария не давала им уйти за границы, намеченные визажистом в салоне «Л’Ореаль». Маша и не представляла, что форма бровей так влияет на выражение лица. Теперь она бы ни за что на свете не сменила изящный росчерк с изгибом посередине, подобный фрагменту иероглифа, на то, что она носила на лице раньше.
Затем Мария сосредоточилась на заусенце. Раньше она беззастенчиво вгрызлась бы в него зубами, прихватила бы заодно и ноготь, да и соседние пальцы тоже. Славно бы потрудилась, укоротила бы ручки до локтей! Но теперь у Маши был потрясающий маникюр, его никак нельзя было грызть.
После потребовалось причесаться. И еще разок. И опять. Маша смотрелась в зеркало каждые пять минут. Ей нравилась ее короткая стрижка, выполненная отличным мастером, ей нравился цвет волос, ей нравилась девушка в зеркале.
