Андрей Троицкий - Удар из прошлого (Напролом)
С дороги он принял душ, наскоро закусил консервами. Затем набрал телефон Казакевича и сообщил, что груз отправлен адресату. И теперь, когда дело сделано, можно попить пивка. Казакевич хмыкнул и сказал, что в старой пивной он встречаться не хочет. У него есть бутылка водки и лучше увидеться в рюмочной в шесть вечера. Казакевич положил трубку.
Вся эта игра слов означала, что бригадир заказ выполнил, и теперь надо бы рассчитаться за работу. Встретиться на прежнем месте, возле Люберецкой свалки. Казакевич ответил, что приготовил деньги, готов расплатиться, но встреча произойдет не на прежнем месте, а там, где договаривались увидеться после дела. Понимай – на хозяйственном дворе закусочной «Улитка», что на выезде из Москвы.
Валиев вынул из шкафа свежий комплект постельного белья и задернул шторы. Он поставил будильник на четыре часа, сбросил с себя одежду и, упав на разобранный диван, накрылся простыней. Теперь, когда все кончено, он не испытывал радости победителя. Болела изувеченная рука, после консервов разыгралась мучительная изжога.
Сегодня он приведет в эту квартиру какую-нибудь симпатичную девочку. Чтобы не было так одиноко и пусто на душе. Месяц назад Валиев возле кинотеатра «Иллюзион» подошел к приглянувшейся проститутке. Женщина смерила бригадира презрительным взглядом. «Пошел ты к черту, чурка несчастный», – сказала она. Валиев окаменел, до сих пор он думал, что проституток интересуют только наличность, а не национальность клиента.
«У меня есть деньги», – поперхнулся Валиев. «Сказала, пошел, чурка, к такой матери со своими деньгами», – ответила девка и повернулась задом. Прохожие, слышавшие реплики женщины, оглядывались и улыбались ему в лицо. Валиеву хотелось провалиться сквозь землю. Вечером, чтобы не позориться на улице, он поедет в ресторан, который держит земляк из Баку, заклеит проститутку в кабаке.
Валиев устал после вчерашнего сумасшедшего дня и бессонной ночи, но сон почему-то не шел. Бригадир лежал на спине, разглядывал потолок и копался в мыслях и воспоминаниях, словно перелистывал страницы семейного альбома.
Он много чего повидал в жизни. Начинал с низов, получал какую-то унизительную мелочь за паршивую работу. Кому-то чистил морду, в кого-то совал перо, кого-то запирал в промышленном холодильнике на мясоперерабатывающем заводе в пригороде Степанакерта. Тогда у Валиева хватило ума остановиться. Еще год такой жизни и его самого прирежут на темной улице.
Решив остепениться, Валиев женился и даже по глупости завел ребенка. А потом началась война. Когда дом в Степанакерте разбомбил армянская авиация, семья Валиева перебралась в списанный железнодорожный вагон, снятый с колес. Валиев ушел на фронт и провел в окопах почти шесть месяцев. За это время он понял, что на войне зарабатывает не тот, кто проливает кровь и кормит вшей. Совсем другие люди.
Валиев дезертировал из армии. Он перебрался в Абхазию, там платили больше. Три с половиной года назад близкий друг вытащил Валиева в Москву. И здесь, в столице, он снова начал с нуля. Торговал на Черемушкинском рынке спичечными коробками с анашой и мечтал о большом деле. При первой же возможности ушел с рынка, выполнил свой первый заказ, получив за работу копейки. Тогда он заработал не деньги – авторитет.
Когда посредник свел Валиева с Казакевичем, дело представлялось бригадиру весьма простым. Он засучил рукава. И вот оно, простое дело…
Валиев потерял четырех друзей. Это плохо, потому что бригадир не так молод, чтобы заводить новых друзей. Он потерял собственный палец. Это тоже плохо, потому что новые пальцы у людей не вырастают. Он остался один. Это совсем погано – тут и думать не о чем. Бригадир без бригады все равно, что генерал без армии.
По уговору, Валиев половину гонорара должен был забрать себе. Другую половину делят между собой четыре его помощника. Случись худшее, деньги получают родственники погибших. Но Валиев внесет изменения в ту договоренность. Мертвые на него не обидятся. Он оставит себе не половину, а третью часть гонорара. Остальное разделит между родней своих друзей. Это справедливо. А что касается милиционера Девяткина, вчера вставшего на пути Валиева, то с ним надо разобраться так…
Валиев не довел мысль до конца, задремал. В четыре зазвонил будильник. Невыспавшийся бригадир поднялся и стал бриться перед зеркалом, готовясь к важной встрече.
Глава девятнадцатая
Джип Ирины Павловны Тимониной вкатился на территорию больницы в начале одиннадцатого утра. Передние сидения занимали водитель и охранник Алексей Кочкин, одетые соответственно случаю, в темные костюмы, светлые сорочки и галстуки.
Тимонина, с раннего утра пристрастно перебиравшая одежду, остановила выбор на нейтральном темно сером костюме и сиреневой шелковой блузке с вырезом на груди. Она ведь не вдова, точнее, узнает о гибели мужа лишь от главного врача больницы Глухарева. Значит, не должна наряжаться, как на поминки.
Со вчерашнего вечера, когда Ирина Павловна получила известие, что муж в больнице, прошло достаточно времени, чтобы продумать общую линию поведения. Детали она отполировала по дороге.
На больничном дворе Ирина Павловна увидела то, что и рассчитывала увидеть. На въезде в больницу, перед воротами переминаются два оперативника в штатском. Покосились на номерной знак джипа и отошли в сторону, один полез в карман за блокнотом, записать номер для памяти. Возле дверей главного корпуса, унылого двухэтажного здания, похожего на конюшню, выстроились в ряд две милицейские машины, какой-то серый фургон с занавесочками на окошках, «газик» защитного цвета с желтой полосой на кузове и надписью «прокуратура».
Значит, все идет по сценарию. Милиция, эксперты, прокурор на месте. Так и должно быть. Теперь её выход. Ирина Павловна была деловита и сосредоточена на самой себе. Она ещё раз представила картину объяснения с главным врачом. Выглядеть будет все примерно так. Глухарев проведет её в свой кабинет, усадит в кресло. Пряча глаза, от волнения путаясь в словах, огласит новость придушенным загробным голосом.
Интересно, как он выглядит, этот главный врач? Наверняка средних лет бесформенный безликий тюфяк с подагрой, язвой двенадцатиперстной кишки и потухшим остановившимся взглядом дохлой коровы. Мятый халат, вытянутые на коленках брюки, стоптанные ботинки. С таким вахлаком проблем не возникнет.
Когда Глухарев произнесет роковые слова, Ирина Павловна скажет «ой» и, уткнувшись в ладони, зальется слезами. Глухарев примется её утешать, наливать воды из графина и мешать в неё какие-нибудь тошнотворные успокоительные капли. Возможно, следует симулировать обморок? Сидя на стуле, уронить руки, откинуться назад, наконец, боком повалиться на пол. Что делают провинциальные медики в подобных случаях?
Главный врач подскочит, ухватив женщину под плечи, постарается её поднять или станет совать в нос ватку, смоченную нашатырным спиртом. Ирина Павловна не была уверена, что убедительно сыграет сцену обморока. Слишком много телодвижений, да и валяться на истоптанном грязном полу, унижаясь перед каким-то Глухаревым, совсем не хотелось. Пожалуй, достаточно будет обильных слез, всхлипов, стонов и бессмысленных слов, какие произносят люди, узнавшие об утрате близких.
Итак, обморок отменяется. Будут только слезы. Не нужно требовать от себя невозможного. И это непросто, плакать, когда ты радуешься.
Ирина Павловна прикинула, какие вопросы следует задать врачу. Чем глупее, тем лучше: «Боже мой, как это могло произойти? Господи, за что такое несчастье? Леня, Леня, что они с тобой сделали?» И дальше в этом духе. Конечно, каждую реплику, каждый жест не продумаешь и не просчитаешь. Тут нужна доля импровизации.
Затем – самое трудное. Новоиспеченная вдова должна выразить желание увидеть тело мужа. Лучше это сделать самой. Так или иначе, Ирине Павловне придется в присутствии главного врача, местного прокурора и понятых опознавать тело Леонида, подписывать протокол опознания. Таков закон. Поэтому лучше симулировать правовую безграмотность, самой сказать: «Разрешите мне хотя бы взглянуть на него».
Ирину Павловну тошнит от одного вида покойников, она органически не выносит прикосновений к телам усопших. А тут нужна целая инсценировка. Слезы возле тела, плачь на груди у Лени? Это уж слишком. Так и до реального обморока один шаг. Сейчас Леню, раздетого до гола, положили на секционный стол в морге. Наверняка вскрытия ещё не делали. Хочется верить, что люди Казакевича, эти дикие необузданные кавказцы, не изуродовали его до неузнаваемости, и он лежит, как живой. Трупная кровь уже свернулась, перестала капать в ведро, стоящее под секционным столом.
Ирина Павловна постарается найти в себе силы, чтобы облобызать лоб покойного. Только лоб. И быстро так, походным шагом, выйти из морга. А если Леню изувечили перед смертью, превратили в мясной фарш? Если его лицо напоминает не прожаренную котлету?
