Игорь Христофоров - Воровские гонки
- Тогда загремишь, милый, на пятнашку... Или на "смерть в рассрочку"...
Так звали пожизненное. Михан замер, минуты три, долгих-предолгих три минуты подумал о чем-то своем, ему одному известном, повернулся к свету, режущему глаза через грязные стекла кабинета, и удивленно спросил:
- Дождь, что ли, а-а... кончился?
- Еще вчера.
- Надо же... А я думал а-а... все, кранты, до первого снежку а-а... лить будет...
Селивестров молчал, сверля взглядом дырку на столе. С год назад он дал перьевую ручку одному такому михану расписаться в протоколе допроса. Так тот с замаху врезал острием прямо по руке Селиверстову. Как он успел развести пальцы, майор даже не помнил. Ручка ножом раскачивалась между мизинцем и безымянным, и только шрам на перепонке, небольшой, на пару миллиметров, шрам остался на память о психопате. С тех пор Селиверстов начинал ведение протокола только после полной раскрутки. Лист бумаги - это тот же микрофон. Когда интервьюируемый его видит, он забывает половину слов.
- Можно еще одну? - показал на оранжевого верблюда Михан..
- Кури. Все равно не мои...
- Га-га, - показал он в улыбке гнилые зубы. - Вот это а-а... по-нашему!.. Раскурился?
На середине сигареты глаза Михана стали еще прозрачнее. Его будто бы кто изменял по ходу встречи, но изменял так медленно, что у Селиверстова могло не хватить терпения.
- А-а, ладно! - отогнал он дым от лица. - Беспредел - он и есть а-а... беспредел... Не по-нашему это... Ты суд над нашими а-а... березовскими мокрушниками помнишь? - спросил он Селиверстова.
- Это пацаны, что из-за копейки могли убить?
- Да-а!.. Пацаны!.. Там всякие были!.. Судили их, судили да не всех а-а... и не тех а-а... посадили...
- Не верю. Там хорошие оперативники работали, - защитил соседа, сигареты которого курил Михан, Селиверстов. - Все чисто. Кто орудовал, всех посадили...
- А главного-то и не взяли! - огрызнулся Михан. - Так-то!
- Хочешь сказать, что его убийства кто-то из сопливых на себя взял?
А это вы сами а-а... ковыряйтесь. А только я знаю, что а-а... самый крутой беспредельщик а-а... земельку на волюшке а-а... топчет. Он и ко мне а-а... нос совал, в контору а-а... на хлебное место а-а... просился. Не взял я в братву его... Мне волки а-а... не нужны...
- И ты считаешь, что вашей ссоры достаточно, чтобы тебя подставить? А дед, а ботинки? думаешь, у твоего волка на такой закрут мозгов бы хватило?
- Не знаю, а-а... гражданин начальник. А только я как в город а-а... на джипе ехал... Еще засветло ехал, вот... Так я его а-а... просек на веранде у дома а-а... культуры. Кабак у нас там. Как на западе... Под а-а... зонтиками... Так он а-а... стол кониной французской заставил...
- Коньяком, в смысле?
- Ага... Кониной... А знаешь, а-а... сколько ее одна бутылка а-а... стоит?
- Знаю.
- То-то... Я еще могу а-а... себе позволить, а он... Откуда а-а... у волка деньги? Не в тайге ж он их а-а... откопал!
- Волк, говоришь? - нахмурился Селиверстов и подумал, что пора доставать бумагу. - А как фамилия этого волка?
- Просюхин.
Глава сорок первая
ОБРЕЗАННАЯ НИТЬ
Сержантик милиции докурил сигарету "Прима", стрельнул ею через весь двор и по-хозяйски три раза врезал сапогом по двери.
- Просюхин, открывай! Разговор есть!
Дверь ответила гробовым молчанием.
Приложив ладошку ко лбу, сержантик попытался хоть что-то рассмотреть в закопченом окошке, но никого, кроме себя, не увидел. Окно хорошо отражало мир. Можно было подумать, что в серые доски врезано скорее зеркало, чем окно.
- Нет его, та-ащ майор! - обернувшись, прокричал сержантик.
Сидящий в милицейском уазике Селиверстов закончил изучение порезов на левой щеке, шее и подбородке, оставшиеся после бритья, оторвал глаза от зеркала заднего вида и в свою очередь крикнул сержантику:
- Дома он! Постучи еще раз! Может, спит! Его с утра пьяным видели...
Селиверстов не особенно поверил Михану. Таких оговоров на своем сыщицком веку он повстречал не одну сотню. Никуда от человеческой природы не деться. Когда плохо, когда страшно и близка расплата, хочется найти кого-то, на кого можно свалить свои беды. Иногда это оказывалось правдой. Но по большей части - враньем. К тоже же косвенно удар наносился по соседу Селиверстова по кабинету, а они были если уж не друзьями закадычными, то друзьями, скажем так, по службе.
- Просюхин, открой! - простучал сапогом что-то из азбуки Морзе сержантик.
"Прямо связист бывший", - удивился ритму радиоключа Селиверстов и подумал, что, во-первых, надо спросить у сержантика не служил ли он в армии связистом, а, во-вторых, оставить этого Просюхина в покое и ехать отсыпаться домой, в Красноярск.
Дверь распахнулась настолько стремительно, что сержантик, пытавшийся ударить по ней ногой со всей силы, провалился вперед, в черноту, и еле успел правой рукой ухватиться за деревянный брус, удерживающий навес над дверью.
- Грабить, с-суки, будете?! - прохрипела чернота.
- Ты это... Просюхин? - спросил ее сержантик.
Правое плечо заныло от слишком сильного рывка.
- Не да-ам! - в ответ водочной хрипотой отозвалась тьма и вытолкнула из себя длиннющего худого мужика в распахнутой на груди рубахе.
Сержантик вначале испугался его, но, вспомнив, что он все-таки милиционер и что тем более на него сейчас смотрит целый майор из города, выпятил грудь и со ступенек не отступил.
- С тобой хочет говорить следователь из Красноярска, - максимально строгим голосом объявил он.
- Не дам гра-а-абить!
Во вскинутой и тут же опустившейся левой руке Просюхина мелькнуло что-то некрасивое и странное, и отброшенный этим предметом сержантик как-то странно, спиной вперед спустился со ступенек, сделал два приставных шага вправо и упал ничком в лужу.
"Топор!" - увидел Селиверстов то, чем Просюхин нанес удар, и сунул руку к пояснице. Кобура не желала прощупываться, и он боком, продолжая исследовать пальцами пояс, вылез из "уазика" и только после того, как обеими ногами оказался на земле, вспомнил, что не взял на выезд штатное оружие.
- У тебя есть... пистолет? - сквозь одышку спросил он у шофера, плосколицего младшего сержанта. - Да проснись ты!
Шофер расклеил щелястые глазенки, мутно посмотрел на майора, потом на лежащего сержантика и, наконец-то заметив худющего мужика с перекошенным лицом, забыл обо всем остальном, кроме этого мужика.
- Мама! - заорал шофер и с такой скоростью вылетел из машины, будто и не сам он это сделал, а катапульта, спрятанная под сидением "уазика".
- Убива-ают! - бросился он со двора, на бегу придерживая фуражку.
- Стой, сволочь! - бросил ему в спину Селиверстов. - Отдай оружие!
Кривенькие ножки шофера мелькали быстрее, чем молотило всполошившееся сердце Селиверстова. Плосколицый так упрямо не отпускал руки от фуражки, точно именно в этой фуражке заключалась его жизнь.
- Все-ех! во-о-оров поубиваю на хрен! - рявкнул на полулицы Просюхин.
Качаясь на костистых журавлиных ногах, он все-таки добрел до упавшего сержантика и с полного замаха тюкнул в его замершее тело топором. Ржавое лезвие застряло в плече, и Просюхин на какое-то время замер над убитым в глубоком поклоне.
- Все-ех поубив... ваю... увовсех!
Что-то новое, прежде не испытанное Селиверстовым, бросило его вперед. Наверное, это была ярость, а может быть, страх или, скорее всего, бешенство. Чувство трудно запомнить. Чувство - это вспышка. Сверкнуло - и нет его в помине.
Но только именно это чувство, сделавшее Селиверстова раз в пять сильнее, чем он был на самом деле, заставило его пробежать двадцать двадцать пять метров до склонившегося Просюхина и впечатать ботинок ему под ребро.
В сухом, пронизанном сочным желтым светом воздухе хрустнуло что-то похожее на сломанный валежник, и Просюхин выпрямился во весь рост. В его левой руке раскачивался топор. Лезвие было черно от крови.
- И ты? - как-то безразлично поинтересовался Просюхин.
Селиверстова обдало едким перегаром. Такого зверского "выхлопа" он в своей жизни еще не встречал. Просюхин будто и не водку пил, а змеиный яд.
- Брось топор! - согнувшись в пояснице и медленно отступая, приказал Селиверстов.
- Не-ет, братан, отсюда не уйдешь!.. Зарою я тебя!.. Заро-о-ою!..
- Брось, говорю!
- У-ух! - сделал замах Просюхин со злой, звериной радостью рассмеялся. - Што, напужалси, вор-рюга! Не дам я денег! Не дам! Мои они!
- Я последний раз предупреждаю: брось топор на землю! я - майор милиции...
- А-ах! - бросил себя вперед Просюхин.
Топор просвистел у плеча Селиверстова, но отступить дальше он не успел. Сухое жилистое тело навалилось на него, и он, споткнувшись о ногу сержантика, упал, подчиняясь движению Просюхина. Спина мгновенно онемела. Ее будто бы враз заморозили.
- У-у... У-у... - действительно по-волчьи выл Просюхин и нащупывал костистыми пальцами путь к шее врага.
Топор отлетел в сторону и как-то сразу исчез из его памяти. Больше
всего в жизни Просюхину хотелось задушить человечка с изрытым
