Екатерина Лесина - Кольцо князя-оборотня
– Я ведь знаю, что ты ее любил. И я люблю. – Федор разговаривал с Алексеем и осознавал, что все его разговоры – не более чем попытка оправдаться. Перед князем, перед Эльжбетой Францевной, перед Ядвигой, перед самим собой. – Ты не думай, что я из зависти. Я же видел – она особенная, и влюбился. Я никогда раньше не любил так. И продолжаю любить. Несмотря ни на что, но ты не думай, я найду в себе силы. Наверное, она и вправду ведьма, наша Элге. Ведьме место в Ведьмином лесу… Да, там ей самое место!
Луковский рассмеялся.
– Вороны, волки и она. Волки и она. Оборотень, она говорила про оборотня. Она врала тебе… И нас стравливала! Ненавижу! Люблю! Что мне делать, княже? Что мне делать, Господи?!
В Крепь Нерон вступил торжественно и печально, словно уразумел, какую скорбную весть несет. Не весть – тело.
– Князь мертв! – заорал Федор так, чтобы услышали все, до самого последнего крестьянина, до самого последнего волка, до самого последнего кустика на этих чертовых болотах. – Слышите, вы, вороны?! Князь мертв! Мертв!!! Да здравствует князь!
И, упав в вытоптанный, грязный снег, заплакал.
Федор не помнил, что было дальше. Кажется, слезы, стенания, обморок жены… Или чувств лишилась Эльжбета Францевна, а вовсе не Ядвига?
Какая разница. Луковский заперся в бильярдной и тупо гонял шары по зеленому сукну, беседуя о чем-то с призраками, живущими в комнате. Теперь он их видел. И слышал. Призраки утешали, успокаивали. Требовали возмездия. А шары, сталкиваясь друг с другом, наполняли комнату тяжелым неприятным звуком. Он играл всю ночь напролет, с надеждой вслушиваясь в многоголосый волчий хор, пытался вычислить новый голос, но так и не сумел.
Хоронили Алексея, как и водится, на третий день. Тот же священник, который венчал князя с Элге, да и самого Федора с Ядвигой. В округе не было других, а этот, он знаком и оттого вдвойне неприятен. Эльжбета Францевна строга и неприступна, ни слезинки в глазах, а руки предательски дрожат. Ядвига бледна. Элге… Элге, Элге, Элге… Коварная птица, певшая о любви, а принесшая смерть.
Возмездие. Око за око. Кровь за кровь.
Честнее всего было бы выдать ее жандарму, приехавшему, чтобы расследовать «несчастный случай на охоте», но Федор не мог и думать о том, чтобы позволить чужим рукам прикоснуться к предательнице. Нет. Он все сделает сам.
Как в легенде. Значит, князь стал волком. Тогда… тогда она должна стать волчицей.
В горе и в радости.
Ведьмина хижина станет подходящим приютом для настоящей ведьмы Урганских болот. Алексей же сможет навещать ее. Пусть сам решает, убить или простить. Пусть сам.
Безумная луна молча хохотала в небе.
Ведьма
Альдов жестко втиснул несчастное авто на освободившееся место. Черный кит застыл между низеньким спортивным «Мерседесом» и косоглазой «Тойотой». Неужели приехали? Вряд ли, сомневаюсь, что мне предстоит жить в гипермаркете.
– Давай, давай, – Альдов подтолкнул вперед, – двигайся.
– Куда?
– Вперед.
Спорить я не стала, глупое занятие, а главное, бесперспективное. Вместо этого я увлеченно вертела головой по сторонам. Тысячу лет не была в подобном магазине, уже и отвыкнуть успела от всего этого изобилия. Полки с чаем, полки с кофе, полки с конфетами, маринадами, соками, йогуртами, диетическим питанием, мясными полуфабрикатами, колбасами… Господи, у меня голова кругом идет. Альдов же передвигался по этому живому памятнику загнившего капитализма с поразительной легкостью, я не успевала за ним. Честно пыталась, но не успевала, в конечном итоге отстала и заблудилась.
Слева полка. Справа полка. Сзади полка, а спереди целые ряды полок. И люди, люди, люди… Спросить ли у кого? А что спросить? И у кого? Я обернулась и… нос к носу столкнулась с Машкой Воронец, я-то сразу ее узнала, а вот она… Машка долго смотрела на меня подслеповатыми наивными глазами, а потом вдруг как заорала на весь магазин:
– Стаська! Саверина! Это ты?!
– Я. Привет, Маш.
Машка – моя подруга. Нет, не совсем верно, Машка была моей подругой в той, другой жизни, где хватало места и мужу, и дочери, и подругам, и чаепитиям, которые растягивались до полуночи, и притворно-разгульным девичникам, и походам по магазинам, и еще много чему. А Машка не изменилась, только потолстела, впрочем, Воронец всегда отличалась пышным телосложением.
– Стаська! – Она попыталась обнять меня, но отчего-то передумала и, смутившись столь бурного проявления чувств, шепотом спросила. – Как ты?
– Нормально.
– Ну, Саверина, глазам своим не верю! Хорошо выглядишь, а…
– Добрый день. – И снова я не заметила, как он подошел, сначала услышала голос, а уже потом ощутила его присутствие и увидела, как удивленно вытянулось Машкино лицо. Она никогда не умела скрывать свои чувства.
– Д-добрый, – выдавила подруга. Интересно, чего она так испугалась, хотя, догадываюсь, габариты Альдова на незнакомых с ним людей действуют угнетающе, добавьте к этому вечно хмурую рожу, словно сошедшую с плаката «Их разыскивает милиция», и «дружелюбный» взгляд профессионального надсмотрщика.
– Альдов. Егор.
– Маша. Топтушкина, – ответила Машка, не сводя с Альдова зачарованных глаз.
– Ты же Воронец была.
Она вздрогнула и поспешила ответить:
– Была. Я вот… замуж вышла… я хотела тебя позвать, но ты куда-то пропала, а Аленка сказала, что, наверное, лечишься… Мы пытались искать, но… Мы ж не родственники, и Аленка говорила, что заявление от нас не примут, и вообще, ты, скорее всего, в больнице, ну помнишь, ты таблеток наглоталась, и мы врача уговаривали, чтобы тебя не забрали?
– Смутно.
– Аленка сказала, что ты, наверное, решила повторить, и тебя забрали. А ты лечилась?
– Вроде того. – Я лечилась, я училась жить наново, на это ушел год. Двенадцать месяцев меня не было, а никто и не заметил. Подруги… Когда-то я верила и в дружбу, и в подруг, и еще во что-то столь же эфемерное, а оно вон как получилось. Аленка сказала, что я в психушке, и ей поверили. Нашей Аленке всегда все верили, или они просто устали возиться со мной. Не знаю и не хочу знать, Альдов с его ненавистью и одержимостью надежнее всех подруг, вместе взятых. Странно, но присутствие Егора успокаивало.
– А вы… – Круглые Машкины глаза метались от меня к Альдову, от Альдова ко мне. Ей дико любопытно и хочется спросить, кем мне приходится этот громила, и в то же время Машка стесняется. Ей неудобно, что она забыла обо мне и на свадьбу не позвала.
– Муж. – Егор шагнул вперед и оказался между мной и Машкой. Стена, тупая каменная стена. Очень надежная стена. Жаль, что из-за стены не видно, как Машулька отреагировала на это заявление, удивилась, наверное.
– Дамы, – светским тоном предложил Альдов, – может, отметим встречу? Посидим в кафе?
Я не возражала, по правилам игры возражать мне не дозволялось, а Воронец – простите, уже не Воронец, а Топтушкина – ухватилась за предложение с радостью. Еще бы, столько не виделись, столько всего произошло и у нее, и у меня… Надеюсь, у Егора хватит совести не трепать языком.
Совести у Альдова хватило, он вообще неразговорчивый, чего не скажешь о Машке. Она болтала, как заведенная, о свадьбе, о муже, о свекрови, квартире, работе… О том, что Аленка вышла замуж за американца и укатила в Штаты, а Люська поехала к ней в гости и тоже, кажется, нашла свою судьбу, во всяком случае, возвращаться она не собирается. Я слушала Машку с удовольствием, а Егор, сто против одного, жалел о своем предложении.
– А вы давно? – вдруг спросила подруга.
– Что давно?
– Ну, давно вы поженились?
– Недавно, – отвечала я по старой привычке: раз спрашивают, значит, нужно отвечать, тем более вопрос задает не кто-нибудь, а старинная подруга, проверенная и перепроверенная в той, другой жизни.
– Ой, ну ты, Стаська, молодец, что снова замуж вышла! Правильно! А то придумала умирать, я тебе сразу говорила, время – оно лучший доктор, а ты не верила! И ребеночка еще родишь!
Мне вдруг стало трудно дышать, воздух застревал в легких, а кровь требовала кислорода. Зачем она говорит это? Я не хотела вспоминать, заталкивала боль в самые глухие уголки души, а Машка выпустила ее, и теперь я, наверное, умру, задохнусь от боли и непонимания.
– Стась, ты чего? – Машка пододвинула ко мне стакан с минералкой. – На вот, попей. Крошка в горло попала?
– Нет. – Воздух снова стал воздухом, а вот боль отказалась возвращаться на отведенное ей место, боль заявляла, что больше мне не удастся обмануть ее.
– Ты обиделась? – Машка глупо заморгала. – Я же не со зла.
Конечно, она не специально, она просто дура, которая сначала говорит, потом думает, она вообще думать не в состоянии, ей кажется, что меня вылечили и теперь у меня все хорошо.
– Я ж еще тогда говорила, что ты не виновата, что самолеты падают, а Толик сам захотел улететь. Ты ведь не виновата, что он купил те билеты… Ну, Стась, ну не сердись.
