ПЬЕР - Герман Мелвилл
«Дорогая божественная девочка, моя собственная благородная Изабель!» – вскричал Пьер, ловя протянутую руку с необузданным возбуждением, – «как жаль, что такая необычная жёсткость и эта еще более странная мелочность оказываются сосредоточены в каждой человеческой руке. Но жёсткость и мелочность по противоположной аналогии намекают на большое великодушное сердце, которое по твердой и божественной воле оказалось подчиненным твоей великой незаслуженной и мучительной судьбе. Пусть, Изабель, мои поцелуи на твоей руке дойдут до самого сердца и посеют там семена вечной радости и покоя»
Он вскочил на ноги и встал перед нею с таким горячим богоподобным величием, исполненном любви и нежности, что девушка пристально посмотрела на него, как будто он был единственной милосердной звездой в важнейшей для неё ночи.
«Изабель», – вскричал Пьер, – «Я несу сладкое покаяние за своего отца, ты – за свою мать. Нашими искупительными земными деяниями мы будем благословлять обе их неизменных судьбы, мы будем любить друг друга чистой и прекрасной любовью ангела к ангелу. Если когда-нибудь Пьер оторвется от тебя, дорогая Изабель, то тогда, возможно, он оторвется от самого себя, отступив навсегда в пустоту небытия и ночи!»
«Брат мой, брат мой, не говори так со мной; это слишком; ты, до сегодняшнего дня непривыкший к какой-либо любви, такой божественный и огромный, оторвавшись, сокрушишь меня! Такую любовь почти невозможно сменить на ненависть. Не двигайся; не говори со мной»
Они оба какое-то время помолчали, затем она продолжила.
«Да, мой брат, теперь Судьба поселила меня в трех милях от тебя; и – так я прямо и пойду и скажу тебе всё, Пьер? всё? Всё, что есть? В состоянии ли ты в такой божественности, о которой я могу прямо говорить, проникнуть во все мои беспечно текущие мысли и сообщить, что они могут принести мне?»
«Прямоту и бесстрашие», – сказал Пьер.
«Я случайно видела твою мать, Пьер, и при тех обстоятельствах.., при которых я узнала.., что она твоя мать; и – но я продолжу?»
«Прямо сейчас, моя Изабель; ты действительно видела мою мать – не так ли?»
«И когда я увидела её, – хотя не я не заговорила с ней, ни она со мной, – мое сердце немедленно почуяло, что она не полюбила бы меня»
«Твое сердце говорило правду», – пробормотал Пьер про себя, – «продолжай»
«Я повторно поклялась, что никогда не покажусь твоей матери»
«Клятва, к месту принесённая», – снова пробормотал он, – «продолжай»
«Но я увидела… тебя.., Пьер; и, более чем когда твой отец привлек мою мать, ты, Пьер тогда смутил меня. Я сразу же поняла, что если я когда-то откроюсь тебе, тогда твоя великодушная любовь откроется для меня»
«И снова твоё сердце сказало правду», – пробормотал он, – «продолжай – и ты поклялась снова?»
«Нет, Пьер; но… да, так и случилось. Я поклялась, что ты и есть мой брат; в любви и гордости я поклялась, что молодой и благородный Пьер Глендиннинг – мой брат!»
«И только в этом?»
«Больше ни в чём, Пьер; даже не тебе, я вообще никогда не думала открыться кому-либо»
«Как же так? Ты же… нашла силы… открыться мне»
«Да; но великий Бог сделал это, Пьер, но не бедная Белл. Слушай.
«Мне здесь очень тоскливо; бедная, дорогая Делли, – ты, должно быть, слышал что-то про неё – это самый мрачный дом, Пьер. Прислушайся! Это ее почти непрекращающиеся шаги доносятся сверху. Вот так она постоянно продолжает шагать, шагать, шагать; от её шагов, Пьер, вытоптаны все коврики в её комнате. Её отец не смотрит на неё; мать послала ей проклятия прямо в лицо. В этой комнате, Пьер, на данный момент Делли не спала четыре недели и больше, никогда не ложилась на свою кровать; в последний раз это было пять недель назад; только шаги, шаги, шаги всю ночь, до двенадцати часов, и затем она просто сидит на своем стуле. Я часто пыталась прийти к ней, чтобы успокоить ее, но она говорит мне через дверь „Нет, нет, нет“, говорит мне „Нет, нет, нет“ и только „нет“ через запертую три недели назад дверь – когда я хитростью забрала от неё мертвого ребенка и этими пальцами одна ночью выкопала яму и, вторя милосердному удару самих небес, похоронила этот сладкий, крошечный символ её весьма простительного позора, вдали от безжалостной ноги человека – да, запертая три недели назад, ни разу не отпираемая с тех пор; её еду я должна просовывать через маленькое оконце в её шкафу. Пьер, она едва ли пару горстей съела за неделю»
«Проклятия, подобные осам, сойдутся вместе на этом злодее, Неде, и зажалят его до смерти!» – вскричал Пьер, сраженный этим весьма печальным рассказом. – «Что можно сделать для нее, милая Изабель; Пьер что-то может сделать?»
«Если ты или я не сделаем, то тогда гостеприимная могила скоро станет её убежищем, Пьер. И отец, и мать для неё хуже, чем приходящие к ней мертвецы. Я думаю, что они могут и дальше отвращать её от себя, но по моему собственному скромному мнению, такое отношение они считают своей помощью ей!»
Глубокое беспокойство Пьера теперь мгновенно уступило место мыслям о благом деле.
«Изабель, только что ко мне пришла мысль о помощи Делли, но я пока не решил, как тут лучше всего действовать. Я подумаю, как ей помочь. Ты пока всё же подержи её здесь некоторое время под своим ласковым присмотром, пока не созрели мои дальнейшие планы. Теперь продолжай свою историю и тем самым отвлеки меня от шагов, – каждый её шаг отпечатывается на моей душе»
«У твоего благородного сердца есть много палат, Пьер; свидетельства о таком богатстве, как я вижу, не упомянуты в книге бедствий Изабель, мой брат. Ты, Пьер, – зримый символ незримого ангельского духа, которому мы действительно иногда в самые тяжёлые моменты нашей жизни не доверяем. Доктрина твоих действий идет очень далеко, мой брат. Вот были бы все мужчины похожи на тебя, и если б не было таких вовсе – человечество угасло бы среди серафимов!»
«Похвали их для начала, сестра моя, ловко прельстив их нашим достойным игнорированием её болезни и нашими комплиментами. Поэтому не заставляй поникать мою голову, милая Изабель. Не хвали меня. Продолжай теперь свой рассказ»
«Я сказала тебе, мой брат, какую тоску я нашла здесь, и с самого сначала. Обычно вся моя жизнь сводится к печали – если это так – в этом доме ещё остаётся такое пронзительное общее горе, такая безнадежность и отчаяние от любого проявления пренебрежения – что даже бедная Белл была не способна выносить его, не прислонившись к противоположной сцене. Поэтому я уходила дальше в красивые места, только чтобы можно было вернуться и с большей готовностью служить в обителях скорби. Постоянная жизнь на одном месте навлекает горькое оцепенение и превращает нас в подобие мертвецов. Поэтому я вовремя уходила дальше, посещая соседние дома, где стоял детский гомон, и где не было ни одного свободного места на светлых скамейках. Таким образом, наконец, я случайно услышала о Кружке кройки и шитья, устроенном у мисс Пеннис, и о том, что этот кружок стремился вовлечь в свою благотворительность всех девушек в округе. В разных домах меня умоляли присоединиться к нему и постепенно убедили меня; не то, чтобы я естественно противилась этому и нуждалась в таких просьбах, но сперва я чувствовала большой страх из-за того, что на такой сцене я могла бы лицом к лицу столкнуться с кем-то из Глендиннингов, и эта невыраженная мысль тогда отталкивала меня. Но окольными путями я узнала, что леди в кружке не состояла, – это оказалось неправдой – но я пошла, и все остальное ты знаешь»
«Я слушаю, милая Изабель, но ты должна закончить рассказ, а все твои переживания оставить в нём»
