Части ее тела - Юлия Александровна Лавряшина
Как – Лилька и сама не понимала. Она помнила, какой радостью было, когда Филипп возвращался с гастролей, и каким все в их доме становилось солнечным, и разноголосый смех катался по перилам винтовой лестницы вверх-вниз! Ради него она и связала жизнь с цирком – чтобы постоянно быть рядом. Никто не подозревал, как колотится ее сердце, когда Филипп просто подходит или тем более дотрагивается до нее на репетиции… Хотя другом ей он так и не стал, с ним порой даже говорить трудно. Может, ему это и незаметно, но она-то знает.
Остановившись, Лилька села на большой шероховатый валун и несколько раз глубоко вдохнула. Потом, вытянув шею, огляделась, но Филиппа у реки уже не было. Ее охватила тревога: а что, если он выкинет что-нибудь ужасное, пока ее нет? Может, потому и не окликнул, не остановил, чтобы поскорее отделаться и от нее, и от всего остального. Разом…
– О нет! – вскрикнула она и бросилась вниз по той же тропинке, теперь показавшейся еще более коварной. – Нет! Нет!
Она выбежала на берег и едва не запнулась о Филиппа, который загорал, растянувшись на зеленом покрывале, похожем на кусочек лужайки.
– Вы здесь. – Лилька судорожно втянула воздух и замолчала, не зная, что к этому добавить.
Не удивившись, Филипп протянул забинтованную руку:
– Иди сюда.
– Зачем? – Она скользнула взглядом по его телу и убедилась, что он действительно хочет этого. „Но я-то разве хочу?!“
– Иди, – настойчиво повторил он.
Лилька растерянно улыбнулась и огляделась, точно кто-то мог появиться и спасти ее. Потом вложила руку в его ладонь, пугающе горячую. Он потянул, но Лилька не сразу легла рядом, а сперва встала на колени, сделав это безотчетно, а вышло, будто умоляла его остановиться, хотя и знала, что это уже невозможно. Тогда Филипп сел, молча снял с нее майку и, усадив, рывком стянул шорты.
– Мы ведь не хотели, – прошептала она умоляюще.
Филипп ответил так зло, что больше она ни о чем не заговаривала:
– Нет, мы хотели. Ты не прибежала бы сейчас, если б не хотела.
Можно было попытаться объяснить: она просто испугалась за его жизнь, ведь на ней тоже лежит ответственность, и напомнить, что они решили быть партнерами, а это значит: поддерживать друг друга и спасать. Но Лилька ничего этого не сказала. Желание, которого минуту назад она и не чувствовала в себе, стало острым и легко прошло через все тело, заполнив даже мозг и разом изгнав все разумные мысли.
На этот раз Филипп был другим, и она чувствовала его по-другому, настолько глубже и сильнее, что стало страшно: „Теперь я не смогу без него!“ Ни один из них не ложился на спину, ведь покрывало было тонким, и камни больно упирались бы в позвоночник. А в дом идти не хотелось: тот воздух, от которого волновалось сердце, был только здесь.
Филипп вдруг рассмеялся. В этом смехе не было злости, напугавшей Лильку, и ей подумалось, что сейчас он даже похож на человека, познавшего счастье.
– Нам с тобой мешаем только мы сами, слышишь? – проговорил он, касаясь губами ее уха. – Зачем мы это делаем? Ты ведь любишь меня? Знаю, что любишь.
– Люблю. – Сейчас она не чувствовала в себе ничего, кроме этого.
– А больше нас с тобой никто не любит…
Лилька попыталась отклонить голову, чтобы увидеть его лицо после этих слов, но Филипп придержал ее ладонью.
– Это и не нужно, – отрывисто сказал он. – Нам с тобой хватит друг друга. Мы спасемся друг другом.
Покорно закрыв глаза, Лилька попыталась, как иногда ей удавалось, увидеть, что из этого выйдет, но ничего не увидела, кроме какой-то трубы, которая засасывала ее. Она так сжала шею Филиппа, что он опять засмеялся:
– Глупый детенок… Ты боялась, что этого не будет?
„Я этого боялась? Я сама уже не знаю…“ – Лилька разжала руки и потрогала губами его щетину.
– Тебе нужно побриться. – Она впервые обратилась к нему на „ты“ и не заметила этого. – Давай я съезжу в город? У нас и продуктов нет.
Его лицо неприятно напряглось:
– Ты надеешься, что Мишка ищет тебя?
– Я ни на что не надеюсь.
Ей и самой показалось, что эта фраза прозвучала слишком безнадежно. И она поняла, что Филипп тоже это услышал.
– Очень мило, – произнес он неприязненным тоном и, подцепив свою рубашку, начал одеваться.
В его движениях проступила та неуклюжесть, которую Лилька замечала, когда он вызывался накрыть стол, а Марина усаживалась в уголке дивана и, казалось бы, просто смотрела на него, но чувствовалось, – оценивала. И как тогда у Лильки защемило сердце от жалости к этой его неловкости, незнакомой зрителям, ведь на манеже Филипп был уверен в себе.
Она обняла его сзади и прижалась щекой к лопатке. Затихнув, Филипп выждал, хотя ей не хотелось продолжать, просто посидеть так, потом спросил:
– Давай сразу… У нас с тобой… Это возможно? Или я, как самый барахлянский психолог, насочинял за тебя?
Лильке опять захотелось сказать ему, что в мире не бывает невозможного, и жаль, если он этого не знает.
– Это возможно, – просто сказала она и поцеловала бирюзовую рубашку, которую любила за то, что от нее глаза Филиппа оживали.
– Никому… Почти никому не удается растянуть свою первую любовь на целую жизнь.
Он, конечно, имел в виду Мишу, но Лилька подумала, что еще неизвестно, кого из них считать ее первой любовью. Если признать, что это, прежде всего, мечта…
Повернувшись, Филипп прижал ее и прошептал, скользя по волосам губами:
– В каком-то смысле Марина тоже была моей первой любовью. До нее все, что я испытывал к женщинам, было… каким-то мелким. Понимаешь?
„Если оценивать глубину, это он был моей первой любовью. Почему был? – Ее саму это покоробило. – Все и есть, и будет. А что же тогда было с его сыном?“
Лилька попыталась поймать его взгляд, который все время ускользал, будто пугался ее лица, каждый раз оказывавшегося не тем… Посмотрела на подергивавшиеся губы, которые с охотой выдавали, насколько напускным является его спокойствие… На руки, перекладывающие камешек из ладони в ладонь…
– Ничего не выйдет, – сказала она. – Я не смогу заменить вашу жену. Ее слишком много в вас. Иначе и быть не может.
Филипп быстро взглянул ей в глаза и опустил голову. Его голос прозвучал удрученно:
– Опять „вы“?
– Так и должно быть.
– Мы же хотели попытаться. – Глаза у него стали совсем тоскливыми, и Лилька испугалась того, что сейчас жалость опять затопит
