Тайны расстрельного приговора - Вячеслав Павлович Белоусов
— Это Монька колонулся! Он один знал про ёмкости!
— Мамонов, что ли? — зыркнул Фартовый на Леонида.
— Он, — остолбенел Леонид, ошалев от знакомой фамилии, которую сам услышал только в поварской на рыбнице при задержании.
— Кабы знать, где упасть… — не осуждая, рассудил Обмылок.
— Он же поучал нас, — не успокаивался Леонид. — Сам поучал языки проглотить…
— Не знакомы вы с тюремными тисками, — посочувствовал Обмылок. — Тут и немые начинают говорить.
Леонид изменился в лице, побледнел, закрыл глаза. Жить ему не хотелось. Уже вторую ночь он почти не спал, ничего не ел, не видел ни одного знакомого лица. Пытка неизвестностью была страшной.
— Иди-ка ко мне, голубь, — вдруг потянул его к себе Обмылок.
И Леонид присел к нему на нары.
— Выпрыгнуть отсюда можно, — зашептал ему в ухо зэк. — И отца твоего вытащить можно. За бабки и не такое творит здешняя братва.
— А что надо-то? — насторожился Леонид.
— А ты не догадываешься?
— Деньги?
— Большие хрусты!
— Если отец здесь, то с ним всё и накрылось.
— А ты не спеши. Поговори с папашкой-то. Вдруг он что-нибудь и вспомнит. — Обмылок заглянул в глаза Леониду. — Отец твой серьёзный человек. Не может быть, чтобы он о старости не позаботился.
— Как же я его увижу теперь?
— Ну, это дело простое, — ощерился Обмылок. — Проси очную ставку у следователя с папашкой. А я помогу, чтобы хватило времени покалякать.
И Обмылок загадочно подмигнул Леониду.
Внезапный шум насторожил всех. В коридоре следственного изолятора начались суматошная беготня, крики, команды.
Гиря подскочил к волчку, прижался к двери, вслушиваясь.
— Забаламутились вертухаи, — злорадствовал он, — петух жареный их клюнул.
— Базлан этот большим шмоном обернуться может, фофан, — осадил Гирю Фартовый, задумчиво ковыряясь длинным ногтем в ушах. — Вертухаи попросту бегать не станут. С нашим братом, зэком, что-нибудь приключилось.
— А что здесь может быть? — поёжился Леонид.
— Разные дела, голубок, всякое здесь увидеть можно. — Обмылок тоскливо ощерился. — Ты не верь, что мир умер в этих четырёх стенах. Тут такое творится, на воле не увидишь. Только законы другие. Если на воле они не для нас писаны, то здесь мы их сами творим. Но там на законы плюют, а здесь их чтут и свято исполняют. И попробуй этим пренебречь!
Обмылок преобразился, в его глазах мелькнул огонь, он заскрежетал остатками жёлтых клыков. Подействовало не только на Леонида, даже Гиря оторвался от волчка, а Фартовый приостановил занятия с ушами.
В наступившей на миг тишине, вызванной коротким, но ярким монологом древнего зэка, в камере явственно послышался глухой размеренный стук в стену.
— Атас! — Фартовый быстрее остальных уяснил происходящее и природу новых звуков.
Он стремительно соскочил с нар и прилип ухом к стене, по которой кто-то наносил удары с другой стороны. Им стучали узники-соседи. Глухой, но различимый звук прекратился, однако Фартовый продолжал ждать, остерегая арестантов двигаться, пока не подаст сигнала. Замерев, они не сводили с него глаз. Фартовый не ошибся. Стук повторился. Так продолжалось ещё множество раз, пока Фартовый сам не ударил коротко в стену. После этого он оглядел зэков, профланировал к нарам и лениво бросил:
— Ты прямо пророк, Обмылок.
— Что долдонила братва? — рванулся к Фартовому Гиря. — Что они простучали, дорожник?[24]
— Чего нервы мотаешь, Фартовый? — присоединился и Обмылок. — Я кое-что уловил, но слыхалкам своим не верю, давно подводят.
— Крики по делу были в коридоре, — снизошёл до общества Фартовый. — Какая-то халява галстук себе повесила[25] на нашем этаже.
— Сам повесился? — Гиря подсел к Фартовому. — Ты не ошибся?
— Не знаю. Может, помог кто затянуть.
— Ты что же у стены делал? — задохнулся от ярости Гиря. — Чем слушал?
— Что передали, то и говорю, — осадил его Фартовый. — А сомневаешься, сбегай к боксёрам, спроси. Они сюда сейчас понаедут нам душу мотать.
— Какая камера отметилась? — Обмылок тоскливо зашмыгал носом.
— Не доложились, — также невесело пошутил Фартовый. — Скоро узнаем. Слышишь, шмыри забегали. Теперь закрутится-завертится, скучно не будет.
— На этаже народ спокойно жил, — начал рассуждать сам с собой Обмылок, зачем-то загибая поочерёдно пальцы на руках, как будто пересчитывая узников камер. — Если из планохоров кто решился?
— Всяко бывает, — согласился Фартовый, — туго здесь с дурью, вот и откинулся.
— Не верю я! — взорвался Гиря, который, не переставая, бегал по камере из конца в конец. — Если и был такой, сразу бы руки на себя наложил. Чего дожидался?
— Тоже верно, — согласился опять Фартовый, — они во время ломки обычно вены вскрывают, терпеть не могут…
— Не наш этот жмурик, — продолжал Обмылок увереннее. Он вдруг оживился, словно его кольнул кто шилом в бок, уставился на Леонида. Тот отодвинулся от зэка, испугавшись его буравчиков, сверлящих из чёрных впадин глазниц. — Из вашего колхоза жмурик, — уверенно выговорил Обмылок. — Ваш человек, больше некому.
— Да что там гадать! — отмахнулся Фартовый. — Их, не их… Был вор, и нет вора. Вот и весь конец.
Леонид сжался от тяжёлого предчувствия, закрадывающегося в душу. Кто же это мог быть?.. Неужели кто-то из рыбаков не удержался? Никто из задержанных там, в поварской, не психовал, панике не поддавался. Повода не было. Испуганы были, кому лестно в тюрьме оказаться? Но чтобы на себя руки накладывать!.. Каждый догадывался, каким печальным может быть финал. Безнадёжной тоски в глазах товарищей или отчаяния он не видел, расставаясь. Некоторых, конечно, пугал вопрос: какой срок отмерит суд, они и жались к опытному Матвеичу, пытая старого рыбака, дожидаясь вызова к следователю. Но чтобы покончить жизнь самоубийством!.. Леонид напрочь отбрасывал эту нелепую мысль.
Заскрежетал ключ в замке, шум открывающейся двери прервал его размышления. На пороге стоял конвоир.
— Астахин! — выкрикнул он. — На выход!
Леонид вздрогнул.
Обмылок отечески подтолкнул его вперёд:
— Не робей, помни, о чём говорили.
— На допрос к следователю! — конвоир нашёл глазами Леонида. — Быстро, Астахин!
Леонид кивнул Обмылку, Гире и Фартовому, завёл руки за спину и, ссутулившись, шагнул за порог мимо конвоира.
— Стоп! — заорал тот, замыкая дверь. — Лицом к стене!
Леонид послушно упёрся лбом в грязную синюшную поверхность стены. В коридоре никого, успел зыркнуть он по сторонам.
— Выполнять мои команды! — рявкнул сзади в ухо конвоир.
Был он до безобразия толст и тяжел на ноги, поэтому за шустрым и засидевшимся молодым зэком явно не поспевал.
— Не беги, как ошалелый.
И они зашагали. Леонид — легко и пугливо, словно потревоженный охотником заяц, конвоир — пыхтя и отдуваясь, словно растерявший коров деревенский пастух. Так они миновали несколько поворотов, предстоял спуск вниз, затем переход по двору, другая дверь, снова внутрь изолятора и подъём наверх. Леонид запомнил маршрут, когда первый раз его водили
