Бен Элтон - Смерть за стеклом
– Господи, неужели вы в самом деле не знаете? – искренне удивилась миссис Копл.
– Мы знаем очень мало, поэтому я к вам и пришла, – объяснила Триша.
– Боже, как мне не хочется рассказывать! Расскажу, и вы ее заподозрите. Но ведь это не передается по наследству. Я спрашивала у врачей, справлялась в Интернете…
– Миссис Копл, я предпочитаю разговаривать с вами здесь, в вашем доме. – Мягкая, завуалированная угроза подействовала моментально.
– Ее мать попала в тюрьму, – ответила женщина. – Убила человека… ножом. Поэтому Сэлли разрешили удочерить.
– А что с ее отцом? Почему он не взял к себе дочь?
– Потому что мать Сэлли убила именно его.
День сорок первый
2.15 пополудни
Триша сделала все возможное, чтобы сохранить в тайне печальное прошлое Сэлли. Она прекрасно понимала: если все всплывет, журналисты немедленно распнут беднягу. И, зная, что полицейские участки славились утечкой информации, рассказала Колриджу о своих открытиях наедине.
– Судя по всему, не было никакой ссоры или другого повода. Отец Сэлли, по отзывам, скромный человек, можно сказать, даже слабый. А мать – патологически неуравновешенна и однажды ночью совершенно свихнулась.
– Но каким образом она оказалась в тюрьме? – поинтересовался Колридж. – Ведь женщина явно больна.
– Кто знает, – пожала плечами Триша. – Судья-маразматик или некомпетентность защиты. Одним словом, обвинению удалось упечь ее как здоровую. Может, потому, что женщина была черной. Не забывайте, дело происходило двадцать лет назад. Короче, ее признали виновной в убийстве и влепили пожизненное.
– Приговор обжаловали?
– Конечно, и даже выиграли дело. Но до этого она успела ударить двух товарок заточкой из столовской ложки. После чего отправилась в сумасшедший дом для душевнобольных преступников, где и находится по сей день. Сэлли родилась незадолго до смерти отца. Видимо, состояние матери усугубила послеродовая депрессия. Вскоре женщину засадили и забыли о ней. В тюрьме она дошла до кондиции, так что когда пару лет назад дочь отправилась ее навестить, то испытала настоящий шок.
– Ясно. А у самой Сэлли есть проблемы с головой?
– Да. И немалые. Постоянная депрессия с периода полового созревания. Все время сидит на лекарствах и однажды попала в больницу. Приемная мать полагает, это связано с тем, что она розовая. По-моему, вряд ли. – Триша чуть не ляпнула, что ее саму такие проблемы никогда не колыхали. Наоборот, она испытала большое облегчение, когда в четырнадцать лет наконец сообразила, что имеет нетрадиционную ориентацию; это объясняло унизительное смущение, которое Триша испытывала, общаясь с девчонками и мальчишками. Но она вовремя спохватилась, и фраза повисла в воздухе.
– Какие бы ни были причины, Сэлли явно подвержена депрессии, а с тех пор как она узнала про мать, у нее появился страх, как бы не пойти по ее дорожке.
– Какова вероятность этого с медицинской точки зрения?
– Больше, скажем, чем у меня или у вас. Но опасность становится реальной, если болели оба родителя. Некоторые врачи утверждают, что в этом случае угроза возрастает до сорока процентов.
– О чем только думали эти чокнутые телевизионщики, когда брали в свой шутовской балаган хроника с депрессивным синдромом и плохой наследственностью?
– Они утверждают, что ничего не знали, и я им верю. Сэлли не сказала, а чтобы выяснить, пришлось бы глубоко копать – врачебная тайна и все такое прочее. Сэлли считается как бы не опасной. Я сама узнала только потому, что мне сообщила ее мать.
Колридж откинулся на спинку стула и пригубил воду из маленького картонного стакана. Некоторое время назад Хупер возглавил движение за установку в полицейском участке питьевого фонтанчика, а инспектор яростно сопротивлялся, полагая, что вся штука в том, что теперь каждый хочет походить на американцев. Но когда фонтанчик появился, ему понравилось, обдумывая проблему, потягивать прохладную воду, что к тому же сокращало количество выпитого чая.
– Скажите, Патриция, – проговорил он, – что вы сами об этом думаете? Информация о Сэлли имеет значение для нашего расследования?
– Она, безусловно, объясняет, почему Сэлли становится ранимой, если речь заходит о душевных расстройствах. Но я бы сказала, сэр, что эта информация скорее выводит ее из круга подозреваемых, чем наоборот. Теперь нам ясно, почему Сэлли говорила подобным образом, когда поссорилась с Мун.
– Я склонен с вами согласиться, констебль, хотя один и тот же способ убийства ее отца и Келли – очень неприятное совпадение. И еще: что бы мы с вами ни думали, если пронюхают журналисты, они не преминут в нее вцепиться.
День сорок первый
7.00 утра
Миссис Копл разбудил телефонный звонок, и в тот же миг принялся трезвонить дверной колокольчик. К семи тридцати на газоне перед домом собралось не менее сорока репортеров, и ее жизнь разлетелась вдребезги.
«Это Сэлли! Спросите у ее мамы!» – гласил самый щадящий из газетных заголовков.
– Журналюги всегда все раскопают, – печально заметил Колридж, когда Триша рассказала, что произошло. – Пресса работает намного лучше, чем мы. Публикуется не все, но все известно. Потому что информация оплачивается. А если есть люди, готовые платить за информацию, обязательно найдется человек, который ее сольет.
День сорок второй
7.30 вечера
– «Арестанты», говорит Хлоя, вы меня слышите?
Они ее слышали.
– Пятый из тех, кому суждено покинуть дом, это… – традиционная пауза. – Сэлли!
И в этот миг Сэлли вошла в историю телевидения, потому что первая из выселенных из дома и таких же «домов» по всему миру не ударила в воздух кулаком и не закричала «Есть!», будто больше всего на свете хотела, чтобы проголосовали против нее. Вместо этого она тихо сказала:
– Значит, и зрители считают, что убила я.
– Сэлли, – продолжала Хлоя, – у тебя девяносто минут на сборы и прощания и до встречи в прямом эфире!
Сэлли пошла на кухню и налила себе чашку чая.
– Я не считаю, что это ты, – повернулась к ней Дервла, но Сэлли только улыбнулась. И скрылась в исповедальне.
– Привет, «Любопытный Том», – начала она.
– Привет, Сэлли, – ответила Сэм умиротворяющим голосом «Тома».
В бункере Джеральдина замерла перед монитором. Она держала блокнот и ручку, готовая писать для Сэм слова. Тюремщица понимала, что этот эпизод следовало обыграть очень аккуратно. Впереди замаячило блестящее зрелище, но действительность превзошла самые смелые ожидания.
– Думаю, что журналисты разузнали о моей маме, – заговорила Сэлли. – Ее вот уже двадцать лет держат в Рингфордской лечебнице.
– Жуткая дыра, – прошептала Джеральдина. – Наихудшая из всех психушек.
– Могла ли я это сделать? Впасть в транс, войти в парилку и превратиться в собственную мать. Мама говорила, что тоже ничего не помнила, и я, когда рассказывала полиции, ничего не могла вспомнить, даже то, что находилась в парилке. Могла сделать, а потом забыть. Попала в ящик внутри другого ящика – в свой собственный черный ящик. Если честно, не знаю. Но думаю, что не я. Параноики не заметают следов, не кутаются в простыни и не придумывают всякие хитрости, чтобы на них не попало ни единого пятнышка крови. Для меня слишком сложно. Я бы не смогла совершить идеальное преступление. Как и мама, когда убивала отца. И все же… это могла быть я. Могла. Я просто ничего не помню.
– Хрен мне в печенки, – выдохнула Джеральдина. – Фантастика!
– Но одно я знаю точно, – продолжала Сэлли, – все считают, что убила я. И от этого мне никогда не избавиться. Судя по всему, у полиции нет никаких зацепок. Не исключено, они вообще никого не арестуют. И я до конца жизни останусь той самой черной лесбой, которая убила Келли. Поэтому я решила попытаться сократить свою жизнь. – С этими словами она достала из рукава нож, который спрятала, когда наливала на кухне чай.
День сорок второй
9.00 вечера
Вернувшись в эфир, Хлоя объявила еще об одном драматическом исходе из дома. Но репортажа не получилось, потому что часом раньше Сэлли увезли на «скорой». За ее попыткой самоубийства наблюдали пользователи Интернета во всех уголках мира. Сэлли успела дважды ударить себя в грудь, пока по тревоге «Любопытного Тома» в исповедальню не ворвался Джаз.
В это время еще никто не знал, выживет она или нет.
Хлоя объяснила зрителям, что произошло, и обещала держать в курсе событий.
– Боюсь, мы не сможем показать последнюю блестящую, трогательную, абсолютно откровенную, божественную исповедь Сэлли, потому что самоубийство – это очевидное преступление, и наши юридические консультанты опасаются, что какие-нибудь власти обвинят нас в том, что мы демонстрируем правду. Вот так! Фашизм, да и только! Словно вы не взрослые люди и не имеете права видеть, что происходит. Власть имущие стремятся все взять под контроль: что-то вроде прекрасного нового мира 1984 года.[56] Нет, Сэлли совсем не этого хотела!
