Гийом Апполинер - Детектив и политика. Вып. 1
Не так уж много явилось людей, пожелавших проводить Эмиля Штроткемпера в последний путь. Пересчитать их можно было по пальцам.
В первом ряду восседал Эрих Шульте с женой и дочерью. У входа он приобрел сборник псалмов, который теперь внимательно изучал.
Жена рассматривала венки. Их собственный был таким, как она и хотела. Сорок белых гладиолусов украшали верхнюю половину венка из еловых веток, создавая яркий контраст с черными лентами, на которых золотыми буквами было вытиснено: «Последний привет от детей». Венок обошелся в восемьдесят марок и выглядел бы вполне прилично, не будь рядом двух еще более весомых доказательств германского искусства составлять траурные композиции.
Один был почти в два раза больше венка от семьи, его составили голубые лилии и желтые розы, покрывавшие всю окружность, так что дешевых еловых веток не было видно. «Спи спокойно» написано было на одной из лент, на другой — «От посетителей пивной Эрны Скомрок».
Третий венок обращал на себя внимание еще больше. Сто красных гвоздик вплетено было в его зелень, ленты бело-голубые. Эрике Шульте не пришлось гадать, расшифровывая надпись. «Объединение лиц, преследовавшихся при нацизме» четко выведено было на одной из них, «Нашему товарищу Эмилю Штроткемперу» — на другой.
Они украдкой огляделись. Через три ряда от них сидела пожилая женщина в черном пальто, тихо беседуя с соседом того же примерно возраста в видавшем виды антрацитовом костюме. Другой спутник женщины казался моложе., на нем было габардиновое пальто с траурной нарукавной повязкой, и руки его находились в непрерывном движении.
Чтобы разглядеть третью группу, пришлось вытянуть шею. У входа сидели трое мужчин в дешевых темных костюмах. Средний зажал между колен свернутый флаг. Соседи его оглядывали зал.
Заиграл орган, и вошел священник. Он был еще молод, с аккуратно подстриженной бородкой и заметно поредевшими волосами. Эрих Шульте, женщина из третьего ряда и священник запели в унисон «Господь твердыня моя и прибежище мое».
— Дорогие родственники и друзья покойного, — начал священник. — Сегодня мы провожаем в последний путь брата нашего Эмиля Штроткемпера, которого в семьдесят пять лет господь призвал к себе. Семья его избрала для сегодняшнего дня прекрасные слова из двадцать второго псалма. Какая убежденность слышится в этих стихах! «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня». Все ли мы, собравшиеся здесь, можем сказать о себе то же самое? И мог ли сказать это наш брат Эмиль Штроткемпер?
Взгляд священника задержался на пресвитере в первом ряду.
Эрих Шульте прикрыл глаза.
— Эмиль Штроткемпер не был особенно верующим человеком, дорогие братья и сестры. И если мы хотим сохранить верность истине, как учил нас господь, следует признать, что Эмиль Штроткемпер не верил ни в бога всевышнего, ни в сына божьего.
После этих слов наступила абсолютная тишина. Улла перестала всхлипывать. Эрна Скомрок уже не шелестела страницами псалмов, а сосед ее на какое-то время перестал даже теребить одежду.
— И все же слова этого псалма могли бы стать эпиграфом к жизни ушедшего, — продолжил священник. — Брат наш Эмиль Штроткемпер действительно шел долиною смертной тени. То была тень фашизма, опустившаяся над нашей страной на двенадцать долгих лет. Человек, принадлежавший к нашей церкви, Мартин Нимеллер, скажет позже: «Когда нацисты арестовывали коммунистов, я молчал, ведь я не был коммунистом. Когда нацисты арестовывали социал-демократов, я снова молчал. Ведь я не был социал-демократом. Когда нацисты арестовывали католиков, я молчал. Ведь я не был католиком. И когда нацисты пришли за мною, вокруг не осталось никого, кто мог бы возвысить голос в мою защиту». Эмиль Штроткемпер, братья и сестры, был не из тех, кто молчал. Нацистские антихристы схватили его одним из первых, и лишь неколебимая вера в добро помогла ему не склонить головы в ту ночь. Люди разной веры шли тогда одним путем. Да будет так и сегодня, когда мы провожаем его в последний путь.
Священник повернулся к гробу, прочитал короткую молитву и объявил следующий псалом.
Органист сидел с раскрытым ртом. Лишь когда священник твердым голосом повторил: «Мы споем сейчас псалом номер тридцать шесть, стихи первый, третий и пятый», он торопливо ударил по клавишам.
Снова запели лишь трое, но с подъемом.
Когда отзвучал последний стих, священник вышел из часовни. Все последовали за ним.
Шестеро одетых в дешевые темные костюмы пенсионеров вышли вперед и водрузили гроб на лафет. За гробом шагал священник с родственниками. Один из стариков развернул флаг, выставив перед собою полосатое бело-голубое полотнище с красным треугольником политзаключенных.
Лафет медленно подъехал к могиле, выложенной зеленым дерном. Гроб опустили на деревянные катки, подвели под него тросы. Веревки плавно заскользили в руках, и гроб, покачиваясь, исчез в могиле.
Итак, всевышний господь учит нас: из праха произошел ты, и в прах обратишься.
Священник вскарабкался на земляной холмик, из которого торчала маленькая лопатка. С последними словами он бросил лопаткой в могилу немного земли.
После того как священник выразил им свое соболезнование, семья Шульте подошла к могиле. Мать и дочь, поддерживая друг друга, бросили на гроб белые цветы и отошли в сторону. Эрих Шульте долго молился с закрытыми глазами. Лишь когда рядом с ним взвилось бел о-голубое знамя, он быстро отвернулся.
Трое стариков похоронили за последние годы много друзей. Им хорошо был знаком ритуал. Двое вышли вперед и положили венок на вершину земляного холмика, откуда красные гвоздики были видны далеко. Они разгладили ленты и выпрямились, третий склонил над могилой стяг. Потом старики стали перед могилой в ряд и подняли сжатый кулак в коммунистическом приветствии.
Они подошли к родственникам и выразили соболезнования. Эрих Шульте сдержанно поблагодарил. Он боялся, что трое из заведения Эрны Скомрок, стоявшие теперь у могилы, станут произносить речи. Но чаша сия его миновала, впрочем, те трое тоже молча и торжественно прошествовали к могиле.
Когда все руки были пожаты, Эрих Шульте глубоко вздохнул и направился в окружении жены и дочери к машине.
Две другие группы в нерешительности остановились у кладбищенских ворот.
Пошли, мальчики, в мою пивную, — пригласила женщина своих спутников. — Если эти такие скупердяи, я угощу вас сама.
И все трое зашагали к автобусной остановке.
Другая группа обнаружила неподалеку открытый ресторанчик и со свернутым флагом направилась туда.
Уже подходя к машине, Улла заметила, что они вошли внутрь.
— Я скоро буду, — сказала она родителям и последовала за ними.
12
Как всегда в первые вечерние часы, пивная «Обломов» была набита битком. Дым от самокруток стоял столбом, пахло пиццей и пивом.
Улле и Джимми удалось найти два свободных места за большим столом. Минут через десять на них наконец обратила внимание студентка, подрабатывавшая здесь официанткой, и приняла заказ. Таким образом, можно было надеяться, что минут через пятнадцать им принесут доброе старое пиво. Музыка была приличная, в этом оба сходились, интерьер не менялся уже лет десять, еда была вкусной и недорогой. В «Обломове» собирались преимущественно молодые люди, от восемнадцати до двадцати пяти.
В ожидании пива Улла рассказывала Джимми о похоронах.
— Стоило посмотреть на моих стариков во время проповеди. Если б это не было так грустно, я бы умерла со смеху.
Она попыталась воспроизвести гримасу на лице отца.
— А откуда пастор узнал так много про твоего деда?
— От ОЛПН.
Джимми вопросительно взглянул на нее.
— А, это куда он обычно уходил и оставлял нам ключ. А что означают эти буквы? Добровольное общество спасения на водах или еще что?
— Идиот, — прошипела Улла и ткнула его в бок. — Это объединение лиц, преследовавшихся при нацизме…
— А какое отношение имеет к этому пастор?
— Об этом я спросила тех, что пришли на похороны. Я ведь потом была с ними в пивной.
Она перехватила косой взгляд Джимми.
— Да не смотри ты таким кретином. Самому младшему из них семьдесят два. Они сказали, что знают пастора по движению сторонников мира. Наверное, они ему все рассказали.
Кельнерша поставила на гладко выскобленный стол кружки с пивом.
— Думаешь, у него теперь будут неприятности?
Улла слизнула с губ пивную пену.
— Уж мой старик об этом позаботится, — ответила она, вздохнув. — Но тот человек, наверное, и не ждет ничего другого. Он отнюдь не собирается разыгрывать врачевателя душ перед набожными мещанами, так сказал он тем из объединения.
