Николай Томан - Воскрешение из мертвых (сборник)
— К криминалистике это не имеет отношения, — снисходительно улыбнулась Татьяна, решившая, что мама имеет в виду неуважение к ней лично. — Старых людей никто ведь не убивает за то только, что они старые. Это проблема этическая, а не криминалистическая, что ты и сама отлично понимаешь.
— А по-моему, и криминалистическая, — стояла на своем мама. — Если бы дети слушались своих родителей, которых они всегда считают старыми и потому глупыми, меньше было бы и преступлений.
— Ну в этом ты, может быть, и права. А отношение к старикам, вернее, к старым людям, конечно, уже не то, что было когда-то. Я имею в виду не начало века, а гораздо более раннее время, когда еще не было письменности. Тогда старики были передатчиками накопленного племенем опыта, знаний, традиций. Выживание племени в ту пору зависело от стариков в гораздо большей степени, чем от молодых, но неопытных. Ну, а потом чтили стариков уже по традиции…
— Которая ныне выдыхается, — нервно засмеялась мама.
— На меня-то ты не можешь пожаловаться…
— Могу, могу и на тебя. Почему о неожиданном визите Рудакова мне ни слова?
— Он по делу, мама.
— Но ты ведь теперь не в уголовном розыске.
— Это особое дело… На этот раз ни о грабеже, ни об убийстве не идет речь. Пропал несчастный человек, и я должна помочь его друзьям найти его.
— Только и всего?
— Да, пока только это. И очень тебя прошу — не спрашивай меня больше о Рудакове.
Конечно, не надо было так с мамой, она очень огорчилась, но что еще могла сказать ей Татьяна о своих взаимоотношениях с Рудаковым?…
5
В половине девятого Грунина звонит Крамову домой, но капитан, оказывается, уже уехал в райотдел.
«Поеду-ка я к нему без звонка, — решает Татьяна. — Поговорю заодно и с Лазаревым».
Капитана Крамова Татьяна застает в его кабинете. Совсем недавно это был ее кабинет. Собственно, небольшая комнатушка с солидным названием: «Кабинет старшего инспектора райотдела». Тут все ей так хорошо знакомо, будто она только что вернулась из обычного отпуска и снова сядет сейчас за этот старомодный стол с поцарапанным настольным стеклом, придвинет поближе телефон и начнет обзванивать нужных ей людей. Крамов ничего тут не изменил и не переставил, появилась лишь пепельница, полная окурков.
— Татьяна Петровна! — радостно восклицает Крамов, поднимаясь из-за стола. — Очень рад вас видеть!
— Я тоже очень рада, Аскольд Ильич, — протягивает ему руку Татьяна. — Я к вам в связи с исчезновением Вадима Маврина. Вы ведь об этом знаете уже…
— Кое-что даже предпринял. Но пока ничего существенного. Бесспорно лишь то, что он ушел из дома наспех. Взял с собой только самое необходимое.
— А что вы имеете в виду под самым необходимым?
— Из трех своих костюмов взял один сорочки, нательное белье и обувь…
— А пальто?
— Макинтош.
— Все Варино осталось, конечно?
— Кроме ее маленького портрета, висевшего на стене. Забрал еще все ее фотографии из альбома.
— А когда примерно ушел?
— Соседка видела его с чемоданом около десяти вечера. И был он не один. С ним из его квартиры вышел еще какой-то мужчина в темном костюме. Лица его в сумерках она не разглядела.
— Куда направились, не обратила внимания?
— Она видела их на площадке лестничной клетки.
— Евгению Николаевичу докладывали?
— Докладывал.
— Ну, я тогда зайду к нему и, может быть, помогу вам в этом деле.
…Начальник районного отдела внутренних дел подполковник Лазарев идет ей навстречу, сияя радостной улыбкой.
— Приветствую вас, дорогая Татьяна Петровна!
— А почему не как прежде — Танечка? — смеется Грунина. — И без обычного вашего: «Вы все хорошеете»?
— Так вы же сердились на это…
— Теперь не рассержусь. Я очень, очень скучаю по прежней своей работе, Евгений Николаевич. Может быть, напрасно ушла от вас…
— А мы, думаете, не скучаем без вас? Но ведь вы сами…
— Да, сама, — вздыхает Татьяна. — Но теперь уже поздно об этом. А я к вам в связи с исчезновением Маврина…
— Докладывал мне о нем Крамов. Не понимаю я, чего вы все так всполошились? У него ведь вещи остались, свои и жены. Вернется он за ними да и квартиру так не бросит.
— Ждать, когда сам вернется, рискованно. Может и вообще не вернуться… Судя по всему, он снова встретился с тем авантюристом, из-за которого попал на скамью подсудимых.
— С тем, который научные секреты профессора Кречетова хотел выкрасть?
— Да, Евгений Николаевич. С Корнелием Телушкиным.
— Ну, тогда дело может оказаться серьезным.
— Вот и помогите нам, Евгений Николаевич. Узнайте, пожалуйста, в какой тюрьме отбывал наказание Телушкин, когда освобожден, и вообще все о нем.
— А вы никуда не уезжаете? — спрашивает Лазарев, записывая что-то в настольный блокнот.
— Я буду в Москве, пока не найдется Маврин. И если понадобится, стану искать его сама.
— Личный сыск, так сказать?
— Как это будет называться, не имеет значения, главное — спасти Маврина. Он сейчас в таком состоянии, что Телушкин может его в любое преступление вовлечь.
— А вы, помнится, говорили, что Варя Кречетова человека из него сделала.
— Он сейчас не человек, Евгений Николаевич! восклицает Татьяна. — Его пришибло горе, а Телушкин не упустит такого случая и воспользуется этим в своих, скорее всего, преступных целях.
— Узнаю прежнего моего старшего инспектора Татьяну Грунину, — смеется Лазарев. — Нет, не сделают из вас в аспирантуре кабинетного ученого, даже если дадут степень доктора юридических наук.
Прощаясь с Лазаревым, Татьяна просит:
— Нет ли у вас заводского телефона Рудакова?
— У него сейчас не только заводской, но и домашний есть. Он теперь начальник, мастер цеха.
— О том, что мастером стал, мне известно, а о домашнем телефоне впервые слышу.
— Не успел, наверное, сообщить.
Вечером Татьяна звонит Рудакову:
— Здравствуйте, Олег! У вас, оказывается, домашний телефон теперь?
— Да, установили недавно.
— А как — недавно? Неделю назад или полгода?
— Какие там полгода — всего два месяца…
— И вы за это время ни разу мне не позвонили? Не нашли нужным даже номер сообщить?
— Не хотелось вас беспокоить, отрывать от занятий по такому пустяку.
— Я вас тоже не буду беспокоить по пустякам. У меня к вам деловой вопрос: в каком состоянии сейчас профессор Кречетов? Сможет он меня принять?
— Думаю, что сможет. Андрей с Настей говорят, что ему стало лучше.
— Спасибо за справку. Спокойной ночи.
6
Андрей Десницын весь день сегодня читал только что вышедшую книгу французского марксиста Антуана Казановы «Второй Ватиканский собор». Об этом соборе уже писали наши философы и журналисты, но с таким обстоятельным анализом эволюции католической церкви от Первого до Второго собора Андрею не приходилось еще знакомиться. Много воды утекло за столетие, отделяющее один собор от другого. На Первом о боге говорилось, как о высшем сверхъестественном существе, во всем своем великолепии возвышавшемся над созданным им миром. Человек, призванный до конца жизни своей служить этому могущественному богу, мог общаться с ним только при посредничестве церкви. Непосредственное общение его с богом исключалось.
Бог и в современном католицизме оставался высшим существом, но на Втором Ватиканском соборе сущность его во многом отличалась от сущности бога Первого собора. Образ бога современной католической церковью максимально гуманизирован и даже, пожалуй, демократизирован, доступен всем людям без посредничества церкви. Если раньше в их догме главным было служение человека богу, то теперь предполагалось служение бога человеку.
Не от хорошей жизни пришлось высшим церковным иерархам — кардиналам и епископам — так демократизировать всевышнего. Перед ними возникла тревожная перспектива не только «религии без бога», но и «мира без бога и церкви», а это для них куда опаснее.
В одной из католических энциклик Второго собора так прямо и сказано: «Различные и все более многочисленные группы отходят от религии. Отказ от бога и религии не касается ныне, как это было в прошлые времена, лишь отдельных индивидов».
Появился и новый термин — «дехристианизация». Она охватила широкие слои населения даже в таких странах, как Франция, Италия и Испания, где католическая церковь обладала наибольшим влиянием. Революционный дух двадцатого века, научно-техническая революция и материалистическая философия властно вторгались в сознание людей, подвергали сомнению религиозные догмы, сокрушали веру во всевышнего.
Со всем этим церковь не могла уже не считаться. Она понимала, что бог не может в теперешних социальных условиях «воображаться с атрибутами господствующего класса». Чтобы не допустить разрыва между религиозными устремлениями народа и тем образом бога, который на протяжении многих веков предлагался духовенством, требовалось допустить непосредственную связь бога с народом, «дружеский и братский диалог». Значит, и язык книг, в которых бог выражает себя, не должен быть высокомерным и далеким от забот и надежд большинства верующих.
